Дорога особого значения
– Ладно, – махнул рукой начальник лагеря. – Все твои заслуги мне известны и без твоего доклада.
Он решил быть отчасти фамильярным по отношению к заключенному. По его мнению, умеренная фамильярность лучше всего располагала к беседе на столь непростую и острую тему.
– Садись, – указал Сальников на стоящий в углу и привинченный к полу табурет.
Осторожно и недоверчиво ступая, заключенный прошел к табурету и сел на самый его краешек. Он был по-прежнему насторожен.
– Ну, и как тебе сидится? – с ироничной улыбкой спросил Сальников. – Я имею в виду не табурет, а в широком смысле.
– Как и всем, – хриплым голосом ответил Осипов.
– А тебе лично как?
– Нормально.
– Какие-то жалобы, претензии, просьбы имеются?
– Нет, никаких, – ответил Осипов, и в его голосе ощущалась скрытая тревога. Потому что с каких это пор сам начальник лагеря стал интересоваться жизнью отдельного заключенного? Здесь что-то явно не так.
– Значит, говоришь, все тебя устраивает? – продолжая иронично улыбаться, спросил начальник лагеря.
– Устраивает, – подтвердил заключенный.
– Вот как, – с нарочитым удивлением произнес Сальников. – Устраивает… А тогда как же понимать твои преступные разговоры?
– Какие преступные разговоры? – дернулся на табурете Осипов. – О чем это вы, гражданин начальник? Я честно работаю, положенную норму выполняю…
– Так я говорю не о твоей честной работе, а о твоих разговорах, – спокойным тоном пояснил Сальников. – Ну, которые против советской власти…
– Никаких таких разговоров я не веду! – В голосе Осипова ощущался уже явный испуг. – Работаю, норму выполняю…
– А вот у меня есть сведения, что ведешь, – все тем же спокойным, почти безразличным тоном возразил начальник лагеря. – Собираетесь после работы в своем кругу и шепчетесь… Каждый о своем. К примеру, ты надеешься на скорую победу фашистской Германии. Победит, значит, Германия, и нас, то есть вас, заключенных, тотчас же и освободят. Или вы сами себя освободите, потому что некому будет вас охранять. Вот такие, стало быть, твои речи в узком кругу заключенных по политическим статьям. Или, скажешь, не было таких разговоров?
– Не было! – ответил Осипов. – И быть не могло! Клевета все это, гражданин начальник! Для чего мне такие разговоры? Я работаю, норму выполняю, а потому паек получаю полностью… Что мне еще надо? Я встал на путь исправления и надеюсь своим честным трудом и поведением… – Он не договорил.
– В моем кабинете все так говорят, – сказал Сальников, не меняя тона. – А там, – он указал рукой куда-то в сторону, – ведутся совсем другие разговоры. Вредные разговоры. Преступные. По сути, злобная агитация против советской власти.
– Ничего такого я не говорил, – упрямо повторил Осипов.
– Говорил, – убежденно произнес начальник лагеря. – А иначе – для чего тебя ко мне доставили? Или, может, ты думаешь, что у меня нет среди вашего брата своих ушей и глаз? Есть, и немало. Ты говоришь, а они слушают, смотрят и мне докладывают. Во всех подробностях!
Сальников встал из-за стола, прошелся по кабинету, для чего-то переложил папки на столе, еще раз прошелся и остановился напротив Осипова. Зэк также попытался встать.
– Сиди, – сказал начальник лагеря. – И слушай меня внимательно. И делай выводы, если, конечно, ты на это способен. Те разговоры, которые ты ведешь, – это, как ты понимаешь, преступление. Тягчайшее преступление! Агитация против советской власти. Ну? А у тебя срок двадцать пять лет. И потому любой довесок к твоему сроку – это расстрел. Да-да, вышка! Потому что куда тебе больше добавлять? Ты понимаешь, о чем я тебе толкую?
– Я… – еще раз попытался возразить заключенный.
– Молчи и слушай! – прервал его начальник лагеря. – И вникай. Если я дам официальный ход таким твоим разговорам, то можешь заранее намазать себе лоб зеленкой. Потому что иных вариантов у тебя нет! Тут, понимаешь ли, ведется война против фашистских захватчиков, а какой-то заключенный Осипов в это же самое время ведет злобные разговоры против советской власти и надеется на помощь тех самых захватчиков! И я, как начальник лагеря, просто обязан доложить об этом по инстанции! Потому что в подведомственном мне лагере завелся убежденный, лютый враг советской власти.
