Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965
Позиция Черчилля относительно невысокого качества подготовленного им текста звучала убедительно. Но было одно существенное обстоятельство – сроки! Пусть не в январе, но уж точно весной 1948 года следовало начать публикацию в газетах. А с такими темпами, да еще с постоянно отвлекаемым различными делами и обязанностями автором даже перенесенный срок воспринимался как нереальный. Требовались экстренные меры ускорения творческого процесса, а также комфортная изоляция слишком занятого Черчилля. И издатели на эти меры пошли. Они согласились оплатить зарубежные каникулы своего клиента. Черчилль покинул Туманный Альбион 10 декабря, отправившись на частном самолете через Париж в Марракеш с двадцатью единицами багажа, не считая ящиков с официальными документами и принадлежностями для занятия живописью. Остановился он в отеле Mamounia, который облюбовал еще в 1930-е годы.
В конце 1940-х, когда экономическое положение Британии оставляло желать лучшего, зарубежная поездка для любого жителя Соединенного Королевства была настоящей роскошью. А сложности и ограничения в обмене валют делали даже эту роскошь недосягаемой. Черчилль же, всегда привыкший получать самое лучшее, не просто отправился на отдых в теплые края. Своими требованиями к качеству еды и напитков, желанием иметь персональный автомобиль с шофером, настойчивой просьбой расширить площадь занимаемых апартаментов, а также оплатить путешествие сопровождавшей его дочери Сары, личного врача, двух секретарей, телохранителя, дворецкого и Билла Дикина (на Рождество к последнему присоединилась супруга) он довел затратную часть вояжа до такой суммы, что издатели пожалели о своей щедрости.
Супруге Черчилль сообщал, что работает «день и ночь»182. Это означало: подъем в восемь утра, работа над книгой до половины первого, в час – ланч, затем с половины третьего до пяти занятия живописью, сон с шести до половины восьмого, обед в восемь, игры в карты с Сарой и с десяти до двух-трех часов ночи – продолжение литературной деятельности183. По воспоминаниям Дикина, «Уинстон писал не так много, он нуждался в компании, проводя большую часть времени за мольбертом»184. Тем не менее Черчилль считал, что пребывание в Марракеше безусловно шло на пользу творческому процессу. За день до Рождества он докладывал супруге, что «почти закончил две первые книги». «Я бы не смог добиться так много, не похоронив себя здесь, жаль лишь, что в сутках всего двадцать четыре часа, – писал он Клементине. – Как я тебе уже часто повторял, я не нуждаюсь в отдыхе, перемена – великое средство для восстановления сил»185.
Черчилль и в самом деле достиг того возраста, когда отдых был ему уже необходим. То, что он 24 декабря назвал «почти законченными» двумя книгами первого тома, в реальности было правкой первых шести глав первой книги с распоряжением отпечатать их в двадцати четырех экземплярах – для него, его помощников и издателей186. Многое еще оставалось доделать и сделать.
Творческие каникулы Черчилля продлились до 19 января 1948 года. Несмотря на значительные расходы (почти четырнадцать тысяч долларов) и множество отвлекающих факторов, прогресс был налицо. Впоследствии подобные поездки будут практиковаться, а общая сумма расходов по этой линии возрастет до семидесяти тысяч долларов. Выезды именитого автора требовали не только значительных финансовых затрат, но и нередко существенной подготовительной работы. Отели, в которых он останавливался, порой перестраивались. Помещения специально готовились, чтобы принять весь штат и буквально через несколько часов после заселения превратиться в полноценный офис с размещением секретарей, пишущих машинок и ящиков с документами. Отдельно оборудовалась студия для занятий живописью, куда складывались рамки, незаконченные полотна, мольберты, палитры и бесчисленные тюбики с краской187.
