Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965
Но все это косвенные рассуждения о том, что поездка в Италию не предполагала заметания следов. Прямые же доказательства сводятся к тому, что письма, которые якобы сохранились и представлены публике, являются, по мнению исследователей, подделками59.
Черчилль покинул Туманный Альбион 2 сентября 1945 года. Его сопровождала дочь Сара, личный врач, секретарь и телохранитель. Он остановился на вилле фельдмаршала Гарольда Александера (1891–1969), «в самом прелестном и очаровательном месте, где мне суждено было когда-либо бывать». «Впервые за много лет я полностью отрешен от внешнего мира», – делился он своими впечатлениями с супругой60.
Черчилль коротал дни за любимыми увлечениями: живописью и чтением. За время отдыха он прочел подаренный автором, Робертом Грейвзом (1895–1985), роман «Золотое руно». По его мнению, это «одна из самых строгих и чопорных книг» Грейвза, но «взяв в руки, ее уже невозможно отложить». Черчилль отметил глубокую проработанность темы, а также способность романиста осветить прошлое, предоставив современному читателю возможность лицезреть «старые тайны». «Кто-то утверждает, что современные греки всего лишь левантинцы или в лучшем случае потомки древнегреческих рабов, но эта книга доказывает, что греческая мифология настолько же запутана, как и греческая политика», – сообщал он свое мнение о прочитанном61.
Еще больше наслаждения, чем чтение, Черчиллю доставляла живопись, в очередной раз «отодвинувшая все неприятности»62. Как и тридцать лет назад, художественное творчество смогло сотворить чудо. Перенося на холст живописные пейзажи, Черчилль свыкся с мыслью, что его отправили в отставку, что он больше не глава правительства и, наконец, что важнейшие вопросы международной политики и послевоенного мироустройства теперь решаются без него. «Каждый проведенный здесь без новостей и тревог день все больше убеждает меня в правильности слов твоей матери: скрытое благословение», – признался он Саре, которая не замедлила сообщить об этом Клементине63.
Во время отдыха Черчилль посетил виллу Пирелли на средиземноморском побережье, расположенную в восемнадцати милях к востоку от Генуи, а также провел два дня в Монте-Карло, где зашел в казино. Удача решила поиграть с ним в кошки-мышки, сначала дав возможность выиграть три тысячи фунтов, затем проиграть их, а вместе с ними спустить и еще, доведя общий размер проигрыша до десяти тысяч. Раздраженный и расстроенный он выписал чек. Получив вексель, управляющий казино сказал, что никогда не станет его обналичивать. «Вот так гораздо лучше», – сказал Черчилль сопровождавшему ему помощнику. После чего предложил отметить хорошую новость бутылочкой шаманского64.
Этот небольшой эпизод показателен. Несмотря на отставку, Черчилль по-прежнему был одной из самых популярных фигур в мировой политике. Что приносило свои дивиденды. Он и раньше был одним из самых высокооплачиваемых журналистов своего времени. Теперь же потомок герцога Мальборо превратился в мощный магнит, притягивающий к себе щедрые предложения издателей. Самое время было подумать о продолжении литературной деятельности. Тем более что и неудача на выборах – это «скрытое благословение» – предоставляла прекрасную возможность вновь взяться за перо.
Но Черчилль не торопился, при том что на книжном рынке начали появляться его новые книги – сборники речей. В конце июня 1946 года вышел очередной сборник под названием «Победа», включавший тридцать три военных выступления, девять образцов ораторского мастерства периода избирательной кампании (включая речь со злополучным упоминанием гестапо), а также пять заявлений от июля – августа 1945 года, посвященных войне с Японией и использованию атомной бомбы. Сборник вышел в Британии одним тиражом в количестве тридцати восьми тысяч экземпляров. В августе 1946 года появился его американский собрат с тиражом пять тысяч экземпляров. За ними последовали канадское и австралийское издания.
