Книга Оттепель. Действующие лица - читать онлайн бесплатно, автор Сергей Чупринин. Cтраница 2
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Оттепель. Действующие лица
Оттепель. Действующие лица
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Оттепель. Действующие лица

На этом, собственно, и все. Было, разумеется, хождение в самиздате, но достаточно, думается, ограниченное, так как загадочные стихи А., лишенные сюжетности и социального нерва, далеко не всякому читателю оказывались по уму. Зато уже в 1962 году одно стихотворение А. вышло на польском. И дальше больше: Чехословакия, Швейцария, Франция, Англия, Венгрия, Югославия, Нидерланды, Швеция, Дания, Финляндия, Болгария, Турция, Япония…

Понятно, что переводчиков привлекал прежде всего талант А., действительно самородный. Но надо и то принять во внимание, что его верлибры с их ребусным наполнением, простым словарем и причудливой архитектоникой хороши именно для перевода, воспринимаясь западными ценителями как явление не столько чувашской и русской, сколько европейской поэзии.

Можно предположить, что и у нас чиновники, смотрящие за литературным базаром, понимали стихи А. так же: во всяком случае, вступить в Союз писателей его не приглашали, но и не мытарили особо. Лишь после того как подборки А. – на русском, естественно, языке – стали появляться в эмигрантской периодике, после того как В. Казак выпустил сборник «Стихи 1954–1971» в Мюнхене (1975), а М. Розанова собрание стихотворений «Отмеченная зима» издала в Париже под грифом «Синтаксиса» (1982), тучи над А. стали вроде бы сгущаться. Но и то злобились не столько московские, сколько чебоксарские власти: «после публикации моих стихов в журнале „Континент“ в 1975 году, – как рассказывает поэт, – я ни разу не смог поехать в Чувашию в течение десяти лет, – друзья предупреждали, что не будет для меня „жизненных гарантий“»[24].

Свой удел поэта, признанного на Западе, но в России почти никому неизвестного, А. переносил стоически. Официально принял вместо отцовской родовую фамилию Айги (1969)[25]. Жил впроголодь, конечно, но дружил с такими же изгоями, как и он сам: поэтами «лианозовской школы» и С. Красовицким, художниками Вл. Яковлевым, А. Зверевым, И. Вулохом, композиторами А. Волконским и С. Губайдулиной. Собрал из своих переводов на чувашский язык внушительные антологии «Поэты Франции» (1968), «Поэты Венгрии» (1974), «Поэты Польши» (1987), составил «Антологию чувашской поэзии», которая была издана на английском, венгерском, итальянском, французском и шведском языках. И писал себе, зная и надеясь, что его «стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед».

С началом перестройки этот черед действительно настал. И поэт, который, – по его признанию, – провел «три десятилетия вне официальной „литературной жизни“», в конце 1980-х – начале 1990-х годов ненадолго оказался публичной знаменитостью. Пошли – сначала бурно, но становясь, впрочем, все более редкими – публикации в толстых литературных журналах, появилось больше десятка – малотиражных, впрочем, – сборников в России, и домосед, казалось бы, А. объездил полмира, много раз бывал в Германии, Франции, Америке, Швеции…

Общенародная слава его, однако же, обогнула. Не могла не обогнуть, учитывая состав его стихов, которые способны понять (и уж тем более полюбить) только немногие званые и избранные. И учитывая модус вивенди, жизненную философию, о которой А. так сказал в одном из своих интервью:

Никакая «Перестройка», никакая «Гласность» не меняет давнее русло моего жизневыдерживания, – скажем, в «творческо-экзистенциальном» смысле. Мешать – может. И мой «труд» – не дать вторгнуться этим силам («Перестройке» и «Гласности») в продолжающееся подспудное движение моей творческой судьбы, – ничто внешнее не должно нарушить его внутреннюю обособленность. Вот всё[26].

