Карта небесной сферы, или Тайный меридиан

III. Затерянный корабль

Пусть даже ты делаешь в море все как следует, исполняешь все правила, рано или поздно оно тебя убьет. Но если ты хороший моряк, по крайней мере, ты будешь знать, где находишься в момент своей смерти.

Он терпеть не мог кофе. Он выпил тысячи чашек горячего и холодного кофе во время бесконечных ночных вахт, трудных и ответственных маневров, погрузок и разгрузок в портах, в минуты разочарований, нервного напряжения и опасностей; однако он так ненавидел этот горький вкус, что воспринимал его только в сочетании с молоком и сахаром. На самом деле кофе для него был тонизирующим средством, таким же, как для других – рюмка спиртного или сигарета. Курить он бросил давно. Что же до спиртного, то он крайне редко употреблял его в море, да и на суше не часто переходил отметку Плимсолла, загружая в трюм не больше двух порций джина. И лишь когда ситуация, компания или место требовали значительных доз спиртного, он сознательно позволял себе пить «сколько влезет». И в таких случаях, как и большинство известных ему моряков, он был способен поглотить невероятные количества чего угодно со всеми последствиями, которые это влечет за собой в тех географических точках, где мужья блюдут добродетель своих жен, полицейские поддерживают общественный порядок, а вышибалы ночных клубов следят, чтобы клиенты вели себя как положено и не удирали, не заплатив по счету.

Сегодня вечером об этом и речи не было. Порты, моря и вся его предыдущая жизнь находились слишком далеко от столика, за которым он сидел у входа в пансион на площади Санта-Ана, глядя на прохожих и болтающих в барах людей. Он заказал джин с тоником, чтобы отбить вкус кофе, липкая чашка еще стояла перед ним – по неловкости своей он всегда, размешивая сахар, проливал кофе на блюдечко, – и откинулся на спинку стула, засунув руки в карманы тужурки и вытянув ноги под столом. Он устал, но оттягивал минуту, когда придется лечь в постель. «Я тебе позвоню, – сказала она. – Позвоню сегодня вечером или завтра. Дай мне подумать немного». На вечер у Танжер была запланирована встреча, отменить которую она не могла, а потом она должна с кем-то поужинать, так что ему придется подождать. Это она ему сказала в полдень, когда они дошли до перекрестка проспекта Альфонсо XII и Пасео Инфанты Исабель и Танжер попрощалась, не позволив себя провожать. Резко повернулась к нему и протянула руку, крепкое пожатие которой он хорошо помнил. Кой спросил ее, куда она, черт возьми, собирается ему звонить, ведь в Мадриде у него нет ни жилья, ни телефона и вообще ничего, а багаж его – в камере хранения на вокзале. И тут он впервые увидел, как Танжер смеется. То был очень искренний смех, вокруг глаз у нее собрались морщинки, от которых, как ни странно, она очень помолодела и похорошела. Такой славный смех – как у мальчишки, с которым сразу же хочется сойтись поближе, поскольку интуиция подсказывает, что он станет отличным товарищем – и для игр, и для приключений. Именно так она и смеялась, держа его руку в своей, потом, извинившись за неуместную веселость, секунду-другую смотрела на него задумчиво, хотя смех еще не окончательно исчез с ее лица. Затем назвала пансион на площади Санта-Ана, напротив театра Эспаньоль, – она там жила два года в студенческие времена. Чисто и недорого. «Я тебе позвоню, – сказала она. – Увидимся мы или не увидимся, но я тебе обязательно позвоню, сегодня или завтра. Даю тебе честное слово».

Вот он и сидит здесь, перед пустой чашкой из-под кофе, уже отхлебнув джина с тоником – голубого в баре пансиона не нашлось, – который официантка только что ему принесла. Сидит и ждет. Весь вечер он не двигался с места, тут и поужинал бутербродом с пережаренной телятиной, запил его бутылкой минеральной воды, заранее предупредив, где его найти, если будут звонить. Кроме того, она могла и просто зайти сюда, и он не отводил глаз от дальнего конца площади, чтобы высмотреть ее в ту минуту, когда она спустится сюда по улице Уэрта или по какой-нибудь другой из тех, что сбегают сюда от Пасео-дель-Прадо.

За припаркованными у тротуара автомобилями, между скамейками, стоявшими на площади, что-то бурно обсуждали нищие, пустив по кругу бутылку вина. Весь вечер они просили милостыню, шныряя по террасам уличных кафе, а теперь подводили итоги дня. Их было четверо – трое мужчин и одна женщина, а у ног одного из мужчин пристроилась собачонка. От входа в отель «Виктория» за ними пристально наблюдал жандарм, по виду – настоящий Робокоп; заложив руки за спину и широко расставив ноги, он стоял на том самом месте, откуда минуту назад прогнал женщину-попрошайку. После того как Робокоп исполнил свой долг, она, пробираясь между столиками, подошла к Кою.

