Неспящая
– Видел, – степенно кивнул бородач. – Я.
– Да ну? – недоверчиво, но всё же с любопытством усмехнулся подросток. – И как оно было?
– А так было, – спокойно отозвался мужичок. – Года три тому назад… или пять… а то и семь уже, не помню точно…
– Три или семь, вообще-то, разница есть, – сказал кто-то. – Совсем ты, Вася, мозги пропил.
– Ну, после того, как организм начинает время отсчитывать коконами, ошибиться с годами очень даже просто, – ничуть не обидевшись, сказал мужичок и продолжил: – Так вот, попал я тогда в загородный интернат…
– В лагерь, то есть?
– Ну, лагерь – не лагерь, но место не самое плохое, хотя и не очень приятное. Далеко-далеко от цивилизации. Жило нас там человек сорок – то меньше, то больше. Работали, кто хотел, развлекались, чем могли. Можно было в городок соседний съездить – ну, не всем, конечно, а у кого стабильная третья группа… Был у нас один парень, ничем вроде не выделялся. Вежливый, тихий, только всё время один да один. Заговоришь с ним, а он кривится, будто брезгует всем, на что ни посмотрит. И как-то лёг он в кокон. Обычно дня два-три, больше у нас никто не валялся. А тут смотрим: время идёт, парень этот всё не просыпается, а потом и персонал забегал кругами. Сказали сначала, что умер тот парень. Слишком глубокий кокон, а вместо того, чтобы выплывать потихоньку, он за неделю так заглубился, что склеил ласты… Труповозку вызвали, а те сказали – назавтра приедут, а то далеко им. А мертвецкой у нас не было. Так что перекрыли в комнатке для коконов вентили на батареях и окно открыли, чтобы покойник не слишком портился. Как раз зима была, мороз – пусть, мол, лежит… Ночью сидели все, как обычно, тихонько, чтобы персонал не раздражать. Кто у себя в комнате, один или с зазнобой. Кто в общей – картишки там, винишко, беседы задушевные… А покойник-то наш ожил вдруг, да в такой силе, что порвал почти всех наших, и из персонала кое-кого, да и сбежал…
– И с чего это должен быть прямо чёрный кокон? Просто кто-то ошибся, когда смерть констатировали, – сказал неугомонный недоверчивый мальчишка.
– Да там специалисты были постарше тебя-умника, – отозвался мужичок. – И поопытнее. Мёртв он был, точно. Пульс-давление на нуле. И вдруг снова… самозапустился, почти через сутки.
– А тебя он тогда почему не порвал?
– А я в ту ночь в котельной дежурил, заперся и тяжёлый рок под водочку слушал… – вздохнул рассказчик. – Если б не это, или порвал бы он меня, или крыша бы у меня съехала, как у тех наших, что выжили тогда.
– Ну и как, стал он чёрным властелином? – не отставал мальчишка.
– Не знаю, я его больше не встречал, – буркнул бородач. – Но судя по тому, в какую жопу катится этот мир, без чёрных властелинов тут не обошлось.
Я поднялась и пошла к Эрику. Тот сидел в крошечном закутке без окон и дверей перед квадратным металлическим столиком и что-то просматривал в своём компе. Такой у Эрика был незамысловатый рабочий кабинет в подвале. Работать наверху, в нормальных условиях, ему было просто некогда.
– Что там у вас за дискуссия? – поинтересовался Эрик, не поднимая головы.
– Спорят о чёрном коконе – возможно или нет. Ты как думаешь?
– Возможно что? – удивился Эрик. – Чтобы мертвец ожил? Лада, я тебя умоляю. Кикиморы, без сомнения, нам ещё преподнесут кучу сюрпризов. Но даже они, если умирают, то окончательно и бесповоротно.
– Но легенды обычно на чём-то основаны. Вот Вася с бородой сейчас рассказывал…
– Да, слышал я эту его историю. Действительно, было такое. Парень с трудом вышел из глубокого кокона и оставил за собой гору трупов. Никакой мистики, Лада. Ничего, кроме очередной трагедии из разряда тех, которые мы пока не состоянии предугадать и предотвратить… О, завтрак!
В закуток вошла Вероника с подносом. Рисовая каша-размазня с мелко наструганной курагой, большая чашка кофе и два круассана.
– Спасибо, – кивнул Эрик, отодвигая ноут и освобождая место для подноса. – А булок почему две?
– Одна моя, – ответила Вероника.
– С чего вдруг? – нахмурился Эрик. – А сама что?