И все-таки, в сухом остатке, чего удалось достичь за время марокканских каникул? Во-первых, была проведена вычитка и редактура всего текста с подготовкой «почти финальной» версии. Во-вторых, состоялось обсуждение и согласование первого тома с экспертами и издателями. Последнее потребовало значительных усилий. За три дня до Рождества свое мнение первым, высказал Ривз. Как и Люс, он обратил внимание на «чрезмерное количество в тексте документов, писем и цитат из речей», которые значительно мешали восприятию текста и постоянно сбивали ритм изложения: чтобы не лишать себя удовольствия насладиться драматизмом повествования, читатель, скорее всего, будет просто пропускать обильные цитаты. Ривз советовал изложить документы своими словами, а если это невозможно, перенести их в приложение188.
Вскоре Ривз сообщил, что он встречался с пятью членами «высочайшего литературного руководства» США, которые изъявили желание ознакомиться с рукописью. Он предоставил им текст. Внимательно наблюдая за ними в процессе чтения, Ривз отметил, что все они, хотя и были вовлечены в изучение материала, неизменно пролистывали куски, где приводились обширные цитаты из документов и речей. Ознакомившись с переданным фрагментом, эксперты скептически отнеслись к избытку документов, тем самым подтвердив замечания Ривза и Люса. Опираясь на мнение вершителей судеб книжного рынка, Ривз настоятельно рекомендовал автору «интегрировать все речи и документы в текст повествования», а цитаты «свести к минимуму» (выделено в оригинале. —Д. М.)189. Более того, Ривз потребовал переделки всего произведения, с отказом от того, что Черчилль считал своим ноу-хау и за что с такими усилиями боролся.
По мнению личного врача нашего героя, «Уинстон не желал слышать критических замечаний», и все, в чем он нуждался, это в «подбадривании»190. В действительности отношение Черчилля к критике было более сложным и амбивалентным. С одной стороны, он искренне ждал комментариев, с другой – также искренне не хотел их принимать. Особенно, когда речь шла о столь серьезных правках, связанных с изменением первоначальной концепции. Черчилль был уязвлен подобными предложениями, покусившимися на его творческий метод. Однако, понимая, что с поступившими замечаниями придется что-то делать, он сообщил Ривзу, что открыт для предложений по коррекции191. Когда же Ривз продолжил настаивать на серьезных переделках, Черчилль ответил, что «об изменении всего формата произведения не может быть и речи». Он направил Ривзу главы новой, «почти финальной» версии, сопроводив их следующим комментарием: «Прошу тебя, дай свои предложения о сокращении документов и речей. В новом тексте внесены значительные правки. Мой метод состоит в том, чтобы опираться по мере возможности на подлинные документы. Пожалуйста, перечитай все с самого начала»192.
Ривз ответил через несколько дней, сказав, что первые пять глав новой версии «абсолютно совершенны». Если остальные главы будут отредактированы в том же ключе, тогда у него больше нет возражений193. Денис Келли также сообщал, что после переделки книга стала выглядеть «значительно лучше»194. Черчилль, безусловно, переписал текст. Однако, учитывая, что в целом структура произведения с опорой на «подлинные документы» в значительной степени сохранится, не исключено, что и Ривз сбавил обороты и смягчил позицию.
Ривз был не единственным, кто высказал замечания. Свое мнение также озвучил Исайя Берлин. Ему не понравились две главы, описывающие события 1920-х годов. Он счел их «слишком эпизодичными и хрупкими» в подготовке читателя к «более жуткой истории восхождения Гитлера»195. Берлин предложил либо полностью убрать неудачные главы, либо подвергнуть их значительному сокращению. Берлина поддержали Норман Брук и Десмонд Флауэр. Другие читатели рукописи придерживались иной точки зрения. Издатель The New York Times Артур Хейс Сульцбергер (1891–1968) считал, что эти главы категорически нельзя исключать, поскольку они представляют «горький урок для изучения сегодня». Его поддержал (независимо) Эмери Ривз, находивший материал «превосходным», а также «существенным для понимания дальнейших событий». В пользу написанного текста выступил и Генри Лафлин, объяснявший, что американцам немного известно об истории Британии 1920-х годов, и им будет интересно прочитать об этом196.