– Никаких таких разговоров я ни с кем не вел! – в который уже раз попытался возразить Осипов, но сейчас в его словах ощущалась откровенная безнадежность. – Наговоры все это. Неправда…
– Значит, врут люди! – весело возразил Сальников. – И только один заключенный Осипов говорит правду! А как ты думаешь, кому суд поверит больше? Тем людям или тебе? Молчишь? Так-то лучше. Молчи и слушай. Итак, я просто обязан дать законный ход этому делу. Заодно ты расскажешь мне и о других своих преступных речах и делах, и о своих, так сказать, единомышленниках. Расскажешь, куда ты денешься! И, таким образом, вредное антисоветское гнездо в лагере будет искоренено. Мне – благодарности и награды, а всем вам…
Тут Сальников сделал нарочитую театральную паузу. Такая пауза была необходима, чтобы можно было видеть, как поведет себя Осипов, а заодно и понять, как он себя чувствует. Если, к примеру, он махнет на свою жизнь и встанет в героическую позу – это одно дело. А вот если он испугается – совсем другое. Тогда с ним можно будет вести дальнейшие разговоры.
И Сальников почувствовал: Осипов испугался. Почувствовать это было совсем несложно. Да и кто бы на его месте не испугался? Так рассуждал Сальников, и эти рассуждения вдохновили его. Он решил продолжить разговор.
– Итак, – сказал он, – я обязан дать делу законный ход. Но я могу и промолчать. Если, конечно, ты прислушаешься к моим словам. Иначе говоря, если мы с тобой кое о чем договоримся.
– Я должен стать доносчиком? – спросил Осипов.
– Нет, – ответил начальник лагеря. – Такого добра у меня хватает и без тебя.
– Что же вы хотите? – спросил заключенный.
С одной стороны, это был очень простой вопрос. Но с другой стороны – он много чего в себе таил. Он означал, что Осипов по-настоящему испугался и сейчас лихорадочно ищет способы сохранить себе жизнь. А коль так, то с ним можно вести дальнейший разговор. Чтобы спасти себе жизнь, он согласится на многое.
– Перво-наперво, – сказал Сальников, – я хочу объяснить тебе, отчего я могу закрыть глаза на все твои антисоветские разговоры. А оттого, что ты прав! Да-да, ты прав!
Разумеется, такие слова для Осипова были полной неожиданностью. И он впервые взглянул начальнику лагеря в глаза.
– Я понимаю, о чем ты сейчас подумал, – усмехнулся Сальников. – Думаешь – блефует гражданин начальник, раскручивает меня на какую-то провокацию! Ну, так я готов повторить: да, ты прав! И все те, с кем ты ведешь свои потайные разговоры, тоже правы! То есть, конечно, не все, а те, кто считает, что выйти на волю заключенные смогут только с помощью Германии. Именно так! Советская власть никогда не выпустит вас, даже если она и победит в этой войне. Так и загнетесь все в лагерях. Или ты этого еще не понял? Ну, так я повторю: загнетесь. Потому что советская власть на таких, как вы, только и держится. Вы, заключенные, главная ее подпорка и фундамент. Неужто она сама, по своей воле, разрушит этот фундамент? Зачем? Чтобы рухнуть?
Осипов ничего не отвечал и больше даже не смотрел на Сальникова. Он молчал и слушал. Сальников продолжил:
– И эту, вторую твою мысль я тоже понимаю. Ты думаешь: а что, Германия поможет? Даст заключенным свободу? Отвечаю: да. Даст, но, конечно, и мы сами обязаны подсуетиться. Не сидеть сложа руки в ожидании, когда же в Мариинске появятся немцы и отворят ворота лагеря, а помочь Германии. Помочь освободить самих себя. Ну, что ты на меня зыркаешь? Ищешь в моих словах какой-то подвох? Правильно делаешь, да только в них никакого подвоха! Говорю, как оно есть.
– Зачем вы мне это говорите? – спросил Осипов.
– Затем, что мне нужен помощник, – сказал Сальников.
– Помощник в чем? – спросил заключенный.
– А что, ты еще не понял? – скривился начальник лагеря.
– И чем же я могу помочь?