– Дай немного денег, приятель, – сказала она бесцветным голосом, глядя перед собой невидящими глазами. – Дай.

«А она еще молодая», – подумал Кой, наблюдая, как компания нищих с собачонкой подбивает свою бухгалтерию. Давая ей монетку, он заметил, что, несмотря на испещренную пятнами кожу, русые с сединой волосы и смотрящие в никуда глаза, она еще сохраняла следы былой красоты: красиво очерченные губы, высокие скулы, осанку, тонкие, исхудавшие руки с длинными грязными ногтями. «Суша вредна человеку, – подумал он в который раз. – Она овладевает человеком и пожирает его, как сожрала тот парусник в Старом порту». Кой посмотрел на свои руки, лежавшие на коленях, и отметил первые признаки разложения – ту неизбежную проказу, которую нельзя не подхватить в городах, на обманчиво твердой земле, общаясь с другими людьми и дыша сухим, пресным воздухом. «Хорошо бы поскорее в море, – сказал он себе. – Хорошо бы найти какую-нибудь посудину, которая ушла бы в море со мной на борту, пока еще не поздно. Пока я еще не подхватил тот вирус, что разъедает сердца, лишает их компаса и управления и в конце концов на верную гибель выбрасывает на берег с подветренной стороны».

– Вас к телефону.

Официантка только глаза раскрыла: он тут же вскочил и большими прыжками промчался по коридору, который вел в холл пансиона. Раз. Два. Прежде чем взять трубку, он досчитал до пяти, чтобы выровнялось дыхание. Три, четыре, пять. Я слушаю. На том конце провода была она; вежливо и спокойно извинилась за столь поздний звонок. Да нет же, ответил он, еще совсем не поздно. Он ждал ее звонка. Перехватил бутерброд на террасе пансиона, а сейчас приступает к джину с тоником. Она еще раз извинилась, он снова повторил, что время совсем не позднее, и на линии установилось молчание. Кой оперся о стойку и принялся рассматривать сложный рисунок вен и сухожилий на своей широкой, короткопалой, сильной – отнюдь не аристократической – руке, ожидая, когда она заговорит. «Она лежит на диване, – подумал он. – Сидит на стуле. Уже забралась в постель. Она одета, нет, раздета, уже в пижаме. Или в ночной сорочке. Она босиком, перед ней открытая книга. Или включенный телевизор. Она лежит на спине. Или на животе. И ее веснушчатая кожа в свете лампы отливает старым золотом».

– Тут мне кое-что пришло в голову, – наконец сказала она. – Мне пришло в голову кое-что, и, может быть, тебя это заинтересует. У меня есть для тебя предложение. И я решила спросить, не придешь ли ты ко мне. Да, прямо сейчас.

Однажды, когда Кой плавал третьим помощником, у него произошла встреча с женщиной. Встреча длилась минуты две – ровно столько времени, сколько потребовалось яхте – женщина загорала на ее корме, – чтобы пройти мимо «Отаго», а Кой в те минуты с мостика всматривался в море. Над палубой мерно стучали молотки, которыми матросы обивали ржавчину с корпуса перед тем, как покрыть его суриком. Торговое судно стояло на якоре между Маламокко и мысом Саббиони, по ту сторону Лидо солнце сверкало в Венецианской лагуне, а за нею, тремя милями дальше, виднелись колокольня и купола Святого Марка и крыши городских домов, плывущих в отраженном блеске света и песка. Слабый вест, узлов восемь-десять, покрывал море легкой рябью и разворачивал корабли кормой к пляжам, испещренным разноцветными зонтиками и кабинками. Этот же бриз привел сюда из прохода Маламокко яхту, и вот элегантная белизна поднятых по штирборту парусов скользила мимо Коя в полукабельтове. Он схватился за бинокль, чтобы получше рассмотреть яхту, он восхищался изысканностью обводов деревянного лакированного корпуса, оснасткой и сияющими на солнце металлическими деталями. У руля стоял мужчина, а на самой корме сидела и читала книгу женщина. Кой направил на нее бинокль: ее светлые волосы были собраны на затылке, а весь облик напоминал тех одетых в белое женщин начала века, которых так легко воображаешь себе в этих местах или на Ривьере. Тех красивых праздных женщин, чьи лица прятались под широкими полями шляп и зонтиками. Сфинксов, чуть опускавших веки, созерцая синеву моря, читая или просто храня молчание. Кой жадно изучал это лицо через двойные цейсовские линзы, разглядывал линию профиля, опущенный подбородок, глаза, сосредоточенно устремленные в книгу, выбившиеся волосы на висках. В прежнее время, подумал он, из-за таких женщин мужчины убивали друг друга, разорялись и ставили на карту свое доброе имя. Ему хотелось увидеть того, кто, возможно, ее достоин, но, переведя окуляры бинокля на человека у руля, он только и смог разглядеть, что мужчина стоит, повернувшись к другому борту, и лица его в этом ракурсе не рассмотришь, видны лишь седые волосы и загорелое тело. Яхта удалялась, и, не желая терять последние мгновения, Кой снова направил бинокль на женщину. Секундой позже она подняла голову, посмотрела прямо в бинокль, на Коя, глядя через расстояние и линзы ему в глаза. Взгляд был не мимолетный, не пристальный, не любопытный, не безразличный. То был взгляд спокойного и уверенного в себе существа, и казался он неземным. И Кой спросил себя, сколько же поколений женщин должно было смениться, чтобы они научились так смотреть. В это мгновение он страшно смутился, потому что рассматривал ее так пристально; в замешательстве он опустил бинокль и только теперь, глядя на яхту невооруженным глазом, понял: взгляд этот, глубоко проникший в его душу, был случайным: женщина просто рассеянно смотрела на стоявший на якоре корабль, который яхта миновала, направляясь в открытое море. Кой на мостике, облокотившись на поручень, наблюдал за тем, как яхта уходит все дальше и дальше в Адриатику. А когда спохватился и опять поднес бинокль к глазам, увидел лишь корму и черные буквы названия: «Riddle» – «Загадка».

