Падение Храма Соломонова

Глава V

На 18 апреля было назначено заседание сената по распоряжению самого императора, который воспользовался своим правом «Принцепса сената66». Тит в белой тоге стоял на окруженном вигилами67 Большом форуме возле Курии Юлия – нового здания сената, строительство которого было начато еще при Юлии Цезаре, а окончено при Октавиане Августе, прямоугольного и высокого, с колоннами ионического ордера, и внимательно наблюдал, как паланкины подносили к ступеням, ведущим к зданию сената. Между ступенями внизу находилась ораторская ростра. Из паланкинов выходили сенаторы разного возраста, одетые в белые тоги с широкой пурпурной полосой впереди (Latus clavus), вшитой в ткань, это являлось их особым отличием от всех. Сандалии с буквами «С» впереди свидетельствовали о принадлежности сенатора к первой сотне (centum). Император прибегал к праву (adlectio) и назначал сенаторов, но при этом соблюдалось условие – будущие сенаторы могли стать таковыми, лишь имея за собой выдающуюся военную или политическую карьеру, а также большое состояние.

Сенаторы не спеша поднимались по ступеням наверх, где у входа их приветствовали привратники. Затем поднесли паланкин, из которого вышел сенатор Страбон и подошел к замечтавшемуся Титу:

– Приветствую тебя, Тит Флавий! А где твой отец?

– Приветствую, сенатор Гай Страбон! Он будет с Нероном.

– А ты чего не заходишь, кого-то ждешь?

– Да, я зайду вместе с императором.

– Тит, – начал довольно тихо Страбон. – Как твоя сестра себя чувствует, я могу к ней прийти и поговорить? Твой отец сказал, что она приболела и сейчас в очень плохом состоянии и настроении.

– Сенатор, я думаю, что надо немного потерпеть, и тогда она сама тебе признается в любви, когда выздоровеет, – настороженно ответил Флавий.

– Благодарю за совет. Я надеюсь, что скоро Страбоны и Флавии объединятся на века, и мы будем самым могущественным родом в Риме, – и он, улыбаясь, пошел к зданию.

Наконец из Триумфальной улицы появились педисеквы68, разбрасывающие цветы налево и направо, а за ними шли преторианцы, за которыми здоровые рабы несли десяток паланкинов, затем снова преторианцы, и замыкали шествие рабы с цветами. Среди множества богатых паланкинов ярко выделялся лишь один. Все они охранялись, но этот особо. Золотые занавески, золотые жерди, которые несли на себе восемь рабов, – без сомнения, все означало то, что в нем был сам Нерон.

– Дорогу божественному императору и повелителю Рима! – кричали впереди идущие педисеквы.

Люди кругом отступали в сторону, освобождая дорогу. Несколько граждан восхваляли Нерона, многие молчали, а некоторые стали кричать:

– Убирайся вон, убийца матери, супруги и детей своих! Ты позор империи, да накажут тебя все боги мира!

И тут же вигилы попытались схватить бунтовщиков, но те изо всех сил сопротивлялись. Кругом жители делали вид, что не обращают на это внимания, тем самым ограждая себя от обвинения в сообщничестве. После непродолжительной схватки нарушители спокойствия были арестованы.

Затем все сопровождение остановилось возле ростры, и преторианцы сделали живой забор вокруг паланкинов. Из самого дорогого паланкина первым с помощью рабов вышел Нерон, который подал руку Спору. Из других вышли приближенные к императору, в том числе и Веспасиан. Тит, подойдя, поклонился Цезарю, а затем, обняв отца, вместе со всеми начал подниматься по ступеням к сенату.

– Повелитель, уже арестовали Тразею Пета? – спросил Флавий-младший.

– Офоний должен знать, я как-то забыл про него, – равнодушно ответил Нерон.

– Я был у Пета на вилле, – вмешался подошедший к ним Тигеллин. – И сказал ему, что это Тит фактически осудил невиновного человека, чтобы защитить дядю. Он ответил, что в подлости Флавия никогда не сомневался, – и Офоний, глядя на Тита, оскалился.

– Ты не прав, префект, – с сарказмом вмешался император. – Тразея говорил и продолжает говорить про меня гадости, его надо арестовать и казнить!

