Дорога особого значения
Да, но как изобличить убийц? Искать свидетелей среди заключенных? Может, они и есть, но что с того? Никто ведь ничего не скажет, потому что если ты сегодня дашь показания оперуполномоченному, то до завтра наверняка не доживешь. Это лагерный закон. Так что какие уж тут свидетели?
Встретиться с оставшимися в живых осведомителями? Да, у Казакова оставались еще три осведомителя. Он не внес их в тот самый, погибельный список, как чувствовал, что может что-то случиться. И вот они остались живы. Правда, все трое из бытовиков, так что ничего особо ценного от них не узнаешь, но все же…
Не откладывая, Казаков встретился с одним из них. Разговор происходил в лагерном лазарете: осведомитель был там санитаром. Раньше, на воле, он был фельдшером. Здесь же, в лагере, стараниями Казакова он был пристроен в лазарет санитаром. Именно в его присутствии и осматривались тела пятерых убитых. Уединились, разговорились.
– И что слышно про убитых? – спросил Казаков. – Кто что говорит?
– Да что слышно? – пожал плечами санитар. – Ничего. Молчат… Каждый опасается, что следующим будет он. Какие уж тут разговоры? Дело-то серьезное, сразу пять человек… Интересно бы знать, за что их?
– Я тебе скажу, – мрачно ответил Казаков. – Теперь-то можно. Все они были моими помощниками вроде тебя.
– Вот оно как! – присвистнул санитар. – Тогда – понятно… Хотя – все равно вопросов тут больше, чем ответов.
– Вот и я о том же, – согласился Казаков. – И потому хотелось бы знать твое мнение.
– А какое тут может быть мнение? – усмехнулся санитар. – Мнение тут одно: кто-то знал, что они ваши помощники. Ну, и того… И не говорите мне, что это совпадение.
– Да я и не говорю, – согласился Казаков. – Потому что считаю так же.
– В таком случае остается лишь выяснить, кто их сдал, – сказал санитар. – И для чего.
– Вот и я хотел бы это знать, – признался Казаков.
– А что тут знать? – скривился санитар. – Сдать их мог лишь тот, кто знал, что они ваши помощники. Но… – Санитар замялся и посмотрел на Казакова с недоверием и опаской.
– Хочешь сказать, что это сделал я сам? – спросил Казаков. – Но для чего мне нужно лишать самого себя ушей и глаз? И потом: почему же заодно я не сдал и тебя тоже?
– Откуда мне знать? – пожал плечами санитар. – Может, следующей ночью и меня тоже… У вас там наверху свои соображения – нам, зэкам, непонятные.
– Не мели ерунды! – махнул рукой Казаков. – Мои соображения тебе как раз понятны. Или ты меня плохо знаешь?
– Я и себя-то плохо знаю, а не то что кого-то другого, – невесело усмехнулся санитар. – Так что… К тому же это – лагерь. Здесь свои законы и собственная логика.
– Я никого не сдавал! – В голосе Казакова слышалось почти откровенное отчаяние.
– Допустим, – в раздумье проговорил санитар. – Тогда попробуем мыслить логически. Здесь, по моему разумению, имеется два предположения. Предположение первое – всех их вычислили. Уяснили, так сказать, их истинное обличье. Притом сразу всех пятерых. Может ли быть такое?
– Нет, не может! – решительно возразил оперуполномоченный. – Ладно бы – одного. Но сразу пятерых…
– Вот и я о том же, – согласился санитар. – А значит, остается последнее предположение – самое правдоподобное. Если их всех разом не изобличили, что весьма маловероятно, и если это не вы решили всех и убить, то остается лишь одно: их сдал тот, кто помимо вас знал, кто они на самом деле такие. А уж кто именно, тут догадывайтесь сами.