– Освободить самого себя, – сказал Сальников. – И других таких же, как ты сам. Ты рассуди. У тебя двадцать пять лет сроку. В твоем возрасте – это пожизненный срок. На милость советской власти надеяться нечего. И что тебе остается? Конечно, если ты хочешь через годик сдохнуть где-нибудь на лагерной помойке – воля твоя. Тогда, конечно, зря я затеял с тобой этот разговор. Да и не проживешь ты этот годик, вот что…
– Это почему же? – Осипов опять глянул в глаза начальнику лагеря.
– Потому что я тебя застрелю, – спокойно сказал Сальников. – Прямо в этом кабинете. Скажу, что ты напал на меня… А за что застрелю на самом деле? А за то, что теперь ты слишком много знаешь. Догадываешься, кто я есть на самом деле. Как же я могу оставить тебя в живых? Сам понимаешь. Так что – или мы говорим с тобой дальше, или я… – Сальников похлопал по кобуре пистолета.
– Говорите дальше, – сказал Осипов.
– А дальше – вот что. Дальше – начинаем действовать. Есть четкий план наших действий. А будут действия, будет и помощь. Деньгами, оружием… Но, повторяю, вначале должны быть действия. Мне говорить дальше или, может, ты настолько любишь советскую власть, что готов прекратить наш разговор? Решение за тобой. Выбирай. – И Сальников демонстративно расстегнул кобуру.
– Говорите дальше, – сказал Осипов.
– Разумные слова, – одобрил начальник лагеря. – А дальше вот что. Дальше будет восстание в лагере и массовый побег. Но не просто побег на все четыре стороны…
И Сальников сжато рассказал Осипову суть операции «Что делать».
– Вот, значит, как… – в раздумье проговорил Осипов, когда начальник лагеря умолк. – А я-то думал – дешевая провокация. Дешевый понт, как говорят блатные. Но теперь я думаю, что это никакой не понт. Таких провокаций просто быть не может. То есть они, наверное, могут быть и такие, но зачем же посвящать в них обыкновенного зэка в моем лице?
– Правильно мыслишь, – сказал Сальников. – Какой смысл в тебе как в провокаторе?
– Положим, смысл есть, – осторожно возразил Осипов. – Допустим, использовать меня как живца. Чтобы, значит, на меня клюнули иные прочие враги советской власти.
– В таком случае, – в свою очередь возразил Сальников, – для чего такие сложности? Я бы тебе так и сказал – побудешь провокатором. И ты бы согласился, потому что куда тебе деваться? Но ведь я ничего подобного тебе не предложил, не так ли? Значит, все то, о чем я тебе рассказал, – правда. Ну, так что ты скажешь? Есть у тебя желание оказаться на свободе? Или предпочитаешь схлопотать пулю?
– Я получил большой срок, – сказал Осипов. – Пожизненный – тут вы выразились верно. Меня осудили за диверсию на заводе. Это была сознательная диверсия. Я агитировал против советской власти. Такие слова вы хотели от меня услышать?
– Да, такие, – кивнул Сальников.
– Оказаться на свободе без документов и денег – невелика радость, – сказал Осипов. – Куда я денусь в таком-то виде? Только до первого патруля…
– Правильный вопрос, – согласился начальник лагеря. – Будут тебе и документы, и деньги. Много денег.
– Это слова…
– Ты уже начал торговаться? – усмехнулся Сальников. – Вообще-то это хорошо. Это означает, что ты согласен. В таком случае повторяю: будут тебе и деньги, и документы. И ступай куда пожелаешь. Конечно, после выполнения задания. Может, тебе нужны гарантии? Ну, так я и есть твоя гарантия. Не понимаешь? Тут все просто. Я открылся перед тобой. Ты догадываешься, кто я есть на самом деле. Я в каком-то смысле в твоих руках. Какая еще нужна тебе гарантия?
Осипов ничего не сказал, лишь неопределенно пожал плечами.
– Но и ты в моих руках тоже, – сказал начальник лагеря.
– Это называется – повязаны одной веревочкой. – Впервые за все время разговора Осипов усмехнулся.
– Что-то вроде того, – согласился Сальников. – А теперь я готов ответить на твои вопросы. После чего получишь от меня инструкции.
– Имеется сомнение, – сказал Осипов. – Бытовики и блатные…
– Бытовиков заставим пойти с нами, – сказал начальник лагеря. – У нас будет оружие – куда они денутся.
– А блатные?
– А они пускай бегут, если пожелают, на все четыре стороны. Но, думаю, многие присоединятся к нам. Потому что далеко ли они убегут без денег и документов?