– Да про тебя гадости говорят все и везде, ты что, хочешь, чтобы я весь Рим истребил? Сам, если хочешь, его и арестовывай, – высказался Тигеллин. – Он будет сейчас в сенате.

Они подошли к железным дверям в узорах, которые открыли привратники, восхваляя императора. Зайдя в помещение, услышали разговоры и смех, доносящиеся из зала заседания. Один из охранников, стоящих при входе, дал знак рукой, и глашатай в зале громко произнес:

– Уважаемые сенаторы, давайте поприветствуем божественного императора нашего Нерона!

Цезарь гордо вошел со своими приближенными в овальный мраморный зал с золотой росписью. Все сенаторы встали и зааплодировали. В центре стояла статуя Рома – бога Рима. В форме овала были сделаны несколько рядов мраморных сидений, на которых лежали бархатные подушки. Часть нижних мест предназначалась либо для гостей, либо, как сейчас, для окружения императора. Сам же император направился к своему трону, где рядом находились кафедры двух консулов. Посередине зала стоял консул69 Плавтий Латеран – пятидесяти лет, но уже седой. Вид у него был уверенный и гордый, однако глаза выражали какую-то тревогу:

– Итак, теперь, когда мы поприветствовали нашего всеми любимого владыку, перейдем к делу, из-за которого мы и собрались: заговор, который чуть не погубил императора. К сожалению, главный виновник покончил с жизнью, так и не дождавшись решения суда. Однако его супруга должна получить по заслугам. Но она сейчас больна и не смогла прийти к нам.

– Ты ошибаешься, Плавтий! – выкрикнул Офоний. – Галла пришла, как и многие другие заговорщики!

Латеран невозмутимо посмотрел на него:

– Тогда введите ее, – четко произнес консул. – Однако напомню, что сенат выслушает только Сатрию Галлу, а других слушать не будет, потому что для этого есть преторы в базиликах. Мы же разбираем дела лишь самых важных обвиняемых.

– Это решать императору, а не тебе, или ты возомнил себя выше его? – не прекращал перепалку Тигеллин.

В зал ввели Сатрию, которая хоть и держалась с прежним достоинством, но внешне очень изменилась, была измученной и усталой. Плавтий, увидев ее, спросил:

– Ты обвиняешься в измене, что можешь сказать в свою защиту?

Она внимательно посмотрела в его глаза и, улыбнувшись, произнесла:

– Будь у меня возможность вернуть время назад, я бы точно приняла участие в этом заговоре и знала бы, кто предатель, а кто нет. У меня есть право на юриста, почему ко мне его не допускают?

– Император уже обвинил тебя и осудил на смерть, а значит, никто тебе уже не нужен, – затем, обращаясь к присутствующим, объявил: – Так как мы находимся здесь, то я обязан попросить сенаторов проголосовать за осуждение ее и других участников либо за помилование.

Абсолютно все сенаторы подняли руки за смертную казнь.

– Теперь по просьбе императора мы должны утвердить закон. Каждый, кто будет подозреваться в заговоре против Нерона, будет арестован либо казнен без суда. Этот закон уже зафиксирован как срочный, теперь осталось проголосовать.

Все были в ужасе от такого проекта, фактически он развязывал руки Тигеллину, который мог без доказательств арестовать и казнить кого вздумается. В этот раз большая часть проголосовала против. Нерон сидел молча до голосования и после, никак не реагируя. Один Офоний не выдержал и закричал:

– Да как вы смеете, этот закон предложил сам император! Время республики, как вы помните, уже давно прошло. Сейчас главный Нерон, и если вы со второй попытки не проголосуете за, он подпишет его и без вашего согласия, вы что, не знаете правил?

Сенаторы, конечно, знали, что все это фарс. Достаточно было сказать императору: «Я утверждаю!» – и голосование сената не будет иметь никакого значения, ведь все законопроекты, принятые ими, должны утверждаться Цезарем, однако они видели пассивность повелителя в этом, значит, могли и сами не голосовать.

– Уважаемый Тигеллин, – сказал сенатор Гай Страбон, вставая с сиденья. – Если сенат примет этот закон, какова вероятность того, что мы сами можем под него попасть?