Вот такой разговор состоялся у Казакова с осведомителем-санитаром. После него подозрения Казакова относительно Сальникова укрепились еще больше. И это было логично, потому что никто, кроме самого Казакова и начальника лагеря, не знал, что все пятеро убитых осведомители. А из этого следовало, что ему нужно будет поговорить с начальником лагеря. Открыто, напрямую.
Но прежде Казаков хотел поговорить еще с одним человеком – Подковой. Подкова был вором в законе, ему подчинялись все заключенные-блатные, он знал все, что творится в лагере. Конечно же, Казаков не рассчитывал и не надеялся, что Подкова захочет делиться с ним какой-то информацией. Но, может, если Казаков поведет себя по-умному, выстроит разговор тонко и с разными подходцами – Подкова ненароком о чем-то и проговорится.
Не откладывая дела, Казаков встретился с Подковой. Тот обитал в том же бараке, что и остальные заключенные, но – в наглухо отгороженном углу с окошком и отдельным входом. Конечно, это был непорядок, но и Сальников, и Казаков смотрели на такое самоуправство сквозь пальцы. Если Подкову изгнать из его убежища в общий барак, блатные могли устроить бучу. Так что пускай там живет.
– Здравствуй, начальник! – вежливо поприветствовал Казакова Подкова. – Прошу, проходи в мое скромное жилище. Располагайся. Говори, с чем пожаловал. Чем смогу – помогу. В одной лодке барахтаемся…
Подкова был типичным вором в законе, вором старорежимной закалки и таких же старорежимных понятий. Он всегда был безукоризненно вежлив, не ругался, не изъяснялся жаргоном, ни на кого не повышал голоса. Конечно же, все это было напускным, бравадой, маской – и на самом деле Подкова был холодным, расчетливым, скрытным, жестоким и беспощадным человеком. Иначе как бы он мог держать в повиновении уголовников-заключенных, да и не только их, а, по сути, и всех остальных лагерных сидельцев? Да и в воры в законе он бы не выбился, будь у него какой-нибудь другой характер.
Подкова полулежал на кровати, укрытый сразу двумя одеялами. Над кроватью, на стене, была приколочена подкова – любимый амулет вора в законе. Из-за нее, собственно, он и получил свое прозвище.
– Вот, хвораю, – сказал Подкова. – Так что не взыщи, начальник, за мое нарушение режима. Исхворался – что поделать… Оно и понятно – зима, Сибирь… А я человек в годах. Да и жизнь у меня такая, что… – Он махнул рукой. – Итак, я тебя слушаю. Хотя я и без того догадываюсь, зачем ты пожаловал.
– Да, – сказал Казаков. – Затем и пожаловал. Пятеро убитых – дело серьезное.
– Ну, так а я-то тут при чем? – спокойно произнес Подкова. – Какое мне до того дело? Хвораю я, разве не видишь?
– Так ведь убили их твои орлы, – сказал Казаков.
– А у тебя что же, имеются доказательства, что это они? – Подкова зевнул. – Коль они у тебя есть, то и поступай по закону. От меня-то что тебе нужно?
– Доказательств у меня нет, – признался Казаков. – Но почерк…
– Почерк! – с иронией произнес Подкова. – Какой такой почерк? Что, удар ножом или пиковиной под ребро – это ты называешь почерком? Не смеши меня, начальник. Так может сделать любой доходяга из бытовиков. Ты со мной согласен?
– А то как же! – самым кротким тоном произнес Казаков. – Конечно, я с тобой согласен! Кто же не знает, что у нас в лагере у каждого бытовика при себе острый нож или пиковина! Все об этом знают!
– Ты, начальник, на моих орлов понапрасну не греши, – сказал Подкова. – Они это сотворили или не они – откуда же мне знать? Они, знаешь ли, мне об этом не докладывают. Прошли те времена, когда вор в законе знал все и обо всех… Сейчас совсем другое дело, не стало прежнего почитания, никто не уважает воров в законе, каждый сейчас сам по себе! Захотел – зарезал…
– Да, конечно, – покрутил головой Казаков. – Но все убитые были моими осведомителями.