Таким он и вошел в историю. Для одних как местночтимая святыня, лауреат республиканской Государственной премии (1990) и народный поэт Чувашии (1994). Для других – были и такие высказывания – как шарлатан, чьи сочинения не имеют никакого отношения к русской традиции[27]. Для третьих как безусловный гений и обновитель русского стиха, намного опередивший свой век. А для большинства как одна из самых неразгадываемо загадочных, непостижных уму фигур в русской поэзии.

На его могильном камне написано просто – АЙХИ.

Соч.: Разговор на расстоянии: Статьи, эссе, беседы, стихи. СПб.: Лимбус Пресс, 2001; Поля-двойники. М.: ОГИ, 2006; Стихотворения: Комментированное издание. М.: Радуга, 2008; Собр. соч.: В 7 т. М.: Гилея, 2009.

Лит.: Новиков Вл. Так говорил Айги: Устный дискурс поэта // Russian Literature. 2016. № 1. Vol. 79. P. 73–81; Робель Л. Айги / Пер. с франц. О. Северской. М.: Аграф, 2003; Айги: Материалы и исследования: В 2 т. М.: Вест-Консалтинг, 2006; Творчество Геннадия Айги: литературно-художественная традиция и неоавангард: Материалы междунар. научно-практич. конференции. Чебоксары, 2009; Капитонова И. Поэтический мир Геннадия Айги. Чебоксары: Гос. книжная палата Чувашской республики, 2009.

Аксенов Василий Павлович (1932–2009)

Перед тем как 7 марта 1963 года вызвать А. на расправу в Свердловском зале Кремля, Хрущев, уже успевший к тому времени разъяриться, буркнул: «А вы из-за отца мстите, что ли, нам?» В ответ же прозвучало: «Нет, он жив… Он член партии…»[28]

И действительно, родители А. выжили: отец после восемнадцати лет лагерей и ссылки, мать тоже отбыла свои восемнадцать, и в 1948 году 16-летнему сыну даже разрешили приехать к ней на Колыму. Так что школьный аттестат он получил в Магадане, а в медицинский институт поступил в Казани (1950), откуда перевелся в мединститут уже Ленинградский (1954–1956). Отдал должное и врачебной практике, правда, сравнительно недолгое – всего четыре года.

Возможно, потому что А. рано почувствовал себя писателем: дебютировал «совершенно дурацким», – по его определению, – стихотворением «Навстречу труду» в газете «Комсомолец Татарии» (24 декабря 1952 года), но в журнал «Юность» постучался уже с прозой.

Его там ждали: В. Катаеву, амбициозно мечтавшему переменить весь ландшафт советской литературы, остро не хватало только одного – авторов действительно новых и безобманно талантливых. Поэтому, по легенде, наткнувшись в одном из аксеновских рассказов на фразу «Стоячая вода канала похожа на запыленную крышку рояля», главный редактор будто бы сказал: «Он станет настоящим писателем. Замечательным. Дальше читать не буду. Мне ясно».

Рассказы «Наша Вера Ивановна» и «Асфальтовые дороги» (1959. № 7) публика, однако же, не заметила. Но через год явились «Коллеги» (1960. № 6–7)[29], и автор, что называется, проснулся знаменитым. По его повести устраивались читательские конференции и писались школьные сочинения. Ф. Кузнецов, тогда либеральный, заявил, что «первая повесть двадцатисемилетнего врача поможет многим юным занять свое место в атаке» (Литературная газета, 14 июля 1960). На «Мосфильме» полным ходом шли съемки одноименного фильма с В. Ливановым, В. Лановым и О. Анофриевым (1962) в главных ролях. А., по рекомендации Ю. Бондарева, тоже еще либерального, принимают в Союз писателей, избирают чуть позже депутатом районного совета, вводят (вместе с Е. Евтушенко) в редколлегию «Юности» (1963–1969).

