Карта небесной сферы, или Тайный меридиан
А сейчас перед ним был этот тип у бензоколонки – он не двигался, только смотрел, как Кой приближается к нему. Кой шел, засунув руки в карманы; он чувствовал прилив внутренней энергии, ту жизненную силу, которая заставляет говорить громко, петь во все горло и – с «экипажем Сандерса» или в одиночку – драться. Он был влюблен, как мальчишка, как щенок, и понимал это, однако это его не тревожило, наоборот – возбуждало. С его точки зрения, моряки Одиссея, затыкавшие себе уши воском, чтобы не слышать пения сирен, не могли даже понять, что теряли. В конце концов, по старой поговорке, моряку без моря нужно или снова море, или новая любовь. Предлог не хуже любого другого. В нынешнем его приключении, или как там это назвать, было «два в одном»: корабль, пусть и затонувший, и женщина. А что до последствий предпринятых шагов, действий и конфликтов, к которым неизбежно его приведут затонувший корабль, женщина и то состояние духа, в каком он находился, то сейчас – если перевести мысли в слова – его это волновало не больше, чем прошлогодний снег.
Итак, он двинулся к автозаправке, прямо к тому типу, что стоял в карауле у колонки, и чем ближе подходил, тем больше чувствовал уверенность, которую испытывал, глядя на него из окна. Он уже подошел почти вплотную, тип поглядывал на него с явной опаской, и тут у Коя сошлись концы с концами: он вспомнил аукцион, коротышку, того самого, которого, как ему показалось, он видел под аркадами Пласа-Реаль: сейчас, вне всяких сомнений, субъект снова оказался перед ним в своем нелепом англоманском одеянии, словно приоделся для некоей пародии на утреннюю охоту в графстве Сассекс. Нелепость подчеркивалась его малым ростом и лицом – Кой хорошо его запомнил: глубокая меланхолия в лягушачьих глазах. Английская упаковка противоречила южному облику: очень черные глаза и усы черные как смоль. Волосы, блестящие на висках, и смуглая, а не просто загорелая кожа.
– Какого дьявола тебе надо?
Кой немного отодвинулся, руки и все тело напряглись – он уже не раз видел, как такие недомерки подпрыгивали и впивались зубами в здоровых как шкафы амбалов или выхватывали наваху и всаживали ее в бедро прежде, чем ты успевал охнуть. Правда, этот вроде не такой, – во всяком случае, так казалось; может, потому, что одет он как бы парадно, но гротескно – какая-то смесь из Денни Де Вито и Питера Лорре, только что одевшихся у «Барбура» для пешей экскурсии по Туманному Альбиону в дождливый день.
– В чем дело?
На лице недомерка появилась знакомая меланхолическая улыбка. Кой отметил легкий латиноамериканский акцент. Аргентинец, наверное. Или уругваец.
– Одна встреча может быть случайностью, – сказал он. – Две встречи – совпадение. А три – это уже слишком.
Тот словно бы обдумывал услышанное. Кой заметил, что на субъекте – идеально завязанный галстук-бабочка, а коричневые туфли безупречно начищены.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – произнес коротышка наконец.
И улыбнулся чуть шире. Вежливо и словно бы огорченно. У него было хорошее лицо, дружелюбное, а усы придавали ему вид прямо-таки старомодный. Его глаза навыкате тоже улыбались, глядя прямо на Коя.
– Я говорю, что мне осточертело всюду на тебя натыкаться.
– Могу только повторить, что не понимаю, о чем идет речь. – Человечек продолжал смотреть на Коя с полной уверенностью в себе. – Однако в любом случае ежели я вас чем-то обеспокоил, то, поверьте, я об этом весьма сожалею.
– Ты будешь сожалеть куда больше, если не скажешь, чего ты ко мне прицепился.
Коротышка вскинул брови, словно его удивили слова Коя. Угроза явно огорчила его. «Как это некрасиво, – говорило его лицо. – Ты же хороший парень, тебе не пристало произносить такие вещи».
– Наши переговоры впереди, – сказал он.
– Что ты мелешь?
– Я хочу сказать, уважаемый кабальеро, что не стоит переходить границы.