– До первого попавшегося на пути города, – сказал Осипов. – А там они как рыба в воде. Ищи их потом.
– А пускай и так, – усмехнулся Сальников. – Нам-то какое дело? У нас свои задачи.
– Что, деньги и документы будут для всех, кто пожелает принять участие в вашей операции? – спросил Осипов.
– Для всех, кто останется жив, – уточнил Сальников.
– Это понятно, – кивнул Осипов. – Но где же вы возьмете столько денег и документов?
– Ну, это уже не твоя забота, – сказал начальник лагеря.
– А оружие?
– Разоружим лагерную охрану – вот и оружие. В лагере много оружия. Уж я-то знаю.
– Что мне нужно делать? – спросил Осипов.
– Сколотить боевую группу, которая будет в первых рядах, – сказал начальник лагеря. – И которая устроит мятеж, разоружит охрану, отопрет ворота… То есть поведет всех за собой.
– Что, из одних только политических? – уточнил Осипов.
– Сколько в лагере вас, осужденных по политическим статьям? – скривился Сальников. – Не так и много. Да и то на каждого не положишься. Кто-то надеется на советскую власть, кто-то – против советской власти. Какая уж тут сплоченная боевая группа? А потому нужно будет агитировать и бытовиков, и блатных.
– Ну да, их сагитируешь… – с сомнением произнес Осипов.
– Если подойти умеючи, то сагитируешь, – сказал начальник лагеря.
– А умеючи – это как?
– У каждого заключенного в душе имеется больная струнка, – сказал Сальников. – У кого-то, как у блатных, стремление к воле, кто-то, как те же бытовики, скучает по дому и родным, у кого-то – своя идеология… И у всех разом – ненависть к советской власти, которая, как ни крути, упекла их в лагерь. Вот я и говорю – к каждому нужно подходить умеючи. То есть следует иметь в виду ту самую струнку, умело и вовремя за нее дергать…
– Понятно, – сказал Осипов.
– А коль понятно, то действуй. Сейчас тебя отведут в лагерь – и приступай. Отчитываться будешь передо мной. Для этого тебя доставят в мой кабинет.
– Так ведь оно как, – с сомнением произнес Осипов. – Раз-другой доставят, а потом и заподозрят. Спросят: а что это ты зачастил в кабинет к хозяину? И что я скажу? А ничего не скажу, и меня убьют. Подумают, что стукач.
– Скажешь, что копают под тебя, – проговорил Сальников. – Хотят намотать новый срок. А водят в мой кабинет для допросов и уточнения деталей. А я распущу слух, что это так и есть.
– Ну, коль так… – пожал плечами Осипов.
– Именно так, – подтвердил Сальников. – И помни…
– Помню, – впервые за все время разговора перебил начальника лагеря заключенный.
– Обо мне – никому ни слова! – предупредил начальник лагеря. – От этого тоже зависит, жить тебе или не жить.
Осипов молча кивнул и поднялся с табурета. Сальников вызвал конвоира, и заключенного увели.
После его ухода Сальников какое-то время просто сидел и неотрывно смотрел в стену напротив. Он размышлял. Он хвалил себя за то, что не ошибся в выборе, и заключенный Осипов оказался именно тем, кто ему и был надобен. А еще он думал, что теперь, после разговора с Осиповым, ему, Сальникову, обратного пути нет. И коль так, то нужно претворять в жизнь операцию под названием «Что делать». А еще он боялся за свою жизнь. Но вместе с тем понимал, что отныне этот страх будет с ним постоянно – и днем, и ночью, и наяву, и во сне. Придется к нему притерпеться и привыкнуть.
Глава 10
Осипов оказался человеком дела. Кто знает – то ли его так испугал разговор с начальником лагеря, то ли он так ненавидел советскую власть, то ли у него было неукротимое желание поскорее оказаться на свободе, но результаты его организаторской деятельности не заставили себя ждать. Уже через два дня, вновь встретившись с Сальниковым в его кабинете, Осипов докладывал, что ему удалось убедить и завербовать сразу двенадцать заключенных из числа тех, кто отбывал наказание по политическим статьям. По заверениям Осипова, все это были люди надежные, готовые действовать хоть сейчас. И, что немаловажно, они обещали завербовать других, так что численность боевого отряда повстанцев должна была увеличиваться ежедневно.
– А как бытовики и блатные? – спросил Сальников.
– Есть брожения и среди них, – ответил Осипов. – Так что, думаю, и они пополнят отряд.