– Если вы чисты, так чего вам бояться? Если вина не доказана, то любой будет на свободе, это же естественно!

Раздался громкий хохот, и все посмотрели на Галлу.

– Моя вина не доказана, а меня уже осудили, это и есть ваша справедливость? – смеясь, спросила Сатрия.

– Увести ее вон, быстро! – снова закричал Офоний. – Почему она еще здесь?

Когда женщина покинула зал, он продолжил:

– Проголосуйте, и я обещаю, сенаторов мы не тронем!

На сей раз уже большинство сенаторов расхохоталось, многие выкрикивали:

– Ты хочешь потом на нас свалить хаос в Риме, да? Пока существует сенат, он никогда этого не примет!

– Значит… скоро сената не будет! – серьезно заявил Тигеллин, затем повернулся к императору и произнес елейным голосом: – Почему ты, повелитель, молчишь? Это же все ради тебя!

Наконец император встал с трона:

– Я утверждаю этот закон, поднесите дощечку ко мне на подпись!

Консул Латеран в ужасе обратился к Цезарю:

– Повелитель, подожди, надо все взвесить, за и против!

– Плавтий, – произнес Офоний. – Мы чуть не забыли главное. Ты же есть в списке заговорщиков, который нам дал Сенека, – и он бросил его в консула. – Приговор тебе, немедленная смерть.

Тигеллин выхватил меч и разрубил голову консула. Не только сенаторы подскочили со своих мест, но и окружение, и даже сам Нерон от изумления выронил дощечку, которая упала на мраморный пол. Император внимательно посмотрел на окровавленное тело и громко произнес:

– Смотрите все на предателя! – затем встретился глазами с Флавием-младшим. – Тит, я же обещал тебе, что будет весело! – и он начал пританцовывать и смеяться.

Взгляды онемевших сенаторов обратились с Офония на Нерона, и некоторые из них демонстративно стали покидать зал. Тигеллин же обратился к уходящим:

– Куда же вы? Участие консула было подтверждено почти всеми заговорщиками. Если хотите, мы можем опять привести Галлу, и она скажет правду.

– Есть два вида правды, префект! Настоящая и ваша – трех мерзавцев – ничтожного императора, такого же Тита и, конечно же, тебя, великий лицемер! – громко произнес сенатор Тразея Пет.

– Преторианцы, именем Цезаря Нерона, арестуйте этого сенатора, ведь это по его вине погибла наша всеми любимая Поппея! – воскликнул Офоний.

Охрана немедля схватила Тразея, который не сопротивлялся, а только посмотрел на Флавия-младшего, стоявшего недалеко от него, и произнес:

– Я надеюсь, ты доволен? Будь уверен, что скоро вместе с родом Юлиев бесславно падет и род Флавиев! Проклинаю вас! – и его увели.

Пока Тигеллин пытался вернуть сенаторов назад, Веспасиан, подойдя к сыну, взял его за руку и отвел в сторону:

– Тит, ты видишь, что находиться рядом с префектом становится небезопасно. Он имеет уже просто колоссальное влияние на повелителя. Я прошу, пообещай, что до начала игр и во время их ты будешь избегать, молчать и не будешь провоцировать Офония, просто потерпи его – и тогда спокойно отправишься в Иудею.

– Хорошо, отец, я буду молчать, – шепотом ответил Тит.

Когда они замолчали, зал уже покинули большая часть сенаторов, император и префект. Оставшиеся же стояли и тихо разговаривали, когда мимо них стража пронесла тело консула.

Флавии вышли из здания сената и спустились вниз, где на ростре стоял глашатай и громко оповещал толпе римлян решения сената. Паланкина Нерона уже не было, как и многих приближенных. Веспасиан сел в свой паланкин:

– Сын, иди домой, а я во дворец, сегодня буду ночевать дома, а то чувствую, что скоро забуду, как выглядит наша вилла, – и он велел рабам двигаться.