– Да что ты говоришь! – Удивлению Подковы, казалось, не было границ. – Неужто все пятеро! Ай-ай-ай… Да что же это такое творится в лагере? Это же получается, что отныне ты, начальник, остался без глаз и ушей! Ай-ай-ай… Искренне сочувствую. Но скажу тебе, не таясь: я очень даже допускаю, что это именно блатные расправились с твоими стукачами. Прознали, что они стукачи, ну и взыграла кровь молодецкая. Блатные не любят стукачей. Какой бы масти стукач ни был, а не любят. А уж кто именно из них это сотворил, я не знаю. Говорю, как на исповеди. Да и знал бы – не сказал. Разве тебе это непонятно?
Говорить больше было не о чем. Казаков встал.
– Ну так, спасибо тебе, Подкова, – сказал он. – Приятная у нас получилась беседа. Полезная.
– Уж какая получилась, такая и получилась, – развел руками Подкова. – Заходи и в другой раз. Чем смогу – помогу. «Куму» отчего не помочь? Святое дело!
Казаков ничего не сказал и совсем уже хотел уходить, но неожиданно Подкова его остановил.
– Зачем же ты выдал своих стукачей? – сказал он Казакову в спину. – Не надо было их выдавать – их бы и не убили. Себя вини, начальник, а не меня.
Казаков ничего не ответил, несколько секунд постоял, опустив голову, затем вышел.
Глава 11
Если три человека думают одинаково, значит, виноват тот, кому Казаков рассказал о своих осведомителях. А по всему выходило – нужно побеседовать с начальником лагеря.
Разговор Казакова с Сальниковым состоялся в тот же день. Вернее, уже вечером. Весь день Сальников отсутствовал в лагере – ездил объясняться с начальством по поводу убитых заключенных. Ничего, объяснился и убедил начальство, что все пять убийств дело рук блатных, а причина – внутрилагерные разборки. Дело было обычным, в других лагерях случались подобные происшествия, поэтому начальство не стало делать никаких оргвыводов относительно Сальникова, а просто порекомендовало ему поактивнее заняться расследованием и держать его под неусыпным контролем. Никаких комиссий и следователей начальство в лагерь посылать не намеревалось: людей было мало, а дел – невпроворот.
Помимо начальства, Сальников встретился и с Петром Петровичем и доложил ему о том, что он успел сделать в плане подготовки к восстанию. Доложил и о случае с убитыми осведомителями.
– Ай, как нехорошо! – поморщился Петр Петрович. – Как неаккуратно и непредусмотрительно. Нельзя же действовать так топорно! А теперь этот ваш оперуполномоченный будет рыть землю, чтобы установить истину. Да и что тут устанавливать? Тут все на поверхности. Достаточно элементарных логических умозаключений, и он поймет, что произошедшее дело ваших рук. Вашего недалекого ума, точнее говоря! И это означает, что вы будете разоблачены. И что же вы теперь намерены делать?
Сальников молчал. Он не знал, что сказать.
– Молчите? – спросил Петр Петрович. – Молчание – это, конечно, дело хорошее, но – не для нашего случая. Нам надо действовать немедленно и решительно, иначе вся операция пойдет к черту и вам придется за это отвечать! Могу даже сказать, что именно вас ожидает в случае срыва операции…
– Что именно я должен делать? – спросил Сальников.
– Думаю, вы догадываетесь об этом и без меня! – резко ответил Петр Петрович. – Но так и быть, растолкую. Вам необходимо убрать вашего оперуполномоченного. Незамедлительно.
– Убить, что ли? – задал совсем необязательный вопрос Сальников.
– Нет, отправить его в Кремль для награждения орденом, – вспылил Петр Петрович. – Разумеется, убить!
– Понятно, – угрюмо произнес Сальников.