– А я на диете.
Эрик задумчиво скользнул взглядом по Веронике и пожал плечами:
– Зачем? По-моему, и так в самый раз.
Вероника полыхнула ярким благостным румянцем и выскочила из закутка.
Эрик придвинул поближе тарелку с кашей и стал торопливо есть.
– Ты бы ей поменьше комплиментов делал.
– Кому?
– Да Веронике же.
– Каких?
– Да вот таких, про «самый раз». Она и так изо всех сил стремится понять тебя неправильно.
– То есть?
– Эрик, ну что ты опять, как ребёнок?! Влюблена она в тебя по уши!
– Кто?
– Да никто! – я тяжело вздохнула и только махнула рукой. – В общем, всё в порядке у нас. Мальчика последнего посмотри повнимательнее: мне он показался почти спокойным, только пульс и давление сильно скакали. Мало ли, не заметила я чего-то.
– Я посмотрю, – кивнул Эрик и взялся за кофе с круассаном. – А вообще мальчишка сильный – выберется, теперь я уверен. А ты зайди к Карпенко, он что-то хочет у тебя спросить.
– Что именно?
Эрик пожал плечами и вздохнул:
– Если надеешься, что он даст задний ход после давешнего демарша, то не обольщайся. Видимо, жмут на него там, наверху.
– Да ни на что я не надеюсь, – буркнула я. – Всё, пока! Зайду к Карпенко, и домой.
– На вот, булочку возьми! – крикнул Эрик мне в спину, но я только отмахнулась.
Наверху, в штабном коридоре царила обычная утренняя суета.
В дверях в кабинет Карпенко я столкнулась нос к носу с Лёхой Марецким. Он улыбнулся как-то странно и галантно посторонился, пропуская меня в кабинет.
Я вошла и поздоровалась.
Карпенко кивнул на стул:
– Присядь, есть разговор.
Я села, уставилась на разбросанные перед Виталиком бумаги.
– Как ночь прошла? – осведомился начальник.
– Нормально. Спокойно, – ответила я. – К утру одна из кокона вышла…. Вероника.
Карпенко понимающе взмахнул бровями. Вероника – это такой наш общий крест, от которого не отделаться.
– …ещё трое остались. В том числе этот последний новенький парнишка. Тяжёлый, но Эрик сейчас сказал, что он выкарабкается наверняка.
– Хорошо, – немного равнодушно отозвался Карпенко. – Хорошо, что всё хорошо…
Тут Виталик, видимо, принял решение больше кота за хвост не тянуть и, энергично подавшись вперёд, взглянул мне в лицо:
– А ну-ка, скажи мне, Лада, как тебе твой надзиратель, Серов?
– Нормально, – буркнула я.
– Это не ответ, – строго сказал Карпенко.
– А какой тебе… вам… ответ нужен?
– Соблюдает ли он график? Бывают ли положенные внезапные визиты? Достаточно ли Серов вежлив и не докучает ли чрезмерным контролем?
– Да всё он делает, как полагается.
– Понятно, – вздохнул Карпенко. – Так вот, Лада…
Он опёрся локтями на стол, сплёл пальцы и задумчиво посмотрел на меня:
– Чтобы ты знала… Полдружины в курсе ваших отношений. И половина этой половины в последнее время, так или иначе, кто намёком, а кто открытым текстом, сообщили мне об этом.
– Вот же сволочи! – вырвалось у меня. Я отвела взгляд от Карпенко, стала смотреть в окно.
– Ты не маленькая девочка. Ты взрослая и очень неглупая женщина. Ты должна понимать, чем всё это грозит Максиму Серову.
– Он не делает ничего дурного.
– Формально ты находишься в зависимом от него положении. В подобной ситуации лицо контролирующее не имеет права принуждать лицо зависимое к интимным отношениям. Это недопустимо. Это едва ли не самое серьёзное должностное преступление на подобной работе…
– Виталий Сергеевич! Вы о чём? Какое ещё принуждение?!
– Так это выглядит при любом формальном разборе обстоятельств.
Спокойно терпеть это дальше было уже невозможно.
– Виталик, есть на свете такая штука… «любовь» называется! Не слышал?!
– Слышал. Краем уха, – угрюмо вздохнул Карпенко.
– Тогда чего ты от нас хочешь?!
– Я хочу, чтобы один из моих лучших дружинников, который очень некстати очумел от любви, не поплатился бы за это серьёзным дисциплинарным взысканием! – повысил голос начальник. – Но вы же выбора мне не оставляете!