Изначально предполагалось, что выход «Победы» завершит серию. Однако в конце 1945 года произошло событие, которое привело к появлению еще одного сиквела. В декабре лейбористское правительство рассекретило материалы закрытых военных сессий парламента. Черчилль оперативно воспользовался этим решением, предложив к публикации пять речей 1940–1942 годов о падении Франции, капитуляции Сингапура, кампании в Северной Африке, «Блице» (бомбардировке Британии в период с 7 сентября 1940 года по 10 мая 1941 года) и Битве за Атлантику. Новый сборник – «Выступления закрытой сессии» – вышел вскоре после своего предшественника. В отличие от предыдущих изданий, первый тираж появился в США в конце августа 1946 года в объеме почти шесть тысяч экземпляров. Через месяц сборник вышел на территории Туманного Альбиона тиражом более сорока восьми тысяч экземпляров. В том же году появилось канадское и австралийское издания.
В очередной раз, следуя своему принципу выжимать по максимуму из каждой возможности, одновременно с изданием текстов выступлений в книжном формате Черчилль также позаботился об их публикации в периодике, договорившись насчет трех текстов с журналом Life. В итоге, правда, были опубликованы только две речи, но на размере гонорара это не сказалось. Автор должен был остаться довольным: именно за эти две публикации он получил упоминаемые выше двенадцать с половиной тысяч фунтов. Для сравнения, публикация самого сборника принесла Черчиллю всего одну тысячу фунтов. Столь разительный контраст в гонорарах объясняется политикой Life. Владелец издания Генри Робинсон Люс (1898–1967) рассматривал выплаченную сумму как полезное вложение, позволяющее поддерживать престиж своего издания на рынке, а также сформировать задел для дальнейшего сотрудничества с новым популярным автором65.
Правда, автор был слишком популярен, и его работы редко оставались незамеченными, вызывая не только восторг, но и порицание. Для публикации в Life были выбраны тексты двух выступлений: одно посвящено высадке в Северной Африке, другое – сдаче Сингапура. По рекомендации секретаря кабинета Эдварда Бриджеса (1892–1969) из первого выступления были исключены нелестные отзывы о генерале Шарле де Голле (1890–1970), занимавшего на момент подготовки сборника к печати пост председателя Временного правительства Французской республики. Купюры коснулись предупреждения Черчилля о том, что де Голля не следует воспринимать, как «решительного друга Британии». Он относил его к числу тех «добропорядочных французов, которые испытывают традиционный антагонизм, глубоко укоренившийся в их сердцах за столетия войны с англичанами»66.
Текст второго выступления был оставлен без изменений. Но именно он-то и вызвал негодование, в основном со стороны австралийцев. В момент публикации и начавшейся пгумихи Черчилль находился в США. Когда журналисты обратились к нему с просьбой оценить негативную реакцию, он ответил по-спартански лаконично: «Без комментариев»67. Черчилль часто прибегал к этому «великолепному выражению»68, позаимствовав его у заместителя госсекретаря в администрации Рузвельта Самнера Уэллиса (1892–1961). Несмотря на то что авторство знаменитой фразы принадлежит другому человеку, именно после употребления «без комментариев» британским политиком она вошла в мировой лексикон, не раз выручая знаменитостей в пикантных ситуациях.
Недовольство австралийской прессы было не единственным раздражением на опубликованные тексты. Определенную долю критики Черчилль также получил от своих соотечественников. Правда, если австралийцев волновало представление их в невыгодном свете в эпизоде капитуляции Сингапура, то британцев возмутило, что первая публикация столь знаковых текстов произошла не в их родной стране, а в США. Как саркастически заметили в Daily Mirror, с «одной из самых драматичных военных историй» британскому народу позволили ознакомиться с «великодушного разрешения американской прессы»69.
Язвительный упрек был обоснован и символизировал крен в сторону Нового Света, наметившийся у Черчилля после завершения Второй мировой войны. По-своему правы были и лейбористы, выступившие в палате общин с осуждением использования государственных документов в газетных публикациях для личного обогащения70. Черчилль делал вид, что его мало заботят имеющие место обсуждения, упреки и недовольства. На самом же деле он чуть ли не ежедневно связывался по телефону с редактором сборника Чарльзом Идом, прося его сообщать обо всех новостях.