Он произнес «кабачеро» – «че» вместо мягкого «эль». «Он водит меня за нос, – подумал Кой. – И смеется надо мной прямо в лицо». Одно мгновение он поколебался, не стоит ли заехать недомерку в рожу, прямо сейчас, или затолкать в темный угол и вывернуть карманы, чтобы понять, кто он такой, это дерьмо липучее. Кой уже почти решился, когда увидел, что из своей будки вышел служащий бензоколонки и с любопытством за ними наблюдает. Встревать или не стоит? Устрою скандал, мы сцепимся, а потом уже ничего не склеишь. Кой посмотрел наверх, на окна последнего этажа. Света в них не было. Либо она притворилась, что не поняла, либо стоит у окна и наблюдает за ними в темноте. Кой в растерянности почесал нос. Идиотское положение. Коротышка тем временем подошел к краю тротуара и остановил такси. Сделал следующий ход, как пешка на шахматной доске.
Кой постоял немного у бензоколонки, глядя на темные окна шестого этажа. «Кажется, меня классно подставили, – думал он. – Разыграли как по писаному, устроили корриду на арене, с пикадорами и публикой, а я им вместо быка. Дал себя одурачить, как пьяный матрос в порту». Он представлял себе, как она стоит там, наверху, и смотрит на него, но не видел за окном ни малейшего движения. Постоял еще немного, задрав голову, – он был уверен, что она его видит, и отказался от мысли вернуться и потребовать объяснений. Шлепнуть бы ее пару раз как следует. И сразу же: я тебе сейчас все объясню, и еще – я тебя люблю. Потом слезы и пудра. Прости, что держала тебя за дурака, и так далее и тому подобное.
Он моргнул, приходя в себя на середине вздоха, больше похожего на всхлип. «Для такого наверняка существуют правила, – предположил он. – Правила, которых я не знаю, а она знает. Или сама их устанавливает». И может, по этим правилам как раз сейчас решается, будет ли он продвигаться дальше, либо с ним сейчас распрощаются: или – всего наилучшего, уходя, гасите свет, или – не говори потом, моряк, что тебя не предупреждали. С тобой еще по-хорошему обошлись. Но вопрос – предупреждали о чем? о ком?
В полной растерянности он дошел до ближайшей площади, потом медленно побрел вверх по улице Аточа, а после долго сидел в первом попавшемся баре у стойки – там тоже не было голубого джина, – глядя на стакан перед собой и не прикасаясь к нему. То была старая таверна с оцинкованным прилавком, пластиковыми стульями, включенным телевизором и фотографиями футболистов «Райо Вальекано» на стене. В баре – только официант, тщедушный парень с татуировкой на тыльной стороне руки, – он выглядел как-то уж совсем непрезентабельно в своей изгвазданной рубашке, но пол, усыпанный скомканными салфетками и креветочной шелухой, подметал с видом более чем презрительным. Перед Коем висело зеркало с рекламой пива «Сан-Мигель», там же мелом было написано меню заведения, и Кой видел свои глаза как раз между свининой с помидорами и осьминогом с уксусом, что вряд ли может поднять кому-то настроение. Эти глаза смотрели на него подозрительно, они спрашивали, что он собирается предпринять в ближайшее время.
– Я хочу с ней спать, – сказал он официанту.
– Все хотят, – ответил тот философски, не прекращая мести пол.
Кой кивнул и наконец поднес стакан ко рту. Отхлебнул, снова посмотрел в зеркало и состроил гримасу.
– Проблема в том, – сказал он, – что она ведет нечистую игру.
– Они всегда так.
– Но она очень хороша. Чертовски.
– Все они такие.
Официант поставил веник в угол, прошел за стойку и взял себе пива. Медленно, не переводя дыхания, выпил с полстакана; Кой внимательно понаблюдал за ним, после чего принялся разглядывать одну за другой фотографии «Райо» и наконец уткнулся в афишу корриды, состоявшейся семь лет назад в Лас-Вентас. Он расстегнул тужурку и сунул руку в карман джинсов. Вытащил несколько монет, разложил их в ряд на стойке и стал играть сам с собой – пытался просунуть еще одну монетку между двумя другими так, чтобы не задеть ни ту, что слева, ни ту, что справа.
– Кажется, я попал в переделку.
На этот раз официант ответил не сразу. Он внимательно рассматривал пивную пену в своем стакане.
– Ну, если она того стоит… – помедлив, сказал он.
– Пока не знаю. – Кой пожал плечами. – Знаю, что есть затонувший корабль… как в кино… и сдается мне, что есть и плохие парни.