– А коль понятно, то действуйте! – велел Петр Петрович. – Да глядите, не оплошайте и на этот раз. Все должно быть сделано тонко и аккуратно. То есть чтобы на вас не упала ни малейшая тень подозрения! Это вам не убийство пяти заключенных. Вам все ясно?
– Да, – кивнул Сальников.
– Стрелять в него нельзя, – сказал Петр Петрович. – Потому что поневоле возникнет вопрос: кто убил его выстрелом? У заключенных огнестрельного оружия нет, поэтому подозрение падет на вас или ваших подчиненных. Вы должны быть вне всяких подозрений. Организуйте это дело так, будто оперуполномоченного убили сами заключенные. К примеру, те же уголовники. Почему бы и нет? И пускай ищут… А вы тем временем будете продолжать свое дело. О результатах докладывайте мне немедленно!
С тем и расстались. Ближе к вечеру Сальников вернулся в лагерь. Здесь его ждал оперуполномоченный Казаков.
– Надо поговорить, – сказал он. – Срочно.
– Что, есть что-то новое в расследовании? – помедлив, спросил Сальников. – Или убили еще кого-то?
– Пока – никого, – сухо ответил Казаков. – Просто важный разговор.
Они прошли в кабинет начальника лагеря.
– Я слушаю, – сказал Сальников. – В чем дело?
– А дело вот в чем… – начал Казаков и рассказал о своих умозаключениях относительно убийства осведомителей. О том, что на такие умозаключения его подвигли санитар-осведомитель и вор в законе Подкова, он рассказывать не стал.
– И вот я хочу знать, как же так получилось?.. – закончил рассказывать Казаков. – Я уж думал и так, и этак… Не понимаю!
– Да, действительно, – в раздумье произнес Сальников. – Интересная получается закавыка… Это что же, выходит, я сдал ваших осведомителей? Встретился с блатными и показал им ваш список? Так, что ли?
– Не знаю, – ответил Казаков. – Но по всему получается, что именно так оно и есть.
– Вот как, – спокойно сказал Сальников. – В таком случае я могу сказать, что это именно вы расправились с вашими осведомителями.
– Да мне-то зачем? – возмущенно и одновременно удивленно спросил Казаков.
– А мне зачем? – парировал Сальников.
– Ну, я не знаю… – смешался оперуполномоченный.
– Вот и я не знаю тоже, – сказал начальник лагеря. – А поэтому предлагаю поискать ответ вместе.
– Это как же? – не понял Казаков.
– Ну, скажем, подумать вот над чем. Если это сделали не вы и не я, то сделал кто-то третий. Вот давайте его и поищем, третьего.
– Какой такой третий? – не понял Казаков. – Откуда бы ему взяться, третьему?
– Знал бы, так сказал бы. – Сальников устало потер лоб. – Но не знаю… Пока не знаю. А вообще устал я сегодня. Весь день проторчал в начальничьих кабинетах. Всем объяснял, как так получилось, что в лагере сразу пять убийств, что тому причиной и кто виновен… Дело-то серьезное, сами понимаете! Еле-еле отбился…
– Что же, не будет никакой комиссии? – спросил Казаков.
– Не будет, – ответил Сальников. – Говорят, разбирайтесь сами.
– Вот и будем разбираться! – решительно произнес Казаков. – Ничего, докопаемся до правды!
– Вот и я о том же говорю, – вздохнул начальник лагеря. – Докопаемся до правды… Но давайте начнем докапываться завтра с утра. А сегодня я отдохну.
– С утра так с утра, – согласился Казаков. – Хотя по мне – какое там утро! Вы, значит, пока отдыхайте, а я поброжу по зоне. Понаблюдаю, послушаю, поспрашиваю. Может, к утру что-нибудь и разузнаю.
– Как хотите, – сказал начальник лагеря. – Но завтра утром – ко мне.
Как только Казаков ушел, Сальников тотчас же велел привести к себе Осипова.