«Выступления закрытой сессии» стали последним сборником речей военного периода. Одновременно с публикациями в англоязычных странах, эти сборники также выходили в Европе и Азии. Первые шесть книг были переведены на датский, итальянский, испанский, корейский, немецкий, норвежский, румынский, турецкий, финский, французский, чешский и шведский языки[8]. Последний сборник был переведен на датский, испанский, немецкий, французский и шведский.
Материалы первых четырех сборников были также переведены на русский язык и вышли в Лондоне в 1945 году однотомным изданием «Избранные речи 1938–1943». Впоследствии, уже в XXI веке, эти речи не раз переиздавались в сборниках «Мускулы мира» и «Мировой кризис» с добавлением текстов знаковых послевоенных выступлений.
Тот факт, что за пять с половиной лет, четыре из которых пришлись на период тяжелейшего военного премьерства, Черчилль смог издать семь сборников речей, наводит на мысль, что публикация была поставлена на поток. А серийная продукция, как известно, уступает по качеству эксклюзивному товару.
Эти предположения не лишены оснований, однако принижать качество текстов военных выступлений Черчилля также не стоит. Безусловно, они являются детьми момента и полное их осмысление невозможно без понимания антуража событий и времени, в котором они создавались. Но это были действительно первоклассные тексты71.
Во-первых, несмотря на то что они были написаны по случаю, эти тексты прорабатывались, выверялись и оттачивались самым тщательным образом, с использованием наработок за сорок лет активной политической деятельности. Например, многие ставшие известными выражения появились не в военный период. Скажем, популярная фраза из выступления от 20 августа 1940 года «еще никогда в человеческих войнах столь многие в столь многом не были обязаны столь немногим» встречается в разных редакциях в творчестве Черчилля с 1899 по 1910 год не меньше пяти раз. Обычно словоохотливому британцу удавалось благодаря различным лексическим приемам добиться в своих речах концентрации смысла, подбирая, как заметил однажды кардинал Джон Ньюман (1801–1890), «правильные слова для выражения правильных идей без единого лишнего слова»72. По мнению историка Уильяма Раймонда Манчестера (1922–2004), британский политик восходил в своих речах к Цицерону; в его текстах чувствуется влияние Шекспира, а также любимого им Гиббона. «Обороты Гиббона, когда каждая фраза доведена до такого состояния, что из нее можно сделать только один вывод, проникли в речи Черчилля, превратив их по структуре и силе воздействия в требушет», – отмечает исследователь73.
Во-вторых, эти речи понятны обывателям и вызывают эмоции, а последнее качество, по мнению Черчилля, было одним из основных мерил успеха государственного деятеля74.
В-третьих, они точно передавали основной накал и смысл происходящих событий. Выделяя эмоциональную составляющую в политике как один из основных критериев успеха, Черчилль также признавал, что выступления, насколько бы тщательно они ни готовились, насколько бы хлесткие слова и привлекающие внимание выражения они ни использовали, «теряют в весе, энергии и ценности», если не основываются на фактах и не «окрылены правдой»75. При работе над текстами, хотя Черчилль и уделял большое внимание выразительным средствам, в основном он руководствовался принципом «содержание не должно приноситься в жертву форме»76. Именно поэтому его речи сохранили свою популярность сегодня и читаются с не меньшим интересом, чем в момент декламации.
В-четвертых, эти тексты представляют благодатную почву для исследования. В том числе и с чисто филологической стороны, свидетельством чему являются различные публикации как зарубежных77, так и отечественных78 ученых, включая защиту на названную тему отдельной диссертации79.
Несмотря на интерес ученых и последующих поколений, сборники речей были не теми произведениями, которые издатели по обе стороны Атлантического океана ждали от ушедшего в отставку известного политика. Они буквально спали и видели, как Черчилль, в свое время подробно описавший противостояние Первой мировой войны, а также воскресивший в четырехтомной биографии военные триумфы своего знаменитого предка, генерал-капитана, 1-го герцога Мальборо (1650–1722), возьмется за создание нового монументального труда о последнем мировом конфликте.