Тит не спеша пошел, обдумывая то, что произошло сегодня: «Может, действительно, лучше попросить императора, чтобы он дал мне приказ, и уже сегодня отправиться на поиски Рубрия? Хотя и так ясно, если Нерон уже дважды повторил, что только после игр, то он никогда не пойдет на попятную. Завтра 19 апреля, последний день Цереалийских игр, значит, император может в честь супруги игры провести после 21 апреля, ведь в этот день проводится праздник Парили в честь основания Рима».

Флавию пришла в голову уместная идея, раз уж он был возле храма божественного Юлия, то почему бы не зайти туда и не попросить погадать ему. Это был небольшой храм, напротив которого находился храм Конкордии, окруженный базиликами Эмилия и Юлия. Храм в честь Юлия Цезаря обязался возвести его племянник Октавиан Август в своей клятве мести убийцам римского диктатора.

Тит зашел в здание и, увидев жреца, обратился к нему с просьбой. Тот позвал гаруспика70, которому Флавий достал из кремены71 денарии, и жрец, взяв их, приказал рабу привести на жертвенный стол овцу. Когда животное было умерщвлено, гаруспик начал определять судьбу. Считалось, что по форме печени и по наличию или отсутствию на ней особых пятен можно узнать, благосклонны ли боги к тем или иным общественным начинаниям и к политическим акциям империи. После долгого изучения жрец, наконец, заговорил:

– Я вижу… я вижу… что тебя ждет… восхитительный взлет карьеры… кульминацией которой будет… императорский венец! Все боги мира тебе помогут в этом! О нет… я вижу… что ты будешь… в руках христианского Бога наказанием иудейского народа! Ты будешь весь в крови!

Титу захотелось рассмеяться громко, очень громко. Он – и будущий император! Это действительно звучало смешно! Но насторожило его то, что он будет наказанием в руках неизвестного Бога и весь в крови.

– Скажи, провидец, кто бог христиан?

– Узнаешь, когда придет время! Я же верю только в наших богов.

– Как это все точно истолковать?

– Само все откроется скоро!

Всю дорогу домой Флавий размышлял о христианском боге. Эти слова его поразили больше, чем слова про императорский трон. Понятное дело, жрец мог в чем-то ошибиться, но не во всем, это точно.

Заходя в атрий, он встретил встревоженного Марка:

– Господин! Там в кубикуле твоей сестры разговаривают сенатор Гай Страбон и Домицилла.

– Что?! – рассвирепел Тит. – Почему ты его впустил, кто дал тебе это право?

– Домицилла, господин, она велела его проводить к ней.

Флавий отшвырнул собеседника, бегом помчался в ее кубикулу и ворвался туда без приглашения. Там он обнаружил заплаканную сестру, сидящую на кровати, и сенатора, стоящего в недоумении. Домицилла, увидев брата, закричала:

– Это правда? Правда? Руф убит? Моя любовь убита, этого не может быть, отец и Гай все специально выдумали!

– Теперь-то я понимаю, почему вы меня к ней не допускали, – сказал, опомнившись, Страбон. – Тит, пообещай, что ты отдашь мне ее в супруги немедля, иначе я скажу ей то, что сказал мне Тигеллин, – и он зло улыбнулся. – Кроме того, я случайно могу тому же Офонию сказать про вас как участников заговора, ты хочешь этого?

– Сенатор, прошу не спешить с выводами! Мы обещали, что она будет твоей супругой, значит, все выполним, дай время.

Домицилла зло посмотрела на Гая, затем на брата и сказала:

– Я же вам говорила, что не выйду замуж за эту свинью. А еще я вам сказала, что если умрет Руф, умру и я! Или вы что, думали, я обманываю?

– Ах, за свинью, говоришь! Тогда знай, что уже сегодня ты будешь со мной обручена, а завтра мы устроим свадьбу. А если попытаешься покончить жизнь самоубийством, я тебя свяжу, и ты будешь связанной вечно, поняла? – высказался Страбон.

– Хорошо! – вдруг абсолютно холодно и равнодушно произнесла Флавия. – Тогда выйдите из кубикулы, я переоденусь и вас позову.

– Мы тебя одну не оставим! – сказал брат.

– Тит, ты можешь выйти, я присмотрю за ней, ведь она практически уже моя супруга!

