Алексей Петрович, шаркая шлёпанцами, направился в прихожую, и не спрашивая, распахнул дверь. На пороге стоял смущённый мужчина, без пальто и тоже в шлёпанцах.
– Простите за беспокойство… Я ваш новый сосед с пятого этажа… У меня что-то с телефоном… У Вас работает?
Алексей Петрович снял трубку настенного телефона, висевшего здесь же в прихожей, прислушался.
– Работает…
– А у меня даже гудка нет… Вы не позволите позвонить? Я быстро… Мне очень нужно, по делу…
– Пожалуйста…
Алексей Петрович посторонился, освобождая место у телефона. Сосед втиснулся между пальто – прихожая была тесной, и быстро набрал номер. Соколов ещё немного потоптался, почти не прислушиваясь к чужим деловым переговорам, и, всё также шаркая, направился к жене в кухню.
– Садись обедать, – Зоя Васильевна ставила на стол приборы. – Я рыбы нажарила в кляре, как ты любишь… – И позвала, – Наташа! Ты где там?
– Я здесь… Славку ждать не будем?
– Отец торопится…
Они ещё немного поговорили так, ни о чём… Через несколько минут громко хлопнула дверь в прихожей.
– Сосед ушёл, позвонить приходил, – пояснил Алексей Петрович.– У него что-то с телефоном…
– Надо дверь закрыть… – Поднялась с места Наташа.
Всегда тесная прихожая показалась ей какой-то странной. Удивлённо оглядевшись, Наташа ахнула. Вешалка опустела почти на половину, а самое главное, в том месте, где лежала коробка с волшебной шапкой, зияла пустота.
– Мама! – Пронзительно, как в детстве, крикнула Наташа.
Она так крикнула, что мать с отцом мгновенно оказались рядом с ней.
– Вот… – Только и смогла выговорить Наташа, указывая рукой на вешалку.– Наши пальто… И моя шапка…
Она села на тумбочку и горько заплакала.
Дверь всё ещё оставалась незапертой, и когда Славка вошёл, он застал немую сцену, которая поразила его своей неожиданностью. Его мать сидела на тумбочке в прихожей и плакала навзрыд, как ребёнок, бабушка, молча, гладила её по голове, а дед виновато сопел, прижавшись к дверному косяку.
– Что у вас тут стряслось? – Уставился на них Слава.
Дед вздохнул, и ничего не ответив, заскрёб шлёпанцами в сторону кухни.
Через несколько минут все вместе опять сидели за обеденным столом. Наташа всё ещё всхлипывала, а Слава пытался разрядить обстановку.
– Мамуля, ну, не огорчайся ты так!
– Я на эту шапку столько лет копила… – Вздохнула Наташа. – Только нужную сумму накоплю, а цену раз – и опять поднимут… Бабушка вот добавила…
– Когда я вырасту большой, – дурачился Славка. – Я куплю тебе тысячу новых шапок!
– Ешь, Буратино…
Алексей Петрович Соколов, приняв однажды решение, не менял его никогда. Он, и в самом деле, понимал, что с дальними поездками и командировками надо заканчивать. Длительные переезды, ночёвки где попало, скверное питание – всё это с возрастом стало выбивать его из колеи. Он всё чаще чувствовал какую-то тошнотворную слабость, желание прилечь, спрятать от всех неожиданное головокружение, закрыть глаза. В какой-то момент он признался самому себе, что настало время круто менять жизнь. Он не помышлял о том, чтобы совсем уйти с работы, это было просто невозможно, но с директорством надо было заканчивать. Впереди был очередной юбилей, и Алексей Петрович решил после него торжественно закрыть шлагбаум. Беда была в том, что Соколов не видел своего преемника. Он искал себе замену, подходя к следующему поколению со своими мерками давно ушедшего времени. Он искал человека – своё точное продолжение, а таких сегодня не было. Быть может, Сакен едва-едва дотягивался до той планки, которую держал перед ним Соколов, но во-первых, он только собирался защищать кандидатскую диссертацию, а во- вторых, в нём, так же, как и в других, молодых, было много непонятного Алексею Петровичу, пугающего, отталкивающего… Но слова о «прощальной гастроли», сказанные домочадцам, кокетством не были. Он полетел в Среднюю Азию по делам, одно из которых было сугубо личным.