Официант впервые посмотрел на него. Казалось, он слегка заинтересовался.
– Опасные?
– Кабы знать…
Они помолчали. Кой продолжал игру, а официант, облокотившись на стойку, допивал пиво. Потом вытащил из-под стойки пачку сигарет и закурил, не предложив Кою. Среди прочего в татуировку на его руке входили четыре синие точки между суставами большого и указательного пальцев – типичная тюремная метка. Парень был молод, так что и срок у него был небольшой. Года два-три. Или четыре-пять.
– И мне кажется, – сказал Кой, – что я не отстану.
Официант медленно наклонил голову и ничего не ответил. Тогда Кой собрал монеты со стойки, оставил две и вышел из бара.
IV. Долгота и широта
…Но на какой же широте и долготе я нахожусь? (Алиса не имела ни малейшего представления, что такое широта и долгота, однако ей нравилось, как солидно звучат эти умные слова.)
Льюис Кэрролл. Алиса в Стране чудес[6]Зас растянулся по полу, положив голову Кою на ботинок, и лениво шевелил хвостом. В косых лучах солнца, падавших из окна, поблескивала золотистая шерсть лабрадора, а еще циркуль, штурманская линейка и транспортир, которые сегодня утром они купили в магазине Робинсона. Логарифмическая линейка и транспортир – фирмы «Бланделл Харлинг», а циркуль из латуни и нержавеющей стали – «W&HC»; еще Кой попросил два мягких карандаша, ластик, тетрадь в клеточку и последние издания «Описания огней и знаков» и лоции номер два – по Средиземноморскому побережью Испании, – которую выпускает Институт гидрографии морского флота. Танжер Сото оплатила покупки своей кредитной карточкой, и теперь все это лежало на столе в ее гостиной на Пасео Инфанты Исабель. Здесь же лежал атлас Уррутии, открытый на карте номер двенадцать, и Кой вел пальцем по чуть шершавой поверхности плотного, белого, без помарок листа, который пережил двести пятьдесят лет войн, катастроф, пожаров и кораблекрушений. «От горы Копе до башни Орадура, или Эррадора». В съемку входило шестьдесят миль побережья по горизонтали на восток, до мыса Палос, и по вертикали на север, включая соленое озеро Мар-Менор, отделенное от Средиземного моря узкой песчаной косой Ла-Манга. Исключая ошибку, которую Кой заметил с первого взгляда, – мыс Палос на пару минут южнее, чем на самом деле, – карта побережья для своего времени была очень точной: широкий песчаный залив Масаррон на запад от мыса Тиньосо, скалистый берег и бухта Портус на восток, порт Картахена с крестиком, обозначающим опасность, в узкости рядом с островом Эскомбрерас, и снова скалы до Палоса, коварные острова Ормигас с единственной спокойной бухтой Портман – здесь еще не отмечены минные поля, которые много лет спустя закроют ее для кораблей. На этой карте, как и на прочих картах атласа Уррутии, в левом верхнем углу находился красивый картуш: Преподнесена в дар Его Величеству Королю сиятельным сеньором доном Сеноном де Сомодевилья, маркизом дела Энсенада, составлена сеньором капитаном первого ранга доном Игнасио Уррутия Сальседо. Помимо даты – год 1751, – картуш содержал еще одно указание: глубины отмечены в морских саженях, одна морская сажень равна двум кастильским варам. Палец остановился на этой строчке, и Кой вопросительно взглянул на Танжер.
– Одна кастильская вара, – сказала она, – равнялась трем так называемым бургосским футам, то есть восьмидесяти трем и пяти десятым сантиметра. Половина того, что вы, моряки, называете морской саженью. Шесть бургосских футов равны испанской морской сажени.
– Морская сажень – метр шестьдесят семь.
– Верно.
Кой кивнул и снова вернулся к карте, разглядывая маленькие циферки, отмечавшие значения глубин рядом с якорными стоянками, мысами и скалами. Теперь у нас есть эхолоты, за полсекунды они дадут все сведения о рельефе морского дна и глубинах, но в середине восемнадцатого века эти данные получали только в результате трудоемких операций с простым лотом – длинной веревкой со свинцовым грузилом. И раз в атласе Уррутии глубины отмечены в морских саженях, надо будет перевести их в метры, чтобы работать с современными испанскими морскими картами. Каждые две единицы измерения на картах Уррутии соответствовали примерно трем с половиной кабельтовым.