Дискуссии относительно упомянутых двух глав весьма показательны – они демонстрируют сложность и противоречивость предварительных обсуждений. Успокаивая своего отца, Сара, актриса, просила его «не слушать критиков». «Это твое произведение, оно исходит из твоих глубин, и его успех зависит от того, насколько непрерывен будет твой поток. Я сама совершила большую ошибку, прислушиваясь в своей работе к слишком большому количеству людей. Я только тогда находила умиротворение, когда закрывала свои уши и слушала только свой внутренний голос»197.
Примеры успешных авторов показывают, что этот совет не всегда является правильным. Редакторы и издатели, которые хорошо знают книжный рынок и потребности читателей, порой способны не только дать дельные советы, но и существенно помочь в улучшении произведения. Поднаторев в общении с публикой, Черчилль знал, когда лучше согласиться, а когда следует настоять на своем. На этот раз он учел замечания, но частично. Две главы были сокращены до объема одной.
После согласования текста с издателями необходимо было получить последнее и самое важное одобрение. Вернувшись в Лондон, Черчилль встретился 27 января с секретарем кабинета министров. Им было что обсудить.
Норман Брук внимательно следил за творческим процессом. Десятого декабря ему направили «предварительно финальную» версию рукописи. Брук проштудировал ее за неделю, а также передал на выходные для чтения своему предшественнику, Эдварду Бриджесу. Совместные замечания двух секретарей (действующего и бывшего) были направлены в отель Матоита в рождественский сочельник.
К сожалению, эти замечания не были учтены, так как к моменту их получения уже завершилась работа над первыми главами новой версии («почти финальной»), с которой помощники Черчилля начали знакомить Брука по мере готовности в начале января. Секретарю ничего не оставалось, как приступить к чтению текста во второй раз. Аналогично Брук поступит и со следующей правкой, пропустив через себя первый том трижды. Причем каждый раз, как впервые. Несмотря на свою занятость, Брук нашел время не только внимательно изучить текст по своей линии, но и подготовить «неофициальные» предложения, занявшие десять страниц, в дополнение к четырем с половиной страницам с перечнем типографических ошибок. Безусловно, не всю работу он выполнил лично, делегируя многое своим подчиненным, однако его усердие и упорство в том, чтобы сделать книгу лучше, не может не впечатлять.
Не вдаваясь в подробности, остановимся только на трех принципиальных замечаниях Брука. Первое касалось рассказанной Черчиллем истории о том, как, находясь в 1930-х годах не у дел, он активно использовал личные связи для получения секретных сведений. Для автора этот фрагмент был важен по ряду причин. Во-первых, он хотел воздать должное тем, кто, рискуя своей карьерой, согласился ему помочь[17]. Во-вторых, ему было важно показать, что, даже находясь в отставке, он продолжал бороться за свои убеждения и пытался изменить ситуацию, выходя при этом за некоторые рамки. Но для Брука подобные откровения были опасным прецедентом, который мог поощрить чиновников в использовании служебного положения в неблаговидных целях, а также серьезно нарушить доверие между главами ведомств и их подчиненными, имеющими доступ к грифованной информации.
Второе замечание Брука касалось упоминания о том, что официальному биографу Стэнли Болдуина должна быть оказана всяческая поддержка в получении необходимых документов. Подобные заявления также представляли неудобный прецедент и создавали практику, которая могла распространиться и на остальных историков, желающих писать официальные биографии. Черчилль согласился с этим доводом и убрал ремарку о поддержке. Что же до собственного знакомства с секретными документами в 1930-х годах, то в этом вопросе он решил настоять на своем.