– В общем, так! – сказал Сальников. – Сам нарубил дров, сам и складывай их в поленницы!
– Это вы о чем? – спросил Осипов.
– Да все о том же! – зло ответил Сальников. – Или ты не понимаешь, что если начнется расследование убийств, то тебе крышка? Я-то выкручусь, а вот ты… А расследование уже ведется!
– И проводит его оперуполномоченный Казаков, – дополнил Осипов.
– Вот именно, – подтвердил начальник лагеря. – А он человек настойчивый и дотошный. Уж он-то докопается до сути. Так вот чтобы он не докопался, его необходимо остановить.
– Это как же? – спросил Осипов.
– Убить! – жестко ответил Сальников. – И сделаешь это ты!
– Я? – поразился заключенный. – Но как же… почему именно я… каким образом?
– Не понимаешь? – сощурился начальник лагеря. – Ну, так я тебе объясню, почему именно ты. Чтобы тебе остаться в живых. Каким образом? Тут у меня есть план…
Сальников открыл ящик стола и достал оттуда нож. Это был добротный самодельный нож с наборной рукоятью и остро отточенным лезвием. Такие ножи обычно носят при себе заключенные-уголовники. Неведомо, как они их добывают – мастерят ли тайком сами в лагерных мастерских или, может, кто-то доставляет их заключенным с воли – в данном случае это было неважно. Важно другое.
– Вот, – сказал Сальников, протягивая нож Осипову. – Возьми и припрячь. А когда совсем стемнеет… Казаков говорил, что всю ночь он будет на зоне искать убийц. Ну, ты и подойди к нему. И скажи: так, мол, и так, хочу сказать тебе кое-что интересное об убийствах. Но не у всех на виду, а в каком-нибудь тайном местечке… Так, чтобы нас никто не видел. Он, конечно, обрадуется и отведет тебя в какой-нибудь закуток. Там-то ты его и… Когда нападаешь неожиданно, убить просто. Нож сразу же выбросишь. Вернее, оставишь его рядом с телом. Пускай все думают, что это сделали блатные.
– Но… – неуверенно попытался возразить Осипов.
– Никаких «но»! – жестко произнес Сальников. – Может, ты боишься, что подумают на тебя? Ну, кто же на тебя может подумать? Ты политический, и политические не убивают. Тем более не убивают сотрудников лагерной администрации. На тебя и внимания никто не обратит! Говорю же, все будут думать, что убили блатные.
Осипов постоял, переминаясь с ноги на ногу, подумал, покрутил головой, затем неуверенно взял у Сальникова нож и спрятал его под одежду.
– Завтра утром я тебя вызову! – предупредил начальник лагеря. – За ночь ты должен успеть сделать все, что нужно.
* * *Оперуполномоченный Казаков был человеком добросовестным и честным. Он честно воевал на фронте и так же честно трудился в лагере. Он был уверен, что его работа очень важна. Заключенные ведь разные. Есть тихие и забитые, а есть и откровенные враги народа. Например, те же блатные враги и есть, потому что только враг и может грабить и убивать честных людей. Соответственно, только враг, попав в лагерь за свои преступления, может устраивать акты неповиновения, побеги и мятежи. А с врагом надо бороться. Всеми возможными способами, не щадя ни собственных сил, ни времени. Выявлять, изобличать, наказывать.
За два года службы оперуполномоченным Казаков успел узнать две трети заключенных лагеря. Кого – лично, кого – изучив личное дело, кого – благодаря доносам осведомителей. Это помогало ему выполнять свою работу, потому что он знал, с кем имеет дело.
…Неторопливо Казаков передвигался по лагерю. Он заходил в бараки, посетил промышленную зону, побывал в столовой и лагерной санчасти, даже – при свете электрических фонарей, так как было уже темно, обследовал помойку за зданием столовой.