«Коммунизм – это молодость мира», и ранние 1960-е в самом деле время преимущественного протекционизма по отношению к «мальчикам» – молодым и дерзким. Впрочем, желательно бы умеренно дерзким, и все было хорошо, пока А. делал вид, что отмежевывается от преданных ему стиляг, и простецки призывал их: «Вы не динозавры, ребята! Вспомните, что вы современные советские люди, поднимите головы в небо. Неужели вы не увидите там ничего, кроме неоновой вывески ресторана?» (Литературная газета, 17 сентября 1960). И совсем другое дело, когда герои «Звездного билета» (Юность. 1961. № 6–7), «Апельсинов из Марокко» (Юность. 1963. № 1), романа «Пора, мой друг, пора» (Молодая гвардия. 1963. № 4–5) если еще и не бунтуют в открытую против казенной догматики, то пытаются спастись от нее бегством.

Став, говоря нынешними словами, «иконой стиля», многими своими молодыми читателями А. понимался еще и как своего рода нравственный ориентир, а такое терпеть было уже невозможно. Так что крик Хрущева в Свердловском зале был в этом смысле последним предупреждением, хотя судьбу А. он все-таки не сломал. Время на дворе стояло гибридное, правая рука не всегда ведала, что делает левая, и уже на четвертый день после исторической встречи с вождями А. по протекции А. Аджубея благополучно улетел в Аргентину[30]. Вернувшись, он, впрочем, по настоянию друзей-«юностинцев»[31] все же отнес в «Правду»[32] статью «Ответственность» (3 апреля 1963) – не то чтобы покаянную, но переполненную упреками самому себе за «легкомыслие» и «неправильное поведение»[33].

Время, повторимся, было гибридным. Поэтому роман «Звездный билет» при советской власти отдельным изданием так и не вышел, но его экранизацию «Мой младший брат» в августе 1963 года все-таки выпустили в массовый прокат. Да и сам А… Его «Дикой» (Юность. 1964. № 12), «Победа» (Юность. 1965), другие рассказы середины 1960-х, его пьеса «Всегда в продаже», поставленная «Современником» в июне 1965-го[34], его «Затоваренная бочкотара» (Юность. 1968. № 3)[35] – наверное, лучшее из написанного А. на пограничной полосе между почти дозволенным и прямо запрещенным. И вел он себя тоже, скажем так, по-всякому: то в начале 1966-го откажется подписать заявление, протестующее против реабилитации Сталина[36], то месяцем спустя едва не попадет в кутузку за попытку организовать – по пьяной, впрочем, лавочке, – демонстрацию на Красной площади в праздничный день смерти тирана[37].

Оттепель, однако, сходила на нет, публикации задерживались, зарубежные поездки отменялись. Да и возраст взывал, надо полагать, к однозначности, поэтому, начиная с процесса А. Синявского и Ю. Даниэля, подпись А. всегда возникает под коллективными обращениями в защиту оклеветанных и осужденных, а в мае 1967 года он направляет в президиум IV съезда писателей собственное письмо с требованием прекратить «невероятное долголетнее непрекращающееся давление цензуры», которое «опустошает душу писателя, весьма серьезно ограничивает его творческие возможности»[38].

Прямым диссидентом А., однако же, не стал, и его поведение в 1970-е годы отнюдь не бодание теленка с дубом, но своего рода игра в кошки-мышки. Когда для себя, в стол пишутся вещи заведомо непроходимые («Ожог» – 1975, «Остров Крым» – 1977–1979), а на продажу идут либо шаловливо-детские повести «Мой дедушка – памятник» (1972), «Сундучок, в котором что-то стучит» (1976), либо беллетризованная биография наркома Красина «Любовь к электричеству» для серии «Пламенные революционеры» (1971, 1974), либо перевод романа Э. Доктороу «Рэгтайм» (Иностранная литература, 1978. № 9–10), либо и вовсе сочиненный в компании с О. Горчаковым и Г. Поженяном пародийно-хулиганский роман «Джин Грин – неприкасаемый» (1972) – «пухлый, – как заметил в своем блоге Е. Сидоров, – беллетристический капустник, не более того».