Кой был не слишком умен. Он много читал, но только про море. Однако детство его прошло в окружении бабушек, тетушек и кузин на берегах другого – внутреннего и древнего – моря, в одном из средиземноморских городков, где тысячи лет женщины в черном собирались по вечерам, чтобы поговорить вполголоса или молча понаблюдать за мужчинами. Из той поры он вынес некий атавистический фатализм, парочку расхожих истин и развитую интуицию. И теперь, сидя перед Танжер Сото, он думал о женщине с яхты. В конце концов, решил он, возможно, что это – прежняя, та самая женщина, в которой слились воедино все женщины мира, основа всех тайн и ключ всех решений. Та, которая умеет пользоваться молчанием, как, быть может, никто другой, ибо этим языком она уже много столетий владеет в совершенстве. Та, которая обладает мудрой ясностью сияющего утра, красных закатов и кобальтовой морской синевы – ясностью, закаленной в бесконечной печали и усталости, что копится не за одну лишь жизнь, в чем Кой до странности был уверен. А кроме того и прежде того, нужно быть самкой, женщиной, чтобы во взгляде отражалась эта смесь пресыщенности, мудрости, утомленности. И чтобы обладать такой проникающей силой, подобной стальной игле, силой, которой не обучишься, которую не подделаешь, силой, рожденной долгой генетической памятью бесконечного числа поколений женщин, перевозимых, как военная добыча, в трюмах черных кораблей, женщин, чьи ноги кровоточили среди дымящихся руин и трупов, женщин, ткущих и распускающих сотканное длинными бессчетными зимами, рожающих мужчин для новых и новых Троянских войн и ожидающих возвращения изнуренных героев, этих богов на глиняных ногах, которых они порой даже любили, чаще боялись и – почти без исключений – рано или поздно начинали презирать.

– Хочешь еще льда? – спросила она.

Он покачал головой. Есть женщины, чуть ли не с испугом завершил он ход своей мысли, которые обладают таким взглядом с рождения. Тем взглядом, каким смотрели на него сейчас в маленькой гостиной, окна которой выходили на Пасео Инфанты Исабель и на освещенное здание из стекла и кирпича – вокзал Аточа. «Я расскажу тебе одну историю», – сказала она, едва Кой вошел. Танжер закрыла дверь и провела его в гостиную; за ней неотступно следовал лабрадор с короткой золотистой шерстью, который сейчас сидел рядом и смотрел на Коя темными печальными глазами.

– Я расскажу тебе одну историю про кораблекрушения и погибшие корабли – уверена, ты любишь такие истории, – и, пока я буду говорить, ты не раскроешь рта. Ты не будешь спрашивать меня, правда это или выдумка, и вообще ни о чем не будешь спрашивать, ты будешь молчать и пить чистый тоник, потому что я, как ни жаль, вынуждена тебе сообщить, что ни голубого, ни какого другого джина у меня в доме нет. Потом я задам тебе три вопроса, на которые ты ответишь только «да» или «нет». После чего я разрешу тебе задать мне один вопрос, один-единственный, и на сегодня хватит: ты вернешься в пансион и ляжешь спать. И это все. Договорились?