На столе, рядом с карандашами и ластиком, стояли две чашки из-под кофе. Возле них – чистая пепельница и пачка ее английских сигарет. Звучала музыка – что-то старинное, французское или, может быть, итальянское, очень приятная мелодия, навевавшая Кою мысли о парках с геометрически правильно подстриженными деревьями, мраморными фонтанами и дворцами, к которым ведут идеально прямые аллеи. Он смотрел на профиль женщины, склонившейся над картой. «Ей идет», – подумал он. Эта музыка шла ей так же, как шла свободная рубашка цвета хаки, надетая поверх белой трикотажной майки. Мужская рубашка, военная, с большими карманами. В домашней одежде она выглядела не хуже, чем в деловом костюме, джинсы собрались узкими складочками под коленками и на икрах, открывая голые щиколотки – тоже в веснушках, с восторженным изумлением отметил он, – а на ногах у нее были теннисные туфли.
Сосредоточившись, Кой склонился над картой, внимательно изучая сетку долгот и широт. С тех пор как финикийцы стали ходить по Средиземному морю, вся навигационная наука служила тому, чтобы помогать моряку определять свое место на море по карте, поскольку, определив его, можно было задать курс и узнать, какие на нем подстерегают опасности. Карты и всевозможные лоции были всего лишь руководствами, учебниками для практического применения астрономических, географических и хронометрических вычислений, а также их комбинаций, которые позволяли, с возможной для того времени точностью, определить свое «место» в море – широту относительно экватора и долготу относительно нулевого меридиана. Долгота и широта помогали определить положение на гидрографических картах с помощью шкал, образующих боковую рамку карты. Масштабы на современных картах даются в градусах, минутах и десятых долях, причем каждая минута широты равняется одной морской миле, то есть 1852 метрам. Справа и слева на карте отмечены параллели, а между этими цифрами – градусы и минуты широты, сверху и снизу отмечены меридианы, а между ними – градусы и минуты долготы. С помощью штурманской линейки и циркуля находится точка пересечения координат, которая – если расчеты произведены правильно – и является местоположением судна. Определение осложнялось дополнительными факторами: магнитным склонением, морскими течениями и некоторыми другими, требующими дополнительных вычислений. К тому же многое зависело и от того, по каким картам ориентироваться: старинным плоским, на которых параллели и меридианы идут под прямым углом, или сферическим, более отвечающим истинной форме Земли, на которых расстояние между меридианами сужается по мере приближения к полюсам. От Птолемея до Меркатора[7] путь был долгий и сложный; гидрографические съемки стали совершенными только к концу восемнадцатого века, когда появился морской хронометр и при определении «места» начали использовать «точное время». В древности же «место» устанавливали с помощью астрономических приборов: градштока, октанта и секстанта.
– Где затонула «Деи Глория»?
– Четыре градуса пятьдесят одна минута восточной долготы и тридцать семь градусов тридцать две минуты северной широты.
Свой ответ она сформулировала так, чтобы не называть его ни на «ты», ни по имени. Кой кивнул и склонился еще ниже, отыскивая точку на разложенной карте. Почувствовав, как он двинулся, Зас немного заволновался, приподнял голову, но тут же снова опустил ее Кою на ногу.
– Наверняка они определялись по пеленгу, – сказал Кой. – Это наиболее вероятно, если они шли вдоль берега. Трудно представить, что за ними гонятся, а они с помощью октанта вычисляют высоту солнца… Наша проблема в том, что они определялись по счислению… вычисляешь скорость, курс, дрейф, пройденные мили. Погрешность может оказаться очень значительной. Во времена парусников моряки называли такое определение «воображаемой точкой».
Она смотрела на него. Серьезная, задумчивая. Не упускала ни слова.
– Ты много ходил под парусом?
– Да. Особенно в молодости. Год я был юнгой на «Эстрелья дель Сур», парусной шхуне, которую превратили в учебное судно. Потом много времени провел на «Карпанте» – это парусник одного моего друга… Ну и книжки, конечно. Романы и история.
– Только про море?
– Только про море.
– А земля?
– Мне больше нравится, когда земля у меня в двадцати милях, на «безопасном удалении».