– Но я думаю… – начал было Флавий.

– Я сказал выйти, не надо злить меня, мы сами во всем разберемся!

Тит вскипел, но, сдерживая себя из последних, вышел из кубикулы и начал ходить по атрию из стороны в сторону. Затем услышал разговор Веспасиана с Марком и пошел к ним. Глава семьи, увидев сына, обеспокоенно спросил:

– Как Домицилла? Что там происходит?

– Они сейчас вместе. Гай сказал ей, что Фений мертв и он знает всю правду, а еще угрожал нам, что все расскажет префекту, если мы ее срочно не отдадим замуж.

– Идем к ним, посмотрим, как там дела. Может, действительно, она осознает, что он ее единственный утешитель.

Когда они подошли к кубикуле, Тит заговорил:

– Сестра угрожала, что убьет себя, говорила, что не шутит!

– Она любит угрожать мне, и что, хоть одну угрозу выполнила?

– Давай к ним зайдем, что-то у них слишком тихо, – забеспокоился Тит.

Когда же отворили дверь, пред ними предстала ужасающая сцена: на полу с кинжалом в сердце лежал мертвый сенатор, а на кровати – бездыханное тело Домициллы, в руке которой был зажат маленький стеклянный сосуд с ядом.

Веспасиан бросился к телу дочери и, обняв ее, стал просить прощения, но, к сожалению, она услышать его уже не могла. Тит, еле сдерживая слезы, ощущая свою вину во всем, что произошло, подсознательно чувствовал, чем все закончится. Затем он позвал Марка, который от увиденного упал в обморок. Остальные рабы привели в чувство ординария и по приказу старшего сына Флавия вынесли из кубикулы в перистиль тело Страбона.

Веспасиан, взяв себя в руки, обратился к сыну:

– Тит, возьми нескольких рабов, поздно ночью отнеси тело Гая поближе к его вилле и положи на улице, пусть все думают, что на него напали грабители. Кстати, он пришел один?

– Я не знаю, надо спросить у Марка.

– Нет, он пришел с охранником, – ответил ординарий.

– Где он сейчас, где он? – закричал Тит.

– Был на улице, значит, и сейчас там!

Старший сын, взяв гладиус, поспешил к выходу. Отец же его остановил:

– Подожди, замани его в атрий, а потом нападем.

– Хорошо!

Тит, выйдя из виллы, позвал охранника:

– Тебя зовет хозяин, идем за мной.

Когда они зашли в атрий, Веспасиан, идя навстречу, выхватил гладиус и ударил по шее неприятеля, тот успел только схватиться за рукоять своего оружия и упал.

– Так, уже стемнело, надо действовать быстро! – сказал глава семьи. – Будем надеяться, что за нашей виллой еще не следят преторианцы.

– Но еще много людей на улице, а нам необходимо нести уже два трупа.

– Ничего, вы их не понесете, а поведете. Только наденьте поверх туники лацерны72 и покройте головы.

Так они и сделали. Четыре раба и Тит медленно отправились на Палатин, где находилась вилла сенатора. Многих людей они встречали по пути, но никто не обращал на них внимания. Наконец, подождав, когда улица опустеет, рабы положили на дорогу два тела. Но в этот момент улицу перекрыли с двух сторон около сорока человек. Флавий подумал, что все кончено, кто-то узнал всю правду, но выхода не было, и он закричал:

– Хватайтесь за мечи! Перед смертью хоть отправим нескольких врагов к Плутону! – и вытащил гладиус из ножен.

– Тит, неужели это ты? – неожиданно послышался знакомый голос из стана врагов. – Так вот, значит, как ты развлекаешься без меня? И всего четыре человека с тобой, так и погибнуть можно!

Флавий не поверил – он услышал голос императора. И действительно, когда факел осветил лицо Нерона, оно выражало восхищение.

– Что же ты без меня веселишься? Кого же ты убил, мне очень интересно, – и император вместе с преторианцами всмотрелся в лежащих. – Гай, ты убил Гая? – и Цезарь неистово рассмеялся. – За что ты убил бедного претора, что он тебе плохого сделал?