– Не надо наказывать Макса, пожалуйста!
– Вот ты мне скажи, – с досадой продолжил Карпенко. – Я что, такой деспот? Со мной так страшно поговорить начистоту? Почему я обо всём этом узнаю не от тебя, не от Серова, а от сплетников, у которых язык без костей?! В конце-то концов, есть простое решение, которое снимет главную проблему: вывести тебя из-под его формальной ответственности и передать другому надзирателю. И любитесь себе, как угодно!
– Макс не хочет так. Он считает, что должен сам за мной присматривать от начала и до конца. И формально, и неформально…
– Да что ж Серов – такой идиот?! – Карпенко в сердцах звонко шлёпнул ладонями о столешницу, я аж подпрыгнула.
С полминуты мы оба молчали.
– Даже не знаю, что с вами делать, – устало проворчал начальник. – Серьёзно, не знаю. Детский сад, штаны на лямках… И не реагировать не имею права, потому что о ваших шашнях не знает только ленивый или слепой вроде твоего дядьки.
– Не надо, Виталик… Сергеевич!.. Пожалуйста!
– Чего не надо?!
– Реагировать!
– Я не враг ни тебе, ни тем более Серову. Но я не могу оставить всё так, как оно есть сейчас! – твёрдо отчеканил Карпенко. – Поэтому хочет Серов, не хочет – меня уже не волнует. Я сегодня распорядился передать тебя под надзор Марецкому.
– Ма… Марецкому?! Ну, знаешь!.. – я вскочила в ярости.
– А в чём дело? Вы с Алексеем давно друг друга знаете, специалист он хороший, исполнительный, иногда даже слишком. Инструкций не нарушит. Что ты взлетела? Сядь.
Я молча опустилась на стул. Строго говоря, никто не обязан кикимору – или потенциальную кикимору – спрашивать, кого ей назначить надзирателем. Это потом, если что не так, то по обоснованной жалобе надзирателя могут заменить. Я хоть и не кикимора, но моей особой надзорной группе никаких поблажек не делают.
– Когда вы скажете Максу? – буркнула я.
– Да я уже сказал бы, но мне ему не дозвониться, – недовольно вздохнул Карпенко. – Ты знаешь, где он сейчас?
– Дома. У меня… У нас, то есть.
– Уверена?
– Позавчера у него были оперативные выезды по списку Эрика. Вчера – плановые надзорные визиты. Сегодня он выходной, так что дома должен быть.
– Ну-ка, набери его, – приказал Виталий. – А то он, может быть, нарочно на мои звонки не отвечает.
Я долго слушала гудки, но на мой вызов Макс тоже не ответил.
– Странно, – удивилась я. – Может быть, случайно звонок отключил?
Карпенко потёр лоб в угрюмой задумчивости и махнул рукой:
– Всё пока, иди.
Я встала, дошла до двери и взялась за ручку.
– Лада! – голос Виталия неуловимо изменился. – Вернись-ка.
Я оглянулась.
Виталий наклонился куда-то под стол и вынул оттуда компактный чёрный парусиновый рюкзачок с мелкими красно-белыми шашечками на внешнем кармане. Рюкзак Макса, с которым он обычно ходил на службу. В последний раз я видела его на плече Макса вчера утром, когда провожала его и закрывала дверь.
– Откуда он здесь?!
– Сначала думал, что не стоит тебе говорить, пока ни в чём толком не разобрались, – сурово сказал Карпенко. – Но чёрт с ними, с формальностями, сейчас уж точно не до них. Ты должна знать, и я от тебя скрывать не буду…
– Что с Максом?!
– Ты сядь, сядь-ка обратно.
Я доползла до стула.
– Когда вы созванивались в последний раз?
– Вчера около шести вечера. Я пришла сюда на дежурство и позвонила Максу, что у меня всё в порядке. Мы друг другу часто не звоним, чтобы не отвлекать от дел попусту.
– Хорошее правило, – хмурясь, сказал Карпенко.
– Виталик, что с ним?!
– Вчера в восьмом часу вечера Серов подал по рации сигнал тревоги. Несколько групп сразу готовы были прийти на помощь, но на уточняющие вопросы, что случилось и по какому адресу, Серов не ответил. Он просто больше не отвечал ни по общему каналу, ни по выделенному. Не ответил и на вызов по мобильному.
– Но мобильный работает!
Карпенко опять сделал раздражённое движение бровями:
– То-то и оно, что работает. Но система пеленга его не находит.
– Такое может быть?!