Значимыми исключениями в этой череде вполне невинных литературных упражнений оказались «Круглые сутки нон-стоп» (Новый мир. 1976. № 8) и «Поиски жанра» (Новый мир. 1978. № 1)[39], пропущенные в печать, когда власть еще пыталась делать вид, что терпит А., и А., в свою очередь, еще притворялся, что терпит ее.

Но всякому терпению приходит конец. А. вместе с Ф. Искандером, Вик. Ерофеевым, Е. Поповым составляет неподцензурный альманах «Метрополь» (1979), подает документы на выезд (1980)… Начинается совсем другая история, о которой многое стоило бы рассказать, но, наверное, не здесь.

«Спрос на Аксенова сегодня больше, чем на экземпляры его произведений», – заметила З. Богуславская. Поэтому что ни говори, как ни вспоминай более поздние десятилетия, но память об А. – это прежде всего и по преимуществу память все-таки об Оттепели – о завидной жизни советского плейбоя и его заоблачной в те дни славе, память о времени, про которое лучше всего сказать собственными же словами Василия Павловича: жаль, что вас не было с нами.

Соч.: Собр. соч.: В 5 т. М.: Юность, 1994; Желток яйца. М.: Эксмо, 2002; Вольтерьянцы и вольтерьянки: Роман. М.: Эксмо, 2007; Редкие земли: Роман. М.: Эксмо, 2007; Таинственная страсть: Роман о шестидесятниках. М.: Семь дней, 2009; Василий Аксенов – одинокий бегун на длинные дистанции. М., 2012; «Одно сплошное Карузо». М.: Эксмо, 2014; «Ловите голубиную почту»: Письма. М.: АСТ, 2015; Остров Личность. М.: Эксмо, 2018; Лекции по русской литературе. М.: Эксмо, 2019.

Лит.: Солоненко В. О книгах, книжниках и писателе Василии Аксенове. М.: Три квадрата, 2010; Кабаков А., Попов Е. Аксенов. М.: АСТ, 2011; Петров Д. Василий Аксенов. М.: Молодая гвардия, 2012 (Жизнь замечательных людей); Щеглов Ю. «Затоваренная бочкотара» Василия Аксенова: Комментарий. М.: Новое лит. обозрение, 2013; Есипов В. Четыре жизни Василия Аксенова. М.: Рипол классик, 2016.

Алексеев Михаил Николаевич (1918–2007)

Родившись в семье маломощных середняков на Волге[40], написав множество книг о сельском житье-бытье, в разряд мастеров деревенской прозы А. все-таки не попал. То же и с войною – служил, участвовал в сражении под Сталинградом и в битве на Курской дуге, был награжден боевыми орденами и свой фронтовой опыт отразил в десятках произведений, но в ряду певцов «окопной правды» не числился тоже.

Уж не загадка ли? Да нет, все очень просто. Принимая посильное, порою деятельное участие в стычках многочисленных литературных, журнальных «партий», А. неизменно брал сторону одной-единственной, той, которой кавычки не нужны. Став членом ВКП(б) еще в 1942-м, он так всегда и понимал себя – прежде всего как писателя-коммуниста, солдата партии Ленина – Сталина.

Его первые и почему-то приключенческие повести «Конец Меченого волка», «Привидения древнего замка», «Коричневые тени», написанные еще в Австрии во время службы военкором в советских оккупационных войсках, такой высокой миссии, безусловно, не соответствовали, отчего так и остались в рукописи. А вот роман «Солдаты» соответствовал полностью. Жаль лишь, что автору с его неполным средним образованием не хватало профессиональных навыков, да и элементарной грамотности не хватало тоже. Поэтому редакция «Знамени», одобрив замысел, но намучившись с многомесячной редактурой, роман все-таки отклонила, отклонил и «Новый мир», так что многострадальные «Солдаты» увидели свет только в провинциальных «Сибирских огнях» (1951).