– Конспирацию соблюдаете? – спросил начальник лагеря.
– Разумеется, – ответил заключенный.
– Остерегайтесь стукачей, – предупредил Сальников.
– Ваших? – уточнил Осипов.
– Если бы только моих! – вздохнул начальник лагеря. – Но есть и не мои стукачи, а оперуполномоченного Казакова. Знать бы еще, кто они…
– Так узнайте, – выдал неожиданное предложение Осипов. – От Казакова и узнайте. Он ваш подчиненный, значит, обязан вам их указать.
«А ведь и вправду! – подумал Сальников. – От Казакова и узнаю! Предупрежу Осипова, а он – остальных. Пускай они их сторонятся и не ведут при них никаких разговоров».
* * *Сразу же после того, как увели Осипова, Сальников вызвал к себе оперуполномоченного Казакова.
– Есть что-нибудь новое по нашим шептунам? – спросил он.
– Пока ничего особенного, – ответил Казаков.
– Усильте бдительность, – сказал Сальников. – Пускай ваши осведомители поработают в усиленном режиме. Пообещайте им за это какие-нибудь блага. Скажем, перевод на легкую работу. Или еще что-нибудь…
– Уже сделано, – сказал Казаков.
– И вот что еще, – сказал Сальников. – Не мешало бы мне знать имена ваших осведомителей. Хотя бы самых перспективных и толковых.
– Для чего? – с удивлением спросил оперуполномоченный.
– Ну, как же… Я ведь тоже имею законное право вербовать себе осведомителей. А вдруг я завербую того, кто уже завербован вами? Конфуз получится. Вот, скажет этот осведомитель, вы сами не можете между собой разобраться, и перестанет относиться к нам с почтением. А коль перестанет, то и не будет нам помогать. Поэтому предоставьте мне списочек. Особенно тех, кто приставлен к шептунам. Сами понимаете, это сегодня важнее всего. А то ведь пошепчутся-пошепчутся, да и вздумают устроить какой-нибудь массовый побег.
– Хорошо, предоставлю я вам списочек, – согласился Казаков. Но по всему было видно, что он удивлен таким приказом. Более того – приказ вызвал у него недоумение и настороженность.
Через несколько часов список был готов.
– Хорошо, – сказал Сальников. – Пускай он пока что хранится у меня. А то мало ли что… Не беспокойтесь, никто его, кроме меня, не увидит и не прочитает.
На следующий день начальник лагеря вновь встретился с Осиповым и назвал ему имена всех осведомителей, которые значились в списке.
– Запомните их хорошенько, – сказал Сальников заключенному. – И другие пускай также запомнят. Нет, убивать их не нужно. Каждое убийство – это, как-никак, чрезвычайное происшествие. Нагрянут комиссии и проверки. А нам сейчас они не нужны. У нас другие задачи. Так что никого не следует трогать. А нужно лишь сторониться этих людей и не вести при них разговоры.
Но легко сказать – никого не трогать. На следующий же день в лагере были зарезаны трое заключенных. Все они были осведомителями оперуполномоченного Казакова. На следующий день, а точнее сказать, в следующую ночь были зарезаны еще два осведомителя оперуполномоченного.
Понятно, что Казаков просто не мог не обратить внимания на такие эксцессы. Простым совпадением убийство осведомителей быть не могло. Могли убить одного заподозренного в доносительстве заключенного, но чтобы сразу пятерых! Тут явно крылось что-то иное. Казаков сразу же приступил к расследованию убийств, но особых результатов не добился. Заключенные упорно молчали, да иного ожидать от них и не приходилось. Тут нужно было не расследование второпях, а настоящее, долгое и дотошное следствие. А оно требует времени, которого у Казакова как раз и не было. Оперуполномоченный понимал, что чем больше пройдет времени, тем труднее будет докопаться до истины.
И Казаков начал размышлять. Особых способностей к логическим умозаключениям от него не потребовалось, так как суть лежала на поверхности. Итак, погибли пять человек его осведомителей. Никого в лагере больше не зарезали, кроме них. Значит, тот, кто их убивал, знал, что они осведомители, и действовал, что называется, с открытыми глазами. Да, но откуда убийца мог знать, что эти пятеро осведомители Казакова? Сами они о том проговориться не могли, Казаков также никому ничего про них не говорил…
И вот тут-то оперуполномоченного осенила мысль. Как так никому ничего не говорил? Говорил! Даже написал. Позавчера он по требованию начальника лагеря составил для него список своих осведомителей! Помнится, он еще удивился, для чего начальнику такой список? Но приказ есть приказ, и потому список был составлен.
