* * *
Хоть режь меня – не забуду
наивную, как белёк*,
прозрачную незабудку,
тоненький стебелёк!
.
..А было – до боли мало,
поскольку сердилась мама,
ей было за что сердиться:
свирепствовал страшный грипп,
и папа бросал с ехидцей:
«Опять твой явился тип».
Тип этот, конечно, странный —
похоже, с душевной травмой,
с какой-то внутренней грыжей,
и даже характер рыжий.
И он проклинал всё на свете,
он думал, что не любим,
ведь он обнимал лишь ветер,
который неуловим.
А девочка всё понимала,
девочке было мало
свиданий, кратких до боли,
когда на дворе мороз,
когда только ветер в поле
и мокрым становится нос.
Она улыбалась светлой
улыбкой, какой нельзя.
Она была тёплым ветром,
тем ветром, что ускользал.
И надо держать в секрете,
что был здесь не Ереван,
что этот весенний ветер
от стужи отогревал.
*Белёк – детёныш тюленя.
* * *
От снега декабрьские ночи светлы,
как пруд, что прозрачен до дна.
От этой морозной кочующей мглы
хмелею я, как от вина.
Ты рядом. Ты близкая, милая, вся,
как песня, как радостный крик.
И нам невозможно, ни в коем, нельзя
в потёмки – хотя бы на миг.
Я трогаю волосы жаркой рукой
и чувствую ласку в ответ.
Ну как мне проститься с тобою – такой,
дарящей и радость и свет?
* * *
Эта комната… Сумрак в ней палев.
Из окна очень будничный вид.
Здесь мы поняли: раньше мы спали
и проснулись от жажды любви.
Эти ласки и шепот, и плечи,
чья прозрачность сродни янтарю.
Ты прости, одарить тебя нечем —
я тебе свою верность дарю.
Чтобы глаз твоих серая влага
волновала всё время меня —
до конца. Пока в землю не лягу.
До последнего шороха дня.
* * *
Спешил куда-то – мимо, мимо,
сквозь суетящийся народ,
не знал, что ты необходима,
как водолазу кислород.
И ты пришла, как шорох сада,
как ветер радуг голубой.
И я… Мне ничего не надо —
лишь только быть всегда с тобой.
Лишь только б вновь морозной ранью
сквозь визг трамваев и сквозь дым
звучал твой голос – как журчанье
апрельской солнечной воды.
И всё неважно, всё случайно,
всё отдаляется опять.
И в этом – тайна, в этом – тайна,
что никогда не разгадать.
* * *
Шлюзы улиц совсем пустые,
и слова на губах застыли —
отогрею их, ототру.
Тридцать минуса – все озябли,