Тем не менее роман – и здесь мы можем положиться лишь на воспоминания А. – чуть было не получил Сталинскую премию. Однако, когда лауреатский список уже сверстали, к Сталину пришла телеграмма от С. Сергеева-Ценского с просьбой присудить премию крымскому прозаику Е. Поповкину, и отзывчивый вождь народов по совету К. Симонова будто бы заменил беззащитных «Солдат» на поповкинскую «Семью Рубанюк»[41].

Такие сообщения о недополученной славе будут множиться в устных рассказах А. Нам же лучше сосредоточиться на подтвержденных фактах и сказать, что А. приняли в Союз писателей (1951), из Вены в октябре 1952 года перевели редактором в московский Воениздат, где ему удалось отличиться, «очень напористо», – по словам Л. Лазарева[42], – отстаивая интересы издательства в «паскудной тяжбе» с В. Гроссманом, от которого требовали вернуть аванс за принятый в печать, но не выпущенный роман «За правое дело». Ну а дальше… Дальше демобилизация из армии в чине подполковника[43], учеба на Высших литературных курсах (1955–1957)[44] и этапы уже собственно писательской службы: член редколлегии «Литературной газеты» по разделу русской литературы при В. Кочетове (1957–1960), первый заместитель главного редактора «Огонька» при А. Софронове (1960–1965), секретарь правления Союза писателей РСФСР при Л. Соболеве (1965–1968).

Служил всюду исправно – и высшей власти, и той, что поближе. Например, еще работая в «Литгазете» под началом В. Кочетова, откликнулся на его роман трехподвальной панегирической статьей «Братья Ершовы ведут бой» в дружественном еженедельнике «Литература и жизнь» (3 сентября 1958)[45]. «С ревизионизмом и нигилизмом, на какое-то время захватившими и некоторых литераторов», сражался, конечно, тоже, писал духоподъемные статьи под названиями типа «Взращенная партией» (Литературная газета, 9 июля 1957). Что же касается А. Софронова и Л. Соболева, то они чувствовали себя с таким замом, будто за каменной стеной, и смело могли пускаться как в долгие зарубежные путешествия, так и в еще более длительные творческие отпуска.

С таким опытом можно было А. уже и на первые позиции претендовать. Естественно поэтому, что едва освободилось место главного редактора в «Москве», как А. тотчас же на него назначили, и правил он этим журналом с 1968 по 1990 год. Борозду не портил, идеологическую дисциплину блюл свято: уволил, скажем, вскоре после своего назначения заведующую отделом поэзии Е. Ласкину за публикацию «идейно вредного» стихотворения С. Липкина «Союз И» (Москва. 1968. № 12)[46].

Журнал, при его предшественнике Е. Поповкине расхристанный, заметно присмирел. Авторами номер раз стали С. Бабаевский, П. Проскурин, другие проверенные автоматчики партии, в редакции воцарились, – вспоминает Д. Тевекелян, недолгое время работавшая с А., – «урапатриотический дух, велеречивый официальный восторг всем происходящим в стране, готовность руководства поддержать любое, самое нелепое решение власти ‹…›, косяком пошли трескучие пресные повести, тенденциозные статьи, никакая очеркистика»[47]. А сам А. опять отличился, открыв своей фамилией известное коллективное письмо «Против чего выступает Новый мир?» (Огонек, 26 июля 1969).