Тит молчал, и Тигеллин, заметив это, сразу произнес:

– Помнится мне, он хотел жениться на твоей сестре, что он сделал не так?

– Он оскорбил Домициллу, и она только что покончила с собой, – начал защищаться Флавий.

– А она, значит, любила другого? Смею предполагать, что это был Руф? – и он ухмыльнулся.

– Мои соболезнования, Тит! – скорбно ответил Нерон. – Только недавно твоя мать, а сейчас и сестра, какое несчастье. Я потерял супругу, а ты сестру, даже горе у нас в одно и то же время происходит, как же мы с тобой похожи! А как братик твой поживает, нормально? Может, мне и его приблизить ко двору, чтобы защитить и оградить от несчастья?

– Благодарю, повелитель, брат чувствует себя хорошо, насчет двора, думаю, у него спросить надо, – подозрительно ответил Флавий.

– Так расскажи, Тит, как ты настиг сенатора? – не успокаивался Офоний.

– Я пошел к нему на виллу и по дороге встретил его и стражу, а шел я к нему, чтобы отомстить за сестру! Что тут неясного? – эту версию он сказал, чтобы долго не рассказывать всех подробностей, происходивших на его вилле, тем более что при этом мог проронить случайно что-то лишнее.

– Ладно, Тит, – сказал Нерон. – Идем с нами дальше веселиться!

– Не могу, владыка, у меня же сестра умерла, мне не до веселья.

– Да, точно… Ничего, тогда в другой раз… Кстати! – вдруг императора осенила идея. – Давай мы тебя проводим до твоей виллы.

Флавий надеялся, что Нерон этого не предложит, но теперь было важно, чтобы они не зашли на виллу, вдруг рабы еще не убрали кровь после трупов, иначе ложь Тита вызовет подозрения, а там уже и до правды недалеко, впрочем, создавалось впечатление, что им и так уже все давно известно.

Все двинулись на Авентин, в жилище Флавиев. По дороге преторианцы увидели пьяного патриция, идущего им навстречу, и посмотрели на императора.

– Нет, патрициев мне жаль, лучше убить плебея какого-нибудь, – сказал Нерон. – Поняли? Ищите плебеев, и только. На сегодня хватит убийств патрициев! Или ты так не думаешь, Тит? – обратился он к другу.

– Как скажешь, повелитель. Хватит – значит, хватит, – смиренно ответил Флавий. – Цезарь, у меня есть к тебе просьба. Так как у меня траур, можно я не буду присутствовать на играх в честь божественной?

– Да ты шутишь! – поразился император. – А у меня что, не траур, или ты думаешь только о себе?

– Прости, повелитель! Я сказал это по глупости, просто сильно расстроен смертью сестры, – поняв, что переборщил, пошел на попятную Тит.

– Хорошо, – недовольно ответил Нерон. – Я это понимаю и поэтому на сей раз прощаю! Но чтобы больше такого не было, на первом месте у тебя всегда должен быть я. Ты понял?

– Да, конечно, еще раз прости!

Когда они подошли к вилле Флавиев, Тит вынужден был предложить:

– Повелитель, не зайдешь ли ты к нам в гости? Это будет большой честью.

Нерон довольно посмотрел на Флавия и произнес:

– Даже не знаю, у меня, конечно, дел невпроворот, но уж очень давно я у тебя не был.

– Мой император! – обратился Тигеллин. – Предложение его заманчиво, но нам действительно надо идти. Если мы к нему зайдем, то это будет надолго. Лучше в следующий раз.

– Вот так всегда, только мне предлагают что-то интересное, так сразу появляется всякая гадость, которая меня отговаривает, – зло сказал Цезарь и отправился вниз по улице.

– Это я гадость? – поспешил за Нероном Офоний. – Да я забочусь о тебе больше, чем ты!

Тит вошел в атрий и облегченно вздохнул, такого напряженного и тяжелого дня он еще не переживал. Жаль сестру, но она сама покончила с жизнью из-за любви, правда, любовь ее фактически убил он.

Глава VI

На похороны сестры Тит не пошел, хотя был обязан. Но в эти дни он себя чувствовал просто ужасно, да еще и сказывалась простуда, которую он подхватил во время ночной прогулки с трупами.