В ходе личной встречи 27 января два джентльмена пришли к соглашению, что автор удалит большинство подробностей, сохранив упоминание имен Мортона и Виграма198. В книге Черчилль называет Мортона «моим близким другом», приводит его краткую биографию и добавляет, что Мортон «получил от премьер-министра мистера Макдональда разрешение беседовать со мной свободно и держать меня в курсе событий». Виграма же он характеризует, как «обаятельного и бесстрашного человека, убеждения которого преобладали в его натуре». Он упоминает, что Виграм достиг достаточно высокого положения во внешнеполитическом ведомстве, чтобы «выражать ответственные взгляды относительно проводимой политики и использовать широкую свободу действий в своих официальных и неофициальных контактах»199. В свое время хорошая информированность Черчилля о состоянии развития германских ВВС вызвала настороженность у небожителей с Уайтхолла. Стоящий на страже государственных секретов Морис Хэнки был вынужден даже просить «конфиденциально сообщить источники» получения столь подробных и закрытых сведений200. На что Черчилль уклончиво ответил, что обнародованные им данные являются исключительно плодом его собственных умозаключений201.
Третье замечание Брука касалось еще одной деликатной темы. Во второй книге первого тома Черчилль привел меморандумы, подготовленные им в бытность работы в военном кабинете. Но кто владеет правами на использование этих документов? Если правительство, тогда возникал неприятный вопрос – должен ли автор, который обнародует эти документы в своем произведении, делиться с правительством полученным гонораром? Вопрос был не праздный. В феврале 1946 года эта тема уже поднималась в парламенте, и нужно было быть готовым, к тому, что она вновь будет внесена в повестку дня.
Понимая, что его компетенций и полномочий недостаточно для решения подобного вопроса, Брук обратился за консультацией к контролеру Государственной канцелярии Норману Гиббу Скорджи (1884–1956). Тот ответил, что основания для разработки и утверждения нового правила есть, но самого правила – нет. Тогда Брук эскалировал вопрос на уровень премьер-министра, который вынес его на рассмотрение правительства. Тон заседания задал Эттли, отметив, что, по его мнению, Черчилль не обязан делиться своими литературными доходами с правительством. То ли находясь под влиянием масштаба фигуры экс-премьера, то ли видя себя в роли будущих мемуаристов, но члены кабинета не стали оспаривать высказанный тезис. Черчиллю был дан официальный ответ, что правительство не возражает против использования им документов, но при условии, что в разделе «Благодарности» будет сделана соответствующая приписка: права на определенные официальные бумаги принадлежат Короне и на их цитирование получено соответствующее разрешение. Аналогичная приписка появится и в последующих томах202.
Брук, как и многие другие британские политики и военные, согласившиеся помочь Черчиллю в его начинании, внес существенную лепту в творческий успех. Что вызывает закономерный вопрос – чем объяснялась столько активная поддержка чужого литературного проекта? В. Г. Трухановский считает, что участники описываемых событий были заинтересованы в том, чтобы предстать в новом труде в выгодном свете203. Но есть и другой мотивационный пласт. Черчилль писал не только о себе. Он писал о своей стране, о «великой старой британской нации, которая столько сделала для человечества»204, и писал в то время, когда ослабленная военными потрясениями Британия находилась в тяжелом экономическом и геополитическом положении. Он стремился показать своим соотечественникам, насколько выдающиеся качества они смогли продемонстрировать в час испытаний, насколько мужественны, стойки, бесстрашны были в решающие моменты новейшей истории. Он считал своей «первейшей задачей ясно показать масштабы и мощь вклада» Великобритании в дело, которому «суждено было оказаться общим делом столь многих государств и народов». Особенно актуально это было в послевоенные годы, когда его страна оказалась в тени атлантического союзника. Черчилль считал, что «знать и понимать размах британских военных усилий – в общих интересах англоязычных стран». Во втором томе он приведет данные, что «до июля 1944 года Британия и ее империя имела значительно больше дивизий в соприкосновении с противником, чем США»; он также отметит, что 68 % подводных лодок, уничтоженных на Европейском театре, в Атлантическом и Индийском океанах были уничтожены британским ВМФ205.