Не все, впрочем, было так мрачно: в подшивках «Москвы» за те годы можно найти и интересные историко-литературные публикации, и нашумевшие в свое время романы «Семнадцать мгновений весны» Ю. Семенова (1969. № 11–12), «Ягодные места» Е. Евтушенко с напутствием В. Распутина (1981. № 11), еще что-то. Поэтому и не надо бы было А. на склоне лет приписывать себе честь открытия еще и «Мастера и Маргариты», на самом-то деле опубликованной в «Москве» за два года до назначения А. на пост. Так ведь приписал же, в интервью «Российской газете» от 4 ноября 2002 года красочно рассказал и о своих отношениях с Е. С. Булгаковой, и о боях с цензурой, даже вздохнул напоследок: «Роман я прочитал в рукописи, и он потряс меня». И не надо, право слово, не надо бы в другом уже интервью утверждать, что в январе 1970 года на юбилее Исаковского Твардовский, изгоняемый из своего журнала, «оказывается, в кулуарах не только хвалил алексеевскую прозу, но и выражал сожаление, что в редактируемом им „Новом мире“ ее несправедливо критиковали»[48].

Сомнительна – последний уже пример – и многократно изложенная А. новелла о том, как в 1984 году ему «единогласно, при тайном голосовании, присудили Ленинскую премию» за роман «Драчуны», но в это время как на грех вышла посвященная роману статья М. Лобанова «Освобождение», разгневавшая Ю. Андропова, и… И безвинного А. премии лишили «уже после голосования по присуждению. Заставили отменить решение. Роман „Драчуны“ признали антисоветским, и премию Ленинскую решили передать другому. ‹…› Перечеркнули результаты и дали Мустаю Кариму»[49].

И все бы вроде ладно. Если забыть про последовательность событий, про то, что роман вышел в 1981 году (Наш современник. № 6–7, 9), токсичная статья М. Лобанова была напечатана в 1982-м (Волга. № 10), а «Драчуны», пройдя сквозь кремлевское сито, допущены к голосованию, то есть предварительно одобрены в ЦК, только через полтора года – в апреле 1984-го.

Досадные, нечего говорить, эти «ошибки памяти». Тем более что среди столпов т. наз. секретарской прозы А. – писатель как раз не из самых плохих: «Вишневый омут» (1962), «Хлеб – имя существительное» (1964), «Ивушка неплакучая» (1970–1974), те же «Драчуны» по письму вполне добротны, так что и теперь востребованы доверчивой массовой публикой, и при жизни неплохо читались. Да и к имени этому привыкли за десятилетия: депутат Верховного Совета РСФСР, непременный делегат партийных съездов, Герой Социалистического Труда (1978), орденоносец, лауреат Государственных премий РСФСР (1966) и СССР (1976).

На перестройку А. ответил военно-патриотическим романом «Мой Сталинград», а его журнал, как и все, ворохом публикаций из «запрещенной классики». Но каких? Гумилевские «Записки кавалериста», набоковская «Защита Лужина» – вещи замечательные, но лишенные социального нерва, а растянувшаяся на два года публикация из номера в номер карамзинской «Истории Государства Российского» и вовсе выглядела жестом либо отчаяния, либо полной растерянности. Так что свою отставку А. принял смиренно (1990), а доживал на покое. Ездил только в Саратов на вручение ежегодной премии, которой губернатор Д. Аяцков дал его имя. Хлопотал сначала перед Ельциным, потом перед Путиным о возвращении городу на Волге гордого имени Сталинград[50], дописывал, хотя не успел дописать, роман «Оккупанты» о том «как нас встречали в 1944–1945 годах в освобождающейся от фашизма Европе. Дороги и в Чехословакии, и в других странах цветами были уложены»[51].

И ни на йоту не поступился принципами, сказав в одном из предсмертных интервью:

Величайшая коммунистическая идея ни в чем не виновата. И кто бы ни пытался доказать обратное, всегда терпел провал. Советский Союз был величайшей державой, в мире их было всего две, вторая – Соединенные Штаты. А теперь…[52]

Соч.: Собр. соч.: В 8 т. М.: Молодая гвардия, 1987–1988; Избр. соч.: В 3 т. М.: Русское слово, 1998; Журавушка. М.: Вече, 2012; Драчуны. М.: Вече, 2014; Ивушка неплакучая. М.: Вече, 2018; Мой Сталинград. М.: Вече, 2018.