– Может, как видишь. Хотя технические специалисты лишь пожимают плечами и не готовы объяснить причину, – удручённо сказал Виталий.
– Да, но рюкзак?!..
– Рация Серова, хоть он и не отвечал, тоже продолжала работать. Её удалось засечь, и через некоторое время рацию и рюкзак нашли в мусорном баке во дворе на Шестнадцатой линии. По графику вчера у Серова не было ни одного адреса на Васильевском… Лада?!
Я подняла голову:
– Где же он, Виталик?
– Хотел бы я знать не меньше тебя, уж поверь, – сурово ответил Карпенко. – Ищем. Все наши, кто свободен от дежурства, и у кого нет срочной работы с поднадзорными, брошены на поиски Серова. Если к истечению суток результата не будет, буду просить помощи у полиции, а если понадобится, то и у других силовиков.
– Я могу посмотреть рюкзак?
Виталий молча протянул мне его через стол.
Я порылась внутри:
– Где его планшет? Он ушёл с планшетом.
– Возможно, планшет там же, где и мобильник.
– Адреса, по которым он должен был ходить вчера?..
Карпенко развёл руками:
– Конечно же, проверены, кикиморы опрошены. Все утверждают, что Серов ушёл от них живым и здоровым, и никаких странностей в поведении они не заметили. Разумеется, будем перепроверять… Может быть, ты знаешь, куда он мог зайти, кроме адресов по графику?
– Нет, – отрезала я. – Не знаю.
– Ты успокойся, подумай хорошенько – может быть, говорил он что-то о своих планах на вечер, ты просто значения не придала, – спокойно сказал Виталий. – Если что-то вспомнишь, сразу же мне звони. Немедленно! И я тоже, если какие новости, сразу с тобой свяжусь. Я же понимаю, Лада – не деревянный, небось.
– Спасибо, Виталик.
– Ну, иди, иди. Тебе надо успокоиться.
Я вышла в коридор и бегом бросилась в подвал.
– Эрик, я пошарю в твоём компе? – я заглянула в одну из каморок, где Эрик занимался своим подопечным. – Мне очень срочно.
– Пошарь, только мои окна не закрывай, – ответил Эрик, не поднимая головы.
Я прошла в его закуток, присела на табурет и сразу же полезла в поисковую базу дружины.
Никита Корышев, кикимора второй группы… Улица Мира, дом тридцать один, квартира двадцать четыре. Да… Где Шестнадцатая линия и где улица Мира. Неблизко. Вряд ли эти два адреса могут быть связаны между собой. Но проверить нужно обязательно.
– Что случилось? – спросил Эрик встревоженно, заглядывая в закуток. – На тебе лица нет.
– Макс Серов пропал.
– Я слышал, – кивнул Эрик. – Да найдут твоего надзирателя, не переживай.
Эрик у нас к сплетням не прислушивается и того, что под носом у него происходит, в упор не видит.
– Да, Эрик, конечно, найдут.
– Жаль, если с парнем что-то серьёзное.
– Да, жаль. Очень жаль. Ты извини, Эрик, мне бежать надо.
Я рванула мимо дяди, задев его плечом, и помчалась на выход.
Глава 7
Сколько я ни работала над собой, сколько ни училась держать себя в руках, а всё равно без толку. Обида, ярость и тревога бушевали в моей душе примерно в равных пропорциях.
Тревога, конечно же, за Макса. Уж мне ли не знать весь набор опасностей, среди которых дружинник находится даже не на службе, а круглосуточно. Я чуть ли не наизусть помнила печальную статистику питерской дружины за последние годы и представляла себе, сколькими разнообразными способами можно отдать концы на этой работе. Иногда эти способы напрямую никакого отношения не имеют к кикиморам, но тогда косвенное отношение – непременно. На прошлой неделе дружина похоронила Сашу Лабазникова – хорошего, незлого, весёлого паренька, у которого в дружине не то что врагов, даже тихих недоброжелателей не было. Пошёл вот так с плановым надзорным визитом к одной мадам кикиморе, и выяснилось, что всё у мадам замечательно, и жизнью своей она совершенно довольна. А вот муж её, алкаш недобитый, очень был недоволен, что кто-то припёрся и помешал его застолью. Настолько недоволен, что взял да и зарезал по пьяной лавочке нашего Сашку прямо на своей кухне.
Да то ли ещё бывали случаи. Всякое, разное. Кое о чём и вспоминать не то чтобы не хочется, а память очень активно сопротивляется, желая похоронить эти воспоминания навсегда.