Танжер кивнула, будто эти слова что-то подтверждали.
– Бой состоялся, когда уже рассвело, – сказала она наконец. – Было светло.
– Тогда они почти наверняка определялись по пеленгу. По привязкам. Достаточно пересечения двух линий… Но думаю, ты и сама это знаешь.
– Более или менее, – улыбнулась она неуверенно. – Но никогда не видела, как это делает настоящий моряк.
Кой взял транспортир, квадратик из прозрачной пластмассы, в который была вписана проградуированная окружность, на ней цифрами отмечались каждые десять градусов. Это приспособление дает возможность точно вычислить курс, переведя показания судового компаса на бумажные морские карты.
– Это легко. Находишь мыс или любую другую точку, которую легко опознать. – Он положил на карту ластик, обозначая местонахождение воображаемого судна. – Потом определяешь ее с помощью компаса и получаешь, к примеру, сорок пять градусов. Потом берешь карту и проводишь от этой точки прямую на себя, то есть под двести двадцать пять градусов. Видишь?.. Потом берешь еще один пеленг – другой мыс, гору, все, что угодно… Получаешь по компасу триста пятнадцать градусов, значит восстанавливаешь прямую под сто тридцать пять градусов. Где прямые пересекаются, там и находится твое судно. Если привязки четкие, это достаточно надежный метод. А если взять еще и третий пеленг, получится совсем хорошо.
Задумавшись, Танжер наморщила губы. Она смотрела на ластик так внимательно, словно это действительно был корабль, идущий вдоль отпечатанного на бумаге побережья. Кой взял карандаш и проследил им береговую линию.
– Здесь есть берега низкие и песчаные, но главным образом – крутые, с заметными скалами. Много точек, чтобы взять пеленг. Думаю, штурману «Деи Глории» было нетрудно это сделать. Может, он это сделал даже ночью, если светила луна и берег был ясно виден… Но так труднее. В те времена не было таких маяков, как сейчас. В лучшем случае – башня с фонарем. Да и то вряд ли она тут была.
«Конечно не было, – сказал он себе, глядя на карту. – И конечно, в ту ночь с третьего на четвертое февраля не было ни фонаря на башне, ни приметных знаков на берегу, вообще ничего обнадеживающего, кроме, быть может, силуэта берега в лунном свете по бакборту». Все это стояло у него перед глазами: паруса подняты; судно летит вперед, в такелаже свистит ветер, вода с шумом вырывается из-под киля, палуба накренилась на штирборт, на море, вздыбленном попутным ветром, – отблески лунного света. Доверенный, надежный человек – у руля, на палубе – вахтенный, напряженно и настороженно он всматривается назад, в темноту. На борту – ни единого огня, капитан стоит на юте, подняв лицо вверх, к фантасмагорической пирамиде из белого полотна, внимательно прислушивается к тому, как скрипит рангоутное дерево и такелаж, и спрашивает себя, выдержат ли они, да еще после того шторма в Атлантике. Он молчит, чтобы никто из этих людей, которые верят ему, не догадался о его тревоге, но мысленно рассчитывает расстояние, курс, дрейф – с тягостным чувством, поскольку уверен, что ошибочное решение приведет судно и экипаж к катастрофе. Разумеется, он пока не знает своего точного местоположения, и от этого ему еще тревожнее. Кой ясно представил себе, как он посматривает на черную полосу берега всего в двух-трех милях, берега близкого, однако недостижимого и столь же опасного в темноте, как и пушки вражеского корабля; потом капитан и все остальные члены экипажа поворачиваются назад, глядя в ночь, а в этой ночи – иной раз невидимая, иной раз мелькающая неясной тенью – рассекает волны в погоне за ними корсарская шебека. И снова взгляд на берег, в ночь впереди, в море позади, и снова вверх, когда скрипнут мачты или такелаж, отчего замирает сердце у всех этих мужчин, стоящих у вантов с наветренной стороны, как безмолвные черные силуэты. И сам капитан, и все эти люди – кроме одного – завтра в это же время будут мертвы.
– И как ты оцениваешь наши возможности?