Одновременно с акцентированием внимания на вкладе Британии в общую победу Черчилль также стремился показать превосходство британских политических институтов, ключевое место среди которых занимал «суверенный и свободно избранный всеобщим голосованием парламент». Если демонстрируя военные усилия своей страны Черчилль хотел показать заслуги Великобритании на фоне США, то, рассуждая о преимуществах парламента, он проводил сравнение с диктаторскими режимами, захватившими некоторые европейские страны в 1930-е годы. В частности, он выражал сомнения, что «кто-либо из диктаторов имел столь эффективную власть над всем народом, как британский военный кабинет», который управлял посредством парламента, «не ущемляя право критики», избегая «подкупа», «вмешательства полиции и секретной службы» и использования противных его естеству «тоталитарных методов»206.
Другими словами, Черчилль выступил не только писателем и историком, выразившим свои взгляды и убеждения. Он продолжал оставаться государственным деятелем, который даже на страницах мемуаров отстаивал интересы своей страны и превозносил ее достижения. Это были масштабные цели, но их достижение могло состояться только после успешного завершения литературного проекта. Поэтому автору приходилось думать не только над тем, что написать, но и решать более практические вопросы, связанные с осуществлением задуманного.
После всех обсуждений и согласований осталось определиться с названием произведения в целом и первого тома в частности. Понятно было, что титул должен был содержать упоминание прошедшей войны. Но какое именно? До 1939-го события 1914–1918 годов именовались в Британии обычно как «Великая война». Германия и США использовала другой термин – «мировая война». После 1939 года британские официальные лица называли новый конфликт просто «война», а Черчилль – «война против нацизма». Словосочетание «Вторая мировая война» получило распространение с вступлением в войну СШАв декабре 1941 года. Рузвельту не особо нравился этот фразеологизм, и он кинул клич придумать более поэтичный вариант. В предложениях недостатка не было: «Война на выживание», «Необходимая война», «Сумасшедшая война», «Война против тиранов», «Дьявольская война» и даже просто «Ад». Когда в 1944 году вопрос о терминологическом разделении двух мировых конфликтов был вынесен на рассмотрение Черчилля, ему больше понравилось «Первая и Вторая мировая война». При этом официальных заявлений сделано не было. Окончательное решение было оставлено за общественностью.
Прижился термин «Вторая мировая война». Однако Черчилль на протяжении первых полутора лет работы над книгой продолжал использовать в качестве рабочего названия более консервативное и привычное британскому слуху словосочетание «Вторая Великая война». Смена на «Вторую мировую» произошла только в сентябре 1947 года.
В феврале 1948 года Лафлин предложил назвать новое сочинение «Мемуары о Второй мировой войне», поскольку оно не только содержало историческое описание, но и передавало личный взгляд автора. Черчиллю эта идея понравилась, однако Ривз и Флауэр сочли, что слово «мемуары» звучит «пугающе для широкой публики». В итоге остановилось на лаконичном – «Вторая мировая война»207.
Относительно названия первого тома рассматривалось несколько вариантов. Автору нравилась «Дорога вниз», но Лафлин считал, что это звучит «обескураживающе»208. Затем Черчилль стал склоняться к «Напряженной паузе», что отражало его взгляд на связь двух мировых войн. Однако этот вариант был также забракован. Правда, не полностью. Его использовали в названии двенадцатой главы, описывающей революцию в Испании.
Время шло, приближался срок начала рекламной кампании, а вопрос с названием первого тома так и не был решен. Ривз полагал, что для первого тома необходимо «побуждающее название, которое передавало бы нарастающий ход событий». В январе 1948 года он предложил: «Собирающиеся тучи», «Нависшая буря», «Надвигающаяся буря»209. Не исключался и вариант «Навстречу катастрофе». Черчилль остановился на «Надвигающейся буре» – именно так называлась одна из его статьей в октябре 1936 года. Кроме того он изменил название первой книги на «От войны к войне», вместо «Между войнами»210.