Одним из первых о возможности создания подобного исторического фолианта заговорил глава News of the World барон Джордж Райделл (1865–1934). Случилось это в далеком 1933 году. Поздравляя автора с выходом первого тома «Мальборо», он заметил, что «учитывая ужасное состояние государственных дел, скорее всего кто-то в ближайшем будущем посвятит себя написанию истории новой мировой войны, если, конечно, в Европе останутся те, кто сможет купить эту книгу»80. Ремарка Райделла относительно появления нового труда окажется пророческой. Сам он, правда, не доживет ни до появления новой книги, ни до самого военного конфликта.
Не увидит новое произведение и другой издатель – Торнтон Баттервортс (? —1942), активно сотрудничавший с Черчиллем и отметившийся публикацией нескольких работ автора, в том числе «Мирового кризиса». Баттервортс считал своим долгом озвучить идею о написании мемуаров о новой войне. В отличие от Райделла, Баттервортс вышел на политика с деловым предложением уже после того, как пробил набат. В конце сентября 1939 года он направил военно-морскому министру послание, в котором заметил, что «придет время, когда авторы отложат оружие и снова возьмут перья в свои руки». Когда этот день настанет, добавил издатель, он надеется, что Черчилль найдет в своем плотном графике время для «написания истории второго „Мирового кризиса“», выбрав, разумеется, в качестве издателя того, кто опубликовал первый81.
Летом 1940 года британский премьер получил очередное предложение, на этот раз от главы Odhams Press Джулиуса Сэлтера Элиаса, 1-го виконта Саутсвуда (1873–1946), – сорок тысяч фунтов за четыре тома военной истории. Черчилль ответил, что «пока у меня нет возможности заниматься этим делом». Весной 1941-го поступило новое предложение с гонораром семьдесят пять тысяч фунтов. Несмотря на почти двукратное увеличение суммы, издатели получили от секретаря Черчилля Роуз Этель Кэтлин Хилл (1900–1992) стандартный ответ, что о публицистической деятельности не может быть и речи, пока автор возглавляет правительство82.
В 1940-м и 1941 году Черчиллю действительно было не до исторических сочинений. Но это не означало, что он не думал о книге. В декабре 1940 года его личный секретарь Джон Руперт Колвилл (1915–1987) записал в своем дневнике: «После войны Уинстон удалится в Чартвелл писать книгу об этой войне, которая постепенно, глава за главой, уже начинает складываться в его голове»83. В ноябре 1941 года Черчилль беседовал с виконтом Камроузом. У них зашел разговор о послевоенном времени. Политик заметил, что планирует уйти в отставку, «едва мы завернем за угол». «Хотя Уинстон и не сказал об этом прямо, я уверен, что он подумывает об улучшении финансового положения своей семьи, а сделать это он сможет только, если продолжит писать», – промелькнуло у Камроуза в голове84. Когда после инициируемой премьером кадровой замены Арчибальда Персиваля Уэйвелла (1883–1950) на Клода Джона Окинлека (1884–1981) (на посту главнокомандующего британскими войсками на Среднем Востоке) Черчиллю сказали, что после окончания войны Уэйвелл может «использовать ручку» для описания своей версии случившегося[9] наш герой ответил, что тоже использует ручку, только продаст больше экземпляров85.
После отставки последовали новые предложения от издателей. Всех ожидал вежливый, но категоричный ответ миссис Хилл: «В настоящее время мистер Черчилль не занимается литературной деятельностью»86. Одновременно с издателями на желательность написания нового сочинения указывали также родственники и друзья политика. Клементина считала, что работа над книгой пойдет супругу на пользу. По крайней мере, он будет занят делом, вместо того чтобы «бродить по континенту, собирая почетные звания»87. Другие указывали на более масштабные цели. «У нас нет описания военных кампаний, сделанных лично Наполеоном, – обратился к Черчиллю в конце июля 1945 года Луис Маунтбэттен (1900–1979). – Если вы напишете об этой войне, последующие поколения получат нечто уникальное»88.
Черчилль не торопился погружаться в творчество, что было для него необычно. Как правило, он быстро реагировал на меняющиеся обстоятельства, стремительно используя малейшую возможность для своего пиара и заработка. А того и другого ожидаемое многими произведение обещало сполна. И тем не менее он счел нужным взять паузу.