Все это он делал не просто так, а с умыслом. Передвигаясь по зоне, он наблюдал за поведением заключенных. Он знал, что и они тоже наблюдают за ним, потому что этого просто не могло быть, чтобы «кум» расхаживал по зоне, а на него не обращали внимания. Всем было понятно, что опер просто так разгуливать по зоне не станет. А значит, он разгуливает с умыслом. То есть ищет. И заключенным было понятно, что и кого он ищет. Доказательства убийства своих осведомителей и самих убийц – что же еще? Что может быть в данный момент в лагере важнее этого для опера?
Конечно же, никто из заключенных не вступал в контакт с Казаковым. Затеять по своей воле разговор с «кумом» – это было дурным тоном, да и к тому же делом опасным. Другие заключенные могли тебя неправильно понять: кто знает, о чем ты с ним шепчешься? А вдруг доносишь? А с доносчиком разговор короткий…
Но потаенные взгляды на оперуполномоченного заключенные бросали. Одни взгляды были откровенно враждебны, другие – любопытствующие, третьи – равнодушные, четвертые – обещающие. Вот ради этих взглядов Казаков, в общем-то, и разгуливал по зоне. Он их замечал, ловил, читал, делал выводы. Разумеется, в первую очередь его интересовали обещающие взгляды. Те, кто бросал их на Казакова, таким образом сообщали, что хотели бы встретиться с ним где-нибудь наедине и сообщить что-то интересное. Может быть, даже нечто, что касалось убийств, которые сейчас расследовал Казаков. Таких заключенных Казаков брал на заметку и мысленно определял, где, как и когда он сможет с ними встретиться и пообщаться.
Когда Казаков во второй раз завернул в лагерные мастерские (там работала вечерняя смена), к нему неожиданно приблизился один из заключенных. Казаков его не знал, но по виду легко определил, что он не блатной. А значит, либо бытовик, либо осужденный по политической статье. Как бы случайно проходя мимо Казакова, заключенный ему шепнул:
– Надо поговорить! Организуйте мне вызов! – И пошел дальше.
Казаков взглянул ему вслед. Ни поведение заключенного, ни его слова оперуполномоченного ничуть не удивили. Такое уже бывало, и не раз. Многие заключенные таким способом напрашивались на разговор с Казаковым. Конечно, темы разговора были самые разные, но способ для встречи почти всегда один и тот же. Поэтому Казаков прекрасно знал, как ему поступить дальше. Он проследил, куда прошел заключенный, а затем демонстративно, не таясь, приблизился к нему и громко, чтобы слышали все, кто находится рядом, сказал ему:
– Бросай работу! Пойдешь со мной!
– Куда? – угрюмо спросил заключенный.
– Куда надо! – отрезал Казаков.
Провожаемые взглядами, они вышли из мастерской. Было уже совсем темно, поздно, и потому никто не попался им навстречу. Казаков привел заключенного в бытовку неподалеку от мастерской. Внутри нее было тесно. Света в помещении не было. В замызганное оконце проникали лишь несколько рассеянных лучей от далеких электрических фонарей, освещавших зону.
– Ну? – спросил Казаков у заключенного. – Что ты мне хотел сказать? Я тебя слушаю.
– Я знаю, кто убил тех людей, – объявил заключенный. – Всех пятерых…
– Говори, – сказал Казаков.
– Кто там? – неожиданно испуганным голосом произнес заключенный. – Вот – смотрит в окно!
Казаков резко повернулся к окошку – и это было его роковой ошибкой. Это решило исход дела. Заключенный сделал шаг и ударил Казакова ножом в бок – раз, другой, третий… На Казакове был полушубок, но разве может дубленая кожа защитить от ножа? Казаков охнул и упал на спину. Заключенный ощупью рванул пуговицы на полушубке, полы полушубка распахнулись, и заключенный нанес еще три удара в грудь Казакову – теперь уже ничем не защищенную.