Тридцатого января 1948 года Черчилль направил издателям «финальную» версию первого тома. Издатели торопились. Публикация в газетах была запланирована на середину апреля. Оставалось всего два с половиной месяца, а еще предстояло многое сделать, как в части отбора материала, так и в части его редактирования. Но редакторы газет и издатели не подозревали, в насколько критическом положении на самом деле находится проект. «Финальный» вариант не означал для Черчилля – последний. Он продолжил дорабатывать текст и дальше, постоянно направляя очередные коррекции. И если с публикацией в газетах все прошло более или менее ровно, то издание в книжном формате превратилось в настоящий кошмар.
Особенно тяжело пришлось Лафлину. Американское издание выходило первым, а все спорные вопросы надо было решать с автором, находящимся по другую сторону Атлантического океана. Немало успокоительных выпил и Флауэр. Первый том превысил запланированный объем. Британским издателям, функционирующим, как и все в стране, в режиме строгой экономии и жесткого распределения, банально не хватало бумаги. Оставалось либо сокращать тираж, а с ним и доходы, либо уменьшить шрифт. Понятно, что выбор был сделан в пользу меньшего кегля. Черчиллю это, конечно, не понравилось. Особенно после того, как его друзья стали шутить, что прочтут его мемуары только после того, как обзаведутся увеличительными стеклами.
Но и это было не все. Черчилль считал британское издание каноничным, предполагая устранить в нем все ошибки и промахи американской версии. В связи с этим поток исправлений, вместо того чтобы сократиться, наоборот, возрос. Результат оказался противоречивым. С одной стороны, своевременные правки позволили улучшить текст, с другой – их поспешность привела к новым недочетам. По большей части типографическим, хотя и очень неприятным, а порой даже оскорбительным.
Разросшийся объем «Надвигающейся бури» оказал влияние не только на размер шрифта. Пришлось отказаться от иллюстративного материала – изначально планировалось включить около пятидесяти единиц (фотографии, факсимиле документов, карикатуры). Остались только карты, выбросить которые, по строгому указанию автора, категорически запрещалось. В последних версиях уже лично Черчиллем был исключен библиографический список, в котором была и Mein Kampf, и написанная Кейтом Фейлингом (1884–1977) биография Н. Чемберлена. Вряд ли отказ от списка опубликованных источников, который занимал всего страницу, был продиктован желанием сэкономить бумагу. Скорее всего, Черчилль захотел усилить факт обращения к неопубликованным ранее документам211.
Не только создание, но и публикация первого тома стала событием. А события, как известно, тщательно планируют и заранее готовят. Пока Черчилль и его команда корпели над документами, диктовали тексты-связки, продумывали трактовки и оттачивали фразы, незаменимый Ривз словно Гермес летал по миру, налаживая знакомства и плетя крепкую сеть прибыльных контрактов. Помимо американских и британских СМИ ему удалось договориться о сериализации нового сочинения в тридцати одном издании двадцати пяти стран, а также о переводе книги на одиннадцать языков.
Знакомство читателей с новым произведением началось по обе стороны Атлантики в один и тот же день – 16 апреля 1948 года, на полосах Daily Telegraph и New York Times[18]. Спустя три дня «Надвигающаяся буря» появилась в Life. В отличие от публикации в газетах, издание Люса и Лонгвелла оказалось самым иллюстрированным. В книжном формате первыми оказались греки (11 июня 1948 года), обошедшие американцев на десять дней, а британцев – почти на четыре месяца. Однако наибольшую популярность принесли все-таки англоязычные издательства. В их забеге первым, как уже упоминалось ранее, стало бостонское издательство Houghton Mifflin Со., опубликовавшее тираж в июне 1948 года (объем – семьдесят пять тысяч экземпляров). В октябре свое слово сказало Cassell & Со. Ltd., напечатав 221 тысячу экземпляров. Также в 1948 году появилось канадское издание Thomas Allen Ltd., американское издание в серии Book of the Month Club и австралийское издание, напечатанное Hoisted Press[19] Первые два использовали гранки издательства Houghton Mifflin Со., третье – Cassell & Со. Ltd. Объем первого тома превысил триста тысяч слов, из них больше сорока тысяч пришлись на приложения.