Принятое летом 1945 года решение повременить с написанием новых книг никак не было связано с недостатком желания создать очередной монументальный труд. Скорее даже наоборот. Черчилль хотел стать автором нового многотомного сочинения, в определенной степени, даже больше издателей. И готовиться к этому предприятию он начал заранее. Войдя в состав правительства в сентябре 1939 года, он попросил своих секретарей в конце каждого месяца подбирать всю его корреспонденцию. Аналогичной практики он придерживался и после переезда на Даунинг-стрит. В итоге, как замечает профессор Джонатан Роуз, «грань между политикой и искусством размылась»: все, что было написано Черчиллем в военный период, «служило потенциальным материалом для будущего произведения»89.
Коллеги политика все это видели, понимали и время от времени подтрунивали над своим излишне активным современником. Например, премьер-министр Артур Невилл Чемберлен (1869–1940), получивший вскоре после начала войны целую серию объемных писем о ведении и управлении боевыми действиями, признавался своей сестре Хилде (1871–1943), что считает поведение Черчилля неуместным. «Мы и так видимся каждый день на заседаниях военного кабинета», – недоумевал он. Разве что «эти письма предназначены для книги, которую Уинстон напишет в дальнейшем»90. Но Черчилль не обращал внимания на тихие смешки и мелкие уколы. Как-никак речь шла о значительно более крупных и важных вещах. На последнем заседании военного кабинета в мае 1945 года он сказал, что «свет истории прольется на шлем каждого из присутствующих»91. История признает и тяжесть трудов, и значимость достижений, и масштаб подвигов, совершенных в военные годы.
Но в том-то и заключалась проблема, что «свет истории» мог оказаться не таким ярким и не таким долговечным, как ожидалось или хотелось. В самый разгар Второй мировой войны, в марте 1943 года, Черчилль обронил, что «достигнув своего возраста, я уже не имею личного честолюбия, и мне не приходится думать о своем будущем»92. Лукавство! Именно в этом возрасте он и должен был «думать о своем будущем». На пороге стояли новые грандиозные события. Мир ускорялся. Ответственные посты занимали новые люди. Немного времени, и волна новоявленной реальности могла смыть песчаные следы былых свершений. Один принизит, другой пропустит, третий забудет, и не заметишь, как некогда слетавшее со всех уст имя уже редко вспоминается пришедшими на смену поколениями.
Такой сценарий может ожидать каждого. Такой сценарий мог ожидать и Черчилля. В 1942 году британским Министерством информации был опубликован официальный очерк о жизни страны в военное время. Имя премьера упоминалось только два раза, и то один раз вместе с именами других политиков, а второй – косвенно. В одной из работ, опубликованной в 1943 году и посвященной военным событиям, глава правительства также упоминался лишь дважды. В 1946 году по случаю парада Победы был подготовлен видеоролик, в самом начале которого Черчилля называют «архитектором победы», после чего он появляется в кадре всего один раз93.
Чтобы не стать забытым, многие военные и политические деятели пытаются осветить из настоящего свое имя и свои свершения в будущем, публикуя мемуары или предавая огласке собственные дневники. Но этот вариант не устраивал Черчилля. Еще в молодые годы он отказался вести дневники и следовал этому принципу на протяжении всей своей жизни. На этот счет он придерживался следующего мнения: «Когда события развиваются с ошеломляющей скоростью и во всемирном масштабе, когда факты и оценки меняются день ото дня, когда личные отношения в официальных делах претерпевают изменения», оценки и мнения также подвергаются коррекции, а «позиция автора дневника остается или подчиненной, или узкой, или той и другой одновременно»94.
Приведенные выше строки были написаны Черчиллем в эссе 1928 года про фельдмаршала Дугласа Хейга (1861–1928) и касались другого знаменитого военачальника первой четверти XX века Генри Юза Вильсона (1864–1922), вошедшего в историю не столько своим руководством Имперским генеральным штабом в период с 1918 по 1922 год, сколько насильственной кончиной от рук членов ИРА на пороге собственного дома и сорока одним томом дневников, «неблагоразумно» (как считал Черчилль) опубликованных его вдовой.