Кой поморгал, словно только что вернулся с палубы бригантины. Танжер внимательно смотрела на него и ждала ответа. Было совершенно очевидно, что она эти возможности сотни раз продумала, но хотела услышать от него. Он пожал плечами:
– Первая проблема – в том, что моряки с «Деи Глории» ориентировались по этой карте, а не по нашим современным. А нам надо ориентироваться по современным картам, хотя отталкиваться мы должны от старой. Надо будет выяснить расхождения между нынешними картами и атласом Уррутии. Вычислить точные градусы и так далее. Мы уже знаем, что мыс Палос у Уррутии находится минуты на две южнее. – Он показал на карте карандашом. – Сама видишь, вся береговая линия от мыса Агуа у Уррутии почти горизонтальна, тогда как на самом деле она несколько поднимается к северо-востоку. Посмотри, где Ормига у него и где она на современной карте.
Он взял циркулем расстояние от мыса Палос до ближайшей параллели и поднес циркуль к вертикальной масштабной линейке с левой стороны карты, чтобы получить расстояние в милях. Танжер пристально следила за ним, и рука ее неподвижно лежала на столе, совсем рядом с его рукой. Светлые гладкие волосы снова закрыли ей лицо до самого подбородка.
– Давай посчитаем точно… – Кой записывал карандашом цифры в тетради. – Так… тридцать семь градусов тридцать пять минут у Уррутии дают нам… Да, точно: тридцать семь градусов тридцать восемь минут северной широты. На самом деле это тридцать семь градусов тридцать семь минут и тридцать-сорок секунд. На современной карте секунды – это десятые доли минуты, так что мы имеем тридцать семь градусов тридцать семь с половиной минут. Это означает погрешность в две с половиной мили здесь, у мыса Палос. А у мыса Тиньосо она может составлять всего милю. Эта погрешность весьма существенна, если речь идет о затонувшем корабле. Он может лежать у берега, на глубине двадцати-тридцати метров, где до него легко добраться, а может и далеко, где глубины увеличиваются до ста, двухсот и более метров, а там к нему не только не подобраться – даже определить его местоположение и то не получится.
Он умолк, глядя на нее. По-прежнему наклонив голову, она рассматривала значения глубин, отмеченных на карте. Кою было абсолютно ясно, что Танжер все это прекрасно известно. «Наверное, ей всего лишь необходимо, чтобы кто-нибудь другой еще раз подтвердил ее правоту, – подумал он. – Наверное, она хочет, чтобы ей сказали: это возможно. Остается прежний вопрос: почему я?»
– А ты сможешь спуститься на пятьдесят метров? – спросила она.
– Думаю, да. Я спускался даже немного больше. Но тогда мне было на двадцать лет меньше, чем сейчас. И загвоздка в том, что на такой глубине долго не выдержишь – по крайней мере, с обычным аквалангом… А ты ныряешь с аквалангом?
– Нет. Боюсь до ужаса. И все-таки…
Кой продолжал соображать. Моряк. Плавает с аквалангом. Знает парусное мореходство. Яснее ясного, сказал он себе, что он тут не потому, что ей так уж нравится с ним разговаривать. Не строй иллюзий, парень. Ей твои красивые глаза ни к чему. Даже если предположить, что они хоть когда-то были красивыми.
– Как глубоко ты можешь спуститься?
– Ты позволишь мне спуститься одному? Не будешь следить за мной?
– Я тебе доверяю.
– Вот это меня и удивляет. Что ты мне так доверяешь.
Произнося «я тебе доверяю», она повернулась наконец к нему. «Чертовка, – подумал Кой. – Можно подумать, ночи не спит, обдумывает каждый жест». Он заметил серебряную цепочку, убегавшую в вырез белой майки, к тем выпуклостям, что угадывались под расстегнутой мужской рубашкой. С некоторым трудом он подавил в себе желание потянуть за цепочку и посмотреть, что на ней висит.
– Без специального оборудования профессиональный водолаз довольно спокойно спускается на восемьдесят метров, – объяснил он. – И это большая глубина. Кроме того, если не только спускаешься, но и работаешь под водой, то устаешь и, значит, потребляешь больше воздуха, следовательно, дело усложняется… Нужны смеси и подробные таблицы декомпрессии.
– Глубина там небольшая. По крайней мере, я так думаю.
– Ты делала вычисления?
– В меру своих возможностей.
– Вот почему ты так уверена.
Кой улыбнулся. Эта была всего лишь полуулыбка, но ей, видимо, не понравилось.
– Если бы я была совсем уверена, ты не был бы мне нужен.