Уговаривать себя, что всё ещё может быть не так страшно, было бесполезно. Я отлично понимала, с чем придётся иметь дело. Когда личные вещи и рация дружинника обнаруживаются в мусорном баке в районе, в котором у него в тот день не было никаких планов, это может означать только плохое. Плохое, конечно, тоже имеет много разнообразных вариантов, но то, что оно не хорошее и белое, а плохое и чёрное, уже и так ясно.
И всё-таки я не представляла себе, чтобы это произошло с Максом. Не потому, что он такой уж неуязвимый супермен, а просто потому что он мой Макс. Мой самый лучший, самый близкий человек, без которого я больше не представляла себе свою жизнь.
А от того, как со мной поступил Карпенко, мне хотелось выть и орать во весь голос.
Он всё знал ещё вчера вечером. Я же помню, что он уехал из штаба незадолго до полуночи – как и всегда, впрочем. Значит, когда ему доложили про Макса, он был на своём рабочем месте, а я в это время была в этом же здании в подвале, и Виталий об этом знал. Спуститься ко мне или вызвать меня к себе было делом одной минуты. Он знал о беде с Максом ещё вчера и, как оказалось, давным-давно знал, что мы с Максом вместе, и ничегошеньки мне вчера не сказал. Даже не попытался. А сегодня тоже сначала не собирался, но зато устроил мне лекцию о морали и формальностях. И надзирателя мне сменил сразу, как только появились сомнения в том, что Макс найдётся живым. А значит, Карпенко всё равно, что будет со мной, и ещё вздумал притворяться этаким понимающим. И похоже, ему, по большому счёту, всё равно, что будет и с Максом – ему главное, чтобы подчинённые не выбились из правового поля, чтобы не в чем было упрекнуть начальника дружины.
Если бы от одобрения и покровительства Карпенко не зависела работа Эрика, я бы не посмотрела, что Виталий чуть не вдвое старше меня, я бы!..
На этом месте моя ярость спотыкалась и пускалась по кругу. Я не представляла себе, что бы я сделала, будь у меня развязаны руки. Ну, сказала бы ему в лицо всё, что думаю. Впрочем, сказать и сейчас могу – Карпенко только ругнётся да плечами пожмёт. А больше… А больше ничего.
Всю дорогу от штаба дружины на Черняховского до улицы Мира я старалась остудить голову. Тревога – плохой помощник, страх – и вовсе помеха, почти непреодолимая. Обиду тоже следовало куда-нибудь подальше запихнуть. Но весь мой аутотренинг по тибетским методикам работал со скрипом. Никакие эти методики, видимо, не тибетские, а меня просто надули в тренинговом центре, как это часто бывает.
Просто ждать было невозможно, надо было что-то делать и самой.
Конечно, ребята будут искать Макса, и весьма добросовестно, особенно те, кто много лет в дружине. Не то, чтобы все наши друг друга считали своими в доску и закадычными приятелями, нет. Даже наоборот: свары, склоки, обиды и подставы не редкость. Но мушкетёрский дух всё-таки ещё не выветрился: там, где опасность рядом, надо быть всем за одного, потому что на месте этого одного может оказаться каждый, причём так быстро, что и «мяу» сказать не успеешь.
Выбравшись из метро на Петроградской, я сразу же позвонила Баринову. Он сказал, что ребята действительно бегают все в мыле, прорабатывают все версии и варианты, но никаких новостей пока нет. Это было наверняка правдой: Димка Баринов не стал бы мне лгать.
Сначала я подумала, что надо бы рассказать Баринову про кикимору Никиту Корышева, которого Макс собирался навестить. Карпенко я точно не стала бы ничего об этом говорить – бесполезно же, наверняка. А вот Баринов мог бы помочь. Но я попыталась точно припомнить наш с Максом разговор, и из него не следовало, что Макс прямо вчера собирался вызволять мой чёртов телефон. У него и так обычно график плановых визитов плотный. Макс, скорее, сегодня бы к нему пошёл: выходной – такая удобная возможность совместить знакомство с новым поднадзорным, внезапную проверку и личный шкурный интерес.
Поэтому я решила, что сбивать ребят и подбрасывать им свои домыслы рановато. Лучше бы сначала самой приехать на адрес, хотя бы со стороны оценить.