Все было кончено. Заключенный затаил дыхание и прислушался. Кругом было тихо. Лежащий на полу оперуполномоченный не дышал. Крови из-за темноты видно не было, но она, несомненно, имелась. Осторожно, стараясь не запачкаться, заключенный положил нож рядом с телом оперуполномоченного и, неслышно ступая, вышел из бытовки. Отойдя от нее на десять шагов, заключенный тщательно, как только мог, осмотрел себя. Крови, кажется, нигде не было – ни на одежде, ни на руках. Но все равно на всякий случай заключенный долго тер руки и лицо черствым февральским снегом…
– Что, побеседовал с «кумом»? – подошли к заключенному два других заключенных, когда он вернулся в мастерскую. – Зачем он тебя вызывал?
– Спрашивал насчет убитых, – ответил заключенный. – Тех, пятерых… Интересовался, знаю ли я что-нибудь или, может, от кого-то что-то слышал…
– А почему тебя вызывал? – с подозрением спросил один из подошедших.
– А почему не тебя? – парировал заключенный. – Откуда мне знать? Если хочешь, можешь спросить у него, когда он тебя вызовет.
На том разговор и закончился.
Глава 12
Февраль закончился, наступил март, за ним – апрель, а вместе с ним и весна. Конечно, апрель в Сибири – месяц весенний лишь условно, по календарю. А на самом деле продолжается все та же зима, все с теми же морозами, вьюгами и все с тем же страхом околеть от холода где-нибудь в неотапливаемом закутке. Но вместе с тем апрель, несмотря ни на что, это особенное время. Весны нет еще даже на подходе, а все равно глянешь на календарь, и тебе сразу начинает казаться, что вот, уже весенним ветерком повеяло, и снег под ногами хрустит не так, как зимой, а как-то особенно, по-весеннему, и птицы перекликаются уже не теми голосами, и дым, струящийся из печных труб, пахнет иначе, уже не по-зимнему, а по-весеннему.
Именно в середине апреля из Новосибирска в Мариинск отправлялся этап заключенных. Конечно, не пешком, а так, как и полагалось по инструкциям. Ранним утром заключенных вывели из камер во внутренний двор тюрьмы и пересчитали. Затем во двор въехали «воронки», всех заключенных погрузили в них и повезли на вокзал – в самый глухой его закоулок. Здесь уже стояли два специально оборудованных вагона. Заключенных переместили из «воронков» в эти вагоны – и все, можно было ехать.
Этап был сравнительно небольшой – всего-то около сотни заключенных, так что они все уместились в два вагона. Этапники, как водится, были публикой разношерстной и разномастной. Были здесь и уголовники, и бытовики, и те, кого осудили по политическим статьям. Были и молодые, и пожилые – всякие.
И среди них выделялись два уголовника: один по прозвищу Музыкант, а другой отзывался на кличку Угрюмый. Впрочем, что значит выделялись? Как раз ничем особенным они и не выделялись. Вообще выделяться в зэковской среде – дело опасное и неразумное. Поневоле привлечешь к себя лишнее внимание либо со стороны конвоиров, либо со стороны своего же брата заключенного. И то и другое чревато неприятностями, потому что мало ли как могут оценить хоть конвоиры, хоть другие заключенные твое стремление выделиться? Уж лучше быть незаметным, частью толпы, серой массой.
Но вместе с тем и на Музыканта, и на Угрюмого нет-нет, да и обращали внимание и сами заключенные, и конвоиры, сопровождавшие этап. В первую очередь, наверно, потому, что Музыкант и Угрюмый держались вместе. Куда один – туда и другой. И на тесных вагонных нарах они были рядышком, и пайки делили пополам, и общались вполголоса о чем-то своем, так что никто другой и слышать не мог. В принципе здесь не было ничего предосудительного, удивительного и настораживающего. Многие зэки сбиваются в тесные компании, куда посторонним вход заказан. Так проще выжить.