За прошедшие с конца 1920-х годы Черчилль еще больше укрепился в своей точке зрения, о чем можно судить по свидетельствам его современников. В годы войны на одном из обедов с американским командованием разговор зашел о целесообразности ведения дневников. Британский премьер выступил против подобного занятия, аргументировав, что после публикации составленных под влиянием событий записей автор нередко предстает в глупом свете. Немного ранее на одной из пресс-конференций он признался, что «всегда избегал заниматься предсказанием», считая «гораздо правильнее» обсуждать события после того, как они произойдут95. Теперь он развил свою мысль, добавив, что лучше дождаться окончания войны и спокойно описать собственные впечатления о минувших событиях, исправив или предав забвению допущенные ошибки в случае необходимости96. «Важно не только уметь открыть правду, но и знать, в каком виде ее следует представить», – заметит он несколько позже в беседе с Дуайтом Эйзенхауэром (1890–1969)97.
В этой связи оказаться забытым – не самая страшная участь. Гораздо хуже остаться в истории в извращенном и неприглядном виде. «Человеческим созданиям не дано, к счастью для них (в противном случае жизнь была бы невыносима), предвидеть или предсказать в долгосрочной перспективе развитие событий. В один период кажется, что кто-то прав, в другой – что он ошибается. Затем вновь, по прошествии времени, все предстает в ином свете. Все приобретает новые пропорции. Меняются ценности. История с ее мерцающей лампой, спотыкаясь и запинаясь, освещает следы прошлого. Она пытается воссоздать былые сцены, вернуть прошедшие отголоски, разжечь потухшие страсти вчерашних дней»98.
Черчилль произнес эти слова в ноябре 1940 года в память о скончавшемся после мучительной и безуспешной борьбы с онкологическим заболеванием Невилле Чемберлене. Говоря о своем предшественнике, Черчилль говорил и о себе, о том крутом повороте, который произошел в его карьере, когда из не самого популярного заднескамеечника периода 1930-х годов он превратился в лидера нации начала 1940-х. После окончания Второй мировой войны образ экс-премьера вновь мог подвергнуться изменениям, причем не в лучшую сторону.
Немногие из тех, кто работал с Черчиллем, обладали такими же выдающимися литературными способностями, как автор «Мальборо», но это не уменьшало количество желающих взяться за перо и изложить свое видение великих событий недавнего прошлого. В конце мая 1945 года опубликовать мемуары изъявил желание бессменный телохранитель нашего героя инспектор Скотленд-Ярда Вальтер Генри Томпсон (1890–1978). Не желая причинять вреда патрону, Томпсон решил предварительно согласовать публикацию с Черчиллем и передал ему рукопись. Тот в свою очередь привлек для анализа текста главного личного секретаря, Джона Миллера Мартина (1904–1991). Секретарь внимательно прочитал творение Томпсона и, подобрав все выдержки с упоминанием премьер-министра, передал их Черчиллю. Просмотрев фрагменты, политик не нашел в них «ничего вредного». Однако это был как раз тот случай, когда мнение окружения было важнее личной точки зрения известной персоны. Мартин был против публикации, по крайней мере летом 1945 года. Он заручился поддержкой комиссара полиции, секретаря кабинета министров, а также привлек на свою сторону Клементину. Черчилль отступил“. Но и Томпсон своей идеи не оставит, опубликовав мемуары «Я был тенью Черчилля» в 1951 году, а спустя еще два года выпустив второю книгу: «Шестьдесят минут с Уинстоном Черчиллем».
Не все были настолько лояльны к политику, чтобы согласовывать с ним свои реминисценции. Не на всех распространялось и влияние секретариата кабмина, чтобы вовремя блокировать опасные откровения. Появление мемуаров и очерков не заставило долго ждать, и первыми в этом вопросе отметились американцы. В декабре 1945 года в Saturday Evening Post началась публикация фрагментов мемуаров адъютанта Эйзенхауэра Гарри Сесила Батчера (1901–1985) «Мои три года с Эйзенхауэром».