Алексин (Гоберман) Анатолий Георгиевич (1924–2017)

«А у меня вот судьба сложилась счастливо», – сказал А. в одном из поздних интервью. И – если откорректировать эти слова спецификой советского XX века – не ошибся. Его отец в 1937-м был, правда, как и многие, арестован, приговорен к расстрелу, но через полтора года ввиду пересмотра дела освобожден. И сам А. стал печатать в «Пионерской правде» патриотические стихи как раз в то еще время, когда отец сидел в камере смертников. И на войне его не убило – был вместе с матерью вывезен в Каменск-Уральский на строительство Уральского алюминиевого завода. Работал там в многотиражной газете «Крепость обороны», снабжал ее заметками и стихами, опять-таки патриотическими, и даже получил первую государственную награду – медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».

А вернувшись в Москву, учился почему-то на индийском отделении Московского института востоковедения – без большого, однако, усердия[53], зато стихи писал по-прежнему и в столичной литературной жизни понемногу осваивался. И снова везенье – в 1947 году А. был приглашен на Первое всесоюзное совещание молодых писателей, где С. Маршак, Л. Кассиль, К. Паустовский его стихи не одобрили и посоветовали переключиться на прозу.

А. послушался, и его пионерские (пока еще пионерские) повести, подписанные уже не паспортной фамилией, а сценическим псевдонимом матери, стали публиковаться в детских журналах, в 1950 году вышла первая книга («Тридцать один день»), в 1952-м вторая («Отряд шагает в ногу»), в 1954-м третья («В одном пионерском лагере»). Жизнь, словом, наладилась, и только Л. Чуковская знаменитой статьей «О чувстве жизненной правды» ударила по молодому автору, обвинив его в сладенькой фальши и найдя, что проза А. не проза на самом деле, а

нечто вроде сборника примеров: вот пример на правильно понятое и на неправильно понятое товарищество; на правильное и на неправильное сочетание уроков с общественными делами; на чуткое и нечуткое отношение к больному товарищу (Литературная газета, 24 декабря 1953).

За начинающего собрата, впрочем, заступились старшие товарищи С. Михалков, Н. Томан, Ю. Яковлев (Литературная газета, 29 мая 1954), и больше никто и никогда его произведения критике уже не подвергал. Да, собственно говоря, и не за что было – А. всю жизнь работал ровно, без спадов и провалов, а его повести, утратив противный пионерский задор, из разряда детских сдвинулись в область – как говорили тогда – литературы для подростков и юношества, насытились в полном согласии с оттепельными стандартами острой моральной проблематикой, провоцирующей и читательские отклики, и диспуты на школьных собраниях, на школьных педсоветах… И мастерство, или, выразимся скромнее, мастеровитость, пришли тоже, так что из сорока трех повестей, написанных А., в одной лишь «Юности» была напечатана двадцать одна, а сам он с возникновения этого журнала стал бессменным членом его редколлегии.

Словом, и популярность, и авторитет А. росли как на дрожжах, а после того как он в 1958 году вступил в партию, пошла и карьера. Писательская молва связывала эту карьеру с благоволением С. Михалкова, при котором А., – процитируем Г. Красухина, – будто бы был «как шестерка при пахане, – и денщиком, и заботливой нянькой, и весьма толковым делопроизводителем, недаром держался за Сергея Владимировича обеими руками. Вся его сытая номенклатурная секретарская жизнь держалась на этой связи». Сказано, может быть, слишком сильно, хотя, однако же, небезосновательно. Во всяком случае, едва став в 1965 году первым секретарем Московской писательской организации, С. Михалков тут же и А. позвал к себе руководить секцией детских и юношеских писателей, а возглавив в 1970 году Союз писателей РСФСР, и А. на 19 лет произвел в штатные секретари, поручив ему контроль за всем, что пишется для детей и молодежи.