Дом тридцать один по улице Мира находился в том месте Петроградской стороны, куда уже дотянулись кривенькие ручки новомодных девелоперов. Особенно не повезло чётной стороне улицы Мира. Там было уже много совсем новых или ещё строящихся зданий, и на прежнюю застройку девятнадцатого века они совсем никак не походили – даже фасады стилизовать никто не пытался. А вот дом тридцать один выглядел так, как и должен выглядеть нормальный, ещё живой дом, построенный лет этак сто двадцать – сто пятьдесят назад: цоколь, слегка вросший в бессчётные слои асфальта, наглухо закрытый металлической дверью парадный подъезд, которым не пользовались уже много лет, мощные, в меру обшарпанные стены и изрядно поржавевшая крыша. О том, что на дворе двадцать первый век, напоминали окна, почти везде заменённые на стеклопакеты, и два небольших продуктовых магазинчика с красочной рекламой на первом этаже.
Остановившись напротив, на чётной стороне, я поглазела на дом, на автостоянку рядом, на крышу с двумя мансардными надстройками по краям. Обыкновенный старый жилой дом. Или коммуналки, или огромные и недешёвые элитные квартиры. А возможно, и то, и другое, вперемежку.
Было ещё сравнительно рано, народу на улице немного. За пятнадцать минут, пока я стояла и наблюдала, мимо меня прошла в сторону Каменноостровского женщина с коляской, да старичок с авоськой вышел из-за угла тридцать первого дома и скрылся в продуктовом магазине. А задрав голову, я увидела на крыше мужчину. Он стоял, опираясь на перила, огораживающие крышу, и смотрел куда-то вперёд и вдаль. Сначала я не поняла, чем же он показался мне странным, а потом сообразила: он был не в рабочей одежде и не в какой-то другой, подходящей к месту, а в плотном – скорее всего, махровом – голубом халате до колен. Не успела я удивиться, как сообразила: мансарды на крыше тоже были жилыми, и мужчина, вероятно, просто вышел на свою террасу полюбоваться на утренние питерские крыши. Внизу-то здесь точно не Париж, а вид сверху, возможно, весьма недурён, это верно.
Я постояла ещё немного и пошла через улицу, обходя тридцать первый дом с той стороны, откуда вышел старичок с авоськой. В боковой стене оказалась кривоватая приземистая арка, ведущая во внутренний двор. Во дворе обнаружились два подъезда – один с домофоном, а второй – тот самый, где значилась на табличке двадцать четвёртая квартира, – с кодовым замком. Замок тот был не то от дурака, не то от честных людей: там нужно было одновременно нажимать три штырька. И эти три штырька были затёрты так, что никаких сомнений, какие нажимать, не оставалось.
Внутри подъезд был не то чтобы совсем ужасный, нет. Там не валялся мусор, не пахло всякой дрянью, было прохладно и темновато. Но стены и ступени лет пятьдесят никто толком не ремонтировал, только замазывали подростковые художества на стенах.
Внешний лифт начинался от второго этажа. Я такими никогда не пользуюсь. Честно говоря, я никакими не пользуюсь, особенно в одиночестве. Неуютно мне в тесном замкнутом пространстве. До панических атак не доходит, но неуютно. Поэтому, хоть двадцать четвёртая квартира и находилась на шестом этаже, я потащилась вверх пешком.
Оказалось, что лифт доходит только до пятого этажа, а на шестой ведут ещё два лестничных марша. И квартира – двадцать четвёртая – на шестом этаже одна-единственная, а сам шестой этаж – не что иное, как мансарда на крыше, причём, судя по расположению подъезда, та самая, около которой глазел на город мужчина в голубом халате.
Я поднялась к двери квартиры. Она снаружи казалась самой обыкновенной, деревянной, правда новой, ровной и безупречно подогнанной к дверной коробке. Что любопытно, глазка в двери не было.
Я нажала на звонок, и когда за дверью послышались шаги, была готова увидеть голубой махровый халат.
Отворивший мне дверь мужчина был в широких мягких брюках и мятой льняной рубашке навыпуск. И он широко улыбался. Правда, едва он меня увидел, улыбка его слетела мгновенно, а узкое бледное лицо с запёкшимися кровавыми корочками над правой бровью стало суровым. Выглядел Никита Корышев значительно старше, чем на фотографии из базы данных.
– Послушайте, – сказал Корышев своим замечательным голосом, который ни с чем не спутаешь. – Отстаньте от меня с вашим котом! Я его в глаза не видел!
– С каким котом?! – пролепетала я.
Корышев подозрительно прищурился и вздохнул:
– А вы разве не с третьего этажа?
– Нет.
– Обознался, – констатировал Корышев, но лицо его менее суровым не стало. – А вам тогда что?