А на следующий же день тех, кто значились в списке, стали убивать. Вначале – троих, затем – еще двоих… Так что же получается, что сам начальник лагеря приложил руку к этим убийствам? Да, но для чего? С какой целью? Нет, быть такого не может! Для чего начальнику лагеря нужно убивать заключенных? Может быть, это совпадение? Но пять убийств в лагере за два дня, и все пятеро убитых – осведомители Казакова! Какое уж тут совпадение? Здесь кроется что-то другое, что вот так вот сразу понять невозможно.
Конечно, Казаков ничего не сказал Сальникову. Он просто стал его подозревать и решил присмотреться к нему внимательнее. А вдруг начальник затеял какую-то свою игру, цели и правила которой Казакову пока что непонятны? Все может быть.
Казаков встретился с Сальниковым, он и не мог с ним не встретиться. Именно Казакову предстояло вести расследование и выяснить, кто же именно и за что убил пятерых заключенных.
– Такие вот дела, – сказал Сальников, когда они встретились. – Кто бы мог подумать… Пять убийств! Нам нужно найти убийц как можно скорее, сами понимаете. Мне уже с утра звонили и спрашивали, нужна ли помощь в расследовании. Я ответил, что пока не нужна – справимся сами. Ну так мы справимся своими силами?
– Я, конечно, постараюсь, – не совсем уверенно ответил Казаков. – Все-таки пять случаев… Значит, должны остаться и следы. Это одного человека можно убить и замести следы, но не пятерых. Буду искать.
– Ищите, – сказал Сальников. – И держите меня в курсе дела.
– Обязательно, – кивнул оперуполномоченный.
Когда Казаков вышел, начальник лагеря велел тотчас же привести к себе Осипова.
– Черт бы вас побрал! – набросился он на заключенного. – Разве я велел их убивать? Я сказал – держаться от них в стороне и не болтать при них ничего лишнего! Вы понимаете, что натворили? Вы поставили под угрозу срыва всю операцию! Сейчас понаедут комиссии, проверяющие… И не исключено, что меня уберут с должности. И что тогда? И вдобавок, что я должен буду делать лично с тобой? Может, и тебя отправить вслед за стукачами? Так-то мне будет спокойнее…
– Да кто ж мог знать, что так получится? – оправдывался Осипов. – Это же лагерь – стукачей здесь не любят. Поднялся шум, стали выяснять отношения. Как говорится, слово за слово… На шум прибежали блатные, а уж они-то, сами знаете, ох как не любят доносчиков! Ну и…
– Блатные, говоришь? – переспросил Сальников.
– Ну, а кто же еще? – пожал плечами Осипов. – Не бытовики же! И не политические. У кого еще есть в лагере ножи? Только у блатных!
– Блатные – это хорошо… – в задумчивости проворил начальник лагеря.
У него тотчас же родилась идея, и это, по его мнению, была замечательная идея. Да-да, все нужно свалить на блатных! Они на самом деле или не они убили пятерых осведомителей – неважно. А просто убийства нужно свалить на них, и все тут! И тогда проверяющие и начальство успокоятся. Блатной убивает какого-то другого заключенного – это обычное дело в лагерях. Так бывало всегда, так будет и впредь, а потому какие тут особые поводы для беспокойства? Тем более что убили заключенных, которых много. Пятью человеками больше, пятью меньше – какая разница?
Конечно, расследовать все пять убийств придется все равно, вот пускай оперуполномоченный Казаков их и расследует! Блатные вряд ли сознаются в преступлениях, они будут стоять намертво. Вот пускай Казаков и бьется с ними, как лбом о стену. А Сальников тем временем будет делать свое дело. Теперь-то делать дело будет даже проще. Осведомителей больше нет, а значит – никто не подслушает, о чем там шушукаются между собой политические. А может, не только политические, но и бытовики, и блатные. Некому подслушивать! Так что нет худа без добра.
– Ладно, – сказал Сальников. – Ступай и продолжай делать свое дело.
* * *Тем временем оперуполномоченный Казаков приступил к обстоятельному расследованию. Он также с самого начала считал, что без блатных тут не обошлось. Все пятеро осведомителей были зарезаны – кто ножом, кто остро заточенным куском арматуры. У кого в лагере может быть холодное оружие? Только у уголовников.