Старшая сестра Алексея Петровича Ольга, начала искать мать ещё до войны… А после лихолетья, когда тысячи тысяч потерявшихся разыскивали друг друга по всему миру, найти кого-то было почти невозможно… Но Ольга всё-таки нашла – место могилы. Как это её удалось, одному Богу известно… А вот съездить туда не успела. И хотя Алексей Петрович мать не помнил и, дожив до старости, так и не смог ни понять её, ни простить, он посчитал своим долгом выполнить заветное желание покойной сестры – съездить на могилу матери…
Путешествие для пожилого человека было нелёгким. Он прилетел в Ташкент на два дня раньше назначенного времени, тут же в аэропорту договорился с частником, и, не думая о деньгах, поехал в отдалённый кишлак за двести километров от Узбекской столицы. Здесь, с трудом разогнув затёкшие ноги, Соколов вышел из машины и расплатился с водителем. Потом легко разыскал Дом колхозника, в котором, как он и ожидал, не было ни одного свободного места. Алексей Петрович много лет разъезжал по Средней Азии, бывало, месяцами жил в маленьких городках и кишлаках: под его руководством здесь строились заводы, приходилось подолгу отлаживать технологический процесс. Ночёвка на сдвинутых стульях возле рабочего стола дежурной Дома колхозника была привычным делом. Но сказывался возраст и полнота, старик боялся лишний раз пошевельнуться, долго не мог заснуть, и, в конце концов, под утро стянул матрас прямо на пол…
Телегу то трясло, то подбрасывало. Сверху припекало ещё жаркое в этих местах солнце, было душно, и клубы пыли выкручивались из-под колёс. Алексей Петрович снял свою летнюю кепку, вытер носовым платком лицо и лысину. На платке осталось грязное пятно.
– Даже не верится, что сейчас в Ленинграде идёт холодный дождь, – вздохнул он.
Пожилой узбек, легко управляя поджарой южной лошадкой, говорил быстро с сильным акцентом.
– Стрелочники на том переезде всегда русские были. Если кто умирал, русские же на его место и приезжали. А все, кто там умерли, все там и похоронены, неподалёку совсем. А за могилами ухаживает тот, кто сейчас служит на переезде: родственники редко приезжают, далеко слишком.
Наконец, дорога потянулась вдоль железнодорожного полотна. Оно пролегало через бесконечные хлопковые поля, неровные, вздыбленные каменистой почвой. Огромные хлопкоуборочные комбайны, так эффектно показываемые в киножурналах «Новости дня», здесь пройти не могли. Здесь ломались и трактора. По всему полю рядами шли и шли мужчины и женщины. Здесь собирали хлопок вручную.
Проехали мимо рабочего барака с открытой кухней. Возле неё хлопотали несколько узбечек.
– А собирает кто? Колхозники? – Спросил Соколов у возницы.
– Студенты.
– И сколько времени они здесь?
– Второй месяц. Это недолго ещё. Бывает и до Нового года остаются.
– А учатся как же?
– Да вот так и учатся…
Алексей Петрович присмотрелся к работающим людям. Студенты собирали хлопок молча. Лица девушек были завязаны платками до самых глаз. Молодые люди работали полуобнажёнными, подставив солнцу совсем почерневшие спины. Сухие коробочки хлопка больно кололись, у многих пальцы и ладони были перевязаны посеревшими бинтами.
Соколов смотрел на них серьёзно, с уважением. Потом вздохнул, покачал головой.
– Да… Тяжело…
–Тяжело… – Согласился возница.
В стороне от станционного домика, едва прикрытое тенью старого полуистлевшего платана, и находилось это маленькое, на десяток могил кладбище бывших служителей железной дороги. Старуха – стрелочница, в крови которой подозревался целый интернационал, была одета по всей форме, не смотря на жару и одиночество. Она провела Алексея Петровича между могилами к самому платану и указала на деревянный крест с хорошо сохранившейся надписью: «Прасковья Фёдоровна Соколова 1930 год»
Алексей Петрович принёс с собой лопату и ящик с инструментами. Стрелочница, указав могилу, ушла. Возница, напоив свою худосочную кобылу, тоже скрылся от жары в сторожке. Где-то вдали загудел тепловоз и постепенно стал вырастать из-за горизонта и вытягиваться вперёд длинной чёрной лентой…
Алексей Петрович не слишком ловко и умело поправил покосившийся крест и попытался соорудить холмик над могилой, совсем сравнявшейся с землёй. Это у него получилось не сразу: вокруг были только песок и камни, они рассыпались прямо под лопатой. Наконец, работа была закончена, старик опустился прямо на горячую землю, прижался спиной к толстому платану. Он смотрел на крест и тихо покачивал головой.
– Ну, вот… – вдруг тихо сказал он вслух – Вот такие дела, мать… Олю я в Краснодаре похоронил. Всем в жизни ей обязан, из приюта забрала, во всём себе отказывала, а нас с Кешкой вырастила, выучила… Сколько раз её хорошие мужики замуж звали – всем отказывала, боялась, что нам её заботы не хватит… Прожила она восемьдесят лет и всю жизнь тебя искала. А съездить к тебе не успела… Кеша погиб на войне, в Ростове он…
Старик опять надолго замолчал, потом так же тихо и грустно спросил:
