Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965

Ни одна книга Черчилля на протяжении полувека его литературной деятельности не проходила незамеченной. Не прошел незамеченным и первый том: отзывы, комментарии, рецензии о нем были представлены в десятках газет и журналах. Восприятие нового произведения современниками можно разделить на несколько категорий. Одних поразил масштаб достигнутого результата. Как заявил Питер Лин (1905 —?) из Christian Science Monitor, «такое ощущение, будто оказался внутри кафедрального собора, – везде заставляющее умолкнуть величие». Для таких рецензентов творение Черчилля не только описывало грандиозные сражения, но и само относилось к категории «великих событий» и являлось «национальным монументом».

Другие стали разбирать авторский стиль. И хотя каждый пришел к своему собственному выводу, все единогласно признали, что книга написана Черчиллем. Это был его слог, даже несмотря на отличия от цепляющей за душу риторики военных выступлений. На этот раз стиль автора отличался «ветхозаветной простотой», напоминая одновременно Шекспира и Гиббона. Трудно сказать, насколько изменились бы эти мнения, если бы рецензенты узнали, сколько людей приложило руку к изученному тексту.

Третьи сочли необходимым обсудить историческую достоверность приводимых фактов, оценивая труд не как мемуары, а как полноценное историческое исследование. В этой категории отзывы носили менее восторженный, а порой и критический характер. К ним можно отнести оценку Джозефа Патрика Кеннеди (1888–1969), отца будущего президента США, а в начале войны американского посла в Соединенном Королевстве. «Джо», известный своей поддержкой Н. Чемберлена, заявил, что описание Мюнхенского кризиса содержит много «неточностей». И вообще, «допускаемые мистером Черчиллем ошибки в опубликованных документах подрывают доверие к приводимым бумагам, которые недоступны широкой публике».

Не вызвали восхищения трактовки Черчилля и у других верных и близких Чемберлену политиков – Сэмюеля Хора (1880–1959) и Эдварда Галифакса. Общаясь с вдовой Чемберлена после начала публикации первого тома в газетах, Галифакс отметил, что обнаружил в тексте множество искажений и ошибок. После публикации книги в Британии Галифакс направил Черчиллю письмо с перечнем разногласий, но не получил ответа.

Наиболее строгие замечания прозвучали со стороны Мориса Хэнки, открыто выступившего со своей позицией в одном из ноябрьских номеров (за 1948 год) The Times. Экс-секретарь кабинета обратил внимание, что плетение своей полемической ткани Черчилль начинает с 1930-х годов, оставляя за рамками предшествующее десятилетие. Хэнки был прав. Если Черчилль и вспоминает правление Болдуина с 1924 по 1929 год, то характеризует это время, как период «значительного восстановления экономики страны», а само правительство оценивает, как «умелое и уравновешенное», которое «из года в год постепенно добивалось заметного улучшения»212. При этом автор не скрывает, что занимал в эти годы второй по значимости пост после премьера – канцлера Казначейства. Зато он ничего не говорит о прошедшем при его непосредственном участии возвращении к золотому стандарту. Хотя, судя по черновикам, вначале он собирался рассказать об этом противоречивом решении и даже подготовил на этот счет подробный материал, написанный в апологическом стиле. Свою роль в коррекции первоначальных замыслов сыграл Норман Брук, посчитав, что рассмотрение этого неоднозначного эпизода не является предметом исследования и расходится с форматом повествования213.

Если с эпизодом про золотой стандарт еще можно согласиться, то умолчание о другом важном событии британской политической жизни второй половины 1920-х годов значительно меняет акценты и восприятие автора. Опасаясь верховенства коммунистической идеологии на берегах Туманного Альбиона, Черчилль стремился в бытность своего руководства Минфином максимально улучшить социальные условия простых граждан, вводя дополнительные надбавки, пенсии и пособия. Все эти выплаты осуществлялись за счет сокращения в бюджете доли военных расходов. Кроме того, канцлер Казначейства был ответственен за реализацию так называемого десятилетнего плана, исходившего из предпосылки, что в ближайшие десять лет Британия не станет вступать в военный конфликт. Десятилетний план, отмененный только в 1932 году, после вторжения Японии в Манчжурию (сентябрь 1931 года), повлиял на развитие британских вооружений как в 1920-е, так и 1930-е годы. В этой связи Хэнки не мог не задастся риторическим вопросом: если бы Черчилль возглавлял в последнее предвоенное десятилетие какое-либо военное ведомство, «оказался бы он более успешен в устранении негативных последствий десятилетнего плана, чем те, кого он пригвоздил к позорному столбу»? Сомнения Хэнки поддержал предшественник Черчилля на посту первого лорда Адмиралтейства Джеймс Ричард Стэнхоуп, 13-й граф Честерфилд (1880–1967).

В защиту автора выступил верный Исмей. Черчилль также хотел сказать веское слово. И даже подготовил объемные разъяснения. Но они так и не были обнародованы. По всей видимости, политик счел, что в сложившейся ситуации, ему лучше находиться над схваткой.

Не оставили в покое автора и его извечные политические оппоненты с левого фланга. Для них «Надвигающаяся буря» была «страстным, почти патологическим» самовосхвалением человека, стремящегося доказать, что он всегда и во всем был прав. Дальше всех пошел один из членов Лейбористской партии, в будущем ее лидер Майкл Макинтош Фут (1913–2010). Наблюдая за стремлением Черчилля представлять себя всегда правым, «едва допускающим на протяжении пяти сотен страниц слабость или глупое решение со своей стороны», Фут сравнил новую книгу «в личной кичливости, заносчивости и высокомерии» с Mein Kampf14.

Была еще одна категория замечаний, которая в той или иной степени, в той или иной форме будет сопровождать все последующие тома. Еще во время работы над первыми серьезными историческими работами: «Речная война» и «Лорд Рандольф Черчилль», потомок Мальборо хорошо уяснил себе, что описание прошлого способно вызвать гнев у настоящего. Когда предлагаются трактовки и даются оценки, особенно о событиях относительно недавнего прошлого, нужно быть готовым к тому, что будут задеты чьи-то чувства или интересы. Только если в упомянутых выше произведениях Черчилля конца XIX и начала XX столетия обиженными могли оказаться почтенные лица Британии, то новое сочинение могло спровоцировать недовольство за рубежом.

Так оно и случилось. Например, поляков задело упоминание о них в начале восемнадцатой главы первой книги: «Мюнхенская зима». Черчилль сообщил читателям, что «немедленно» после подписания Мюнхенского соглашения польское правительство воспользовалось ослаблением своего соседа и предъявило ультиматум, потребовав в течение 24 часов передать пограничный район Тешин. «Не было никакой возможности оказать сопротивление этому грубому требованию», – комментирует автор, после чего направляет пропитанную ядом недовольства инвективу, заявляя: «Героические черты характера польского народа не должны заставлять нас закрывать глаза на его безрассудство и неблагодарность». По мнению британского политика, «трагедией европейской истории» является тот факт, что польский «народ, способный на любой героизм <… > постоянно проявляет огромные недостатки почти во всех аспектах своей государственной жизни». «Храбрейшими из храбрых слишком часто руководили гнуснейшие из гнусных», – резюмирует Черчилль215.

Неудивительно, что подобное прочтение прошлого, а также упоминание о двух Полынах, из которых одна «борется за правду», а другая «пресмыкается в подлости», вызвало резкое негодование со стороны поляков216

Примечания