Кой ответил, избегая местоимений: «Договорились»; ответил, быть может, несколько рассеянно, однако вполне хладнокровно уяснив поставленные условия. Потом он сел, куда она показала, – на диван с бежевой обивкой, располагавшийся на красивом ковре; в этой гостиной с белыми стенами, на одной из которых висела фотография в рамочке, под ней – комод, в центре, под люстрой, – столик в мавританском стиле, еще – телевизор и видеомагнитофон, пара стульев, стол с компьютером возле шкафа, набитого книгами и бумагами, и музыкальный центр – из его динамиков доносился голос Паваротти, а может, и не Паваротти, он пел что-то на манер Карузо. Кой пробежал глазами по книжным корешкам: «Иезуиты и бунт против Эскилаче», «История искусства и науки мореплавания», «Министры Карла III», «Практическое применение исторической картографии», «Mediterranean Spain Pilot»[5], «Зеркала одной библиотеки», «Мореплаватели и кораблекрушения», «Каталог исторической картографии Испании. Собрание Морского музея», «Лоции средиземноморского побережья Испании»… Были тут романы и другие книги: Айзек Динесен, Лампедуза, Набоков, Лоренс Даррелл – тот самый автор «Александрийского квартета», книжка под названием «Зеленый огонь» некоего Петера В. Райнера, «Зеркало морей» Джозефа Конрада и так далее и тому подобное. Из этих книг Кой не читал ничего, кроме Конрада. Его внимание привлекла книжка на английском, название которой совпадало с названием известного ему фильма: «Мальтийский сокол». На желтом переплете старого потрепанного томика – черный сокол и женская ладонь, на которой лежали монеты и драгоценные камни.

– Это первое издание, – сказала Танжер, заметив, что́ он разглядывает. – Вышла в Соединенных Штатах в День святого Валентина тысяча девятьсот тридцатого года. Цена – два доллара.

Кой взял книжку в руки. «Дэшиел Хэммет» – значилось на переплете, автор «Проклятия Дейнов».

– Я видел этот фильм.

– Конечно видел. Его все видели. – Танжер повела рукой в сторону шкафа. – Сэм Спейд виноват в том, что я впервые изменила капитану Хаддоку.

На полке, чуть в стороне от всего остального, стояло полное собрание серии «Приключения Тинтина». Рядом с матерчатыми корешками тонких и длинных книжиц он увидел маленький кубок чеканного серебра и почтовую открытку. На ней Кой узнал вид Антверпенского порта с собором в глубине. У кубка не было одной ручки.

– Ты читал это в детстве?

Он все еще смотрел на кубок. «Детские соревнования по плаванию, 19…» Дату прочитать было трудно.

– Нет, – ответил он. – Я знаю про эти книжки, может, даже перелистал одну-другую. Что-то помню про метеорит, который падает в море.

– «Таинственная звезда».

– Наверное.

Квартира не была роскошной, но выглядела на порядок выше среднего. Диванные подушки, обтянутые хорошей кожей, на стене – старинная картина, явно оригинал: писанный маслом пейзаж с рекой и вполне приемлемым парусником – хотя, отметил он, для такой реки и такого ветра парусов надо бы поставить побольше, – со вкусом подобранные шторы на двух окнах, которые выходили на улицу, кухня, откуда она принесла ему тоник и лед, сияла чистотой: там он успел заметить микроволновку, холодильник, стол и табуретки темного дерева. Одета женщина была почти так же, как утром, только вместо блузки натянула тонкий хлопковый свитер и сняла туфли. Ноги в черных чулках бесшумно, по-балетному переступали по квартире, и за женщиной всюду следовал лабрадор. «Так двигаться не научишься», – подумал Кой. Сознательно – ни за что. Человек двигается либо так, либо иначе». Женщина садится, разговаривает, ходит, наклоняет голову, прикуривает сигарету так, как она это делает. Чему-то можно научиться, чему-то – нет. Как бы ни хотелось, определенную границу никто не переступит, если это в человеке не заложено. Жесты. Выражение лица. Манеры.

– Ты что-нибудь знаешь про кораблекрушения?

Вопрос сбил его с мысли, и он хрипло хохотнул, не отрываясь от стакана.

– Полного кораблекрушения мне потерпеть пока не довелось, если ты об этом… Но все еще впереди.

Она сдвинула брови. Ирония ей была сейчас ни к чему.

– Я говорю о старинных кораблекрушениях. – Она по-прежнему смотрела ему прямо в глаза. – О давно затонувших кораблях.

Он дотронулся до носа, прежде чем ответить: не слишком много. Кое-что, конечно, читал. И разумеется, знал все эти байки, которые так любят рассказывать моряки.