Достоверные допущения

5. ТЕПЛЫЙ СТАН

Но я в своей хронологии прервался на том, что с улицы Винокурова перебрался с родителями на край города – Теплый Стан. Отсюда, стало быть, и продолжим.

Теплый Стан – это район Москвы, в котором я поселился в три года и живу до сих пор, сменив несколько домов на одном пятачке. Из окон каждого из них я вижу все дома, в которых жил, а прежде видел все дома, в которых поселиться мне еще только предстояло.

В детский сад (который потом прошли все мои дети) я походил, кажется, несколько дней, перетащил домой все понравившиеся мне игрушки (помню, особенно мне пришелся по вкусу тяжелый металлический танк зеленого цвета, размером со спичечный коробок) и полностью потерял интерес к этому учреждению. Чувствовал я там себя очень плохо, совершенно не мог есть то, чем там кормили, и в итоге навсегда утратил возможность питаться гречкой и творожной запеканкой, а способность пить компот из сухофруктов вернулась лишь спустя годы. Зато там был Алеша Попов, научивший меня «махать руками» – навык, с которым я вполне мог бы участвовать в программе «Слабо?»: кисти полностью расслабляются и при частых взмахах пальцы так стучат в ладони, что их слышно. В детстве я не знал, что таким образом опроверг старинную китайскую мудрость о невозможности хлопать одной рукой. Использовал я этот навык, как правило, для выражения переполнявших меня положительных эмоций, то есть в моменты, когда взрослые говорят «вот это по-настоящему круто!» или еще более короткие и емкие выражения. Родители безуспешно пытались отучить меня от этой казавшейся им странной привычки, но, признаюсь, я до сих пор могу сорваться на такие странные аплодисменты в особо волнительные моменты. Впрочем, в нынешние толерантные времена, когда узаконенных странностей стало гораздо больше, а сами странности стали куда любопытнее, это редко у кого вызывает интерес.

В результате все детство со мной просидела бабушка Лиза, Елизавета Ивановна, о которой я уже говорил. Она возила меня на шее в прямом и переносном смысле, пока мое место закономерно не занял мой младший брат Сережа.

Я помню Теплый Стан в глине и новостройках. Помню, как на опушку в тридцати метрах от первого подъезда, из леса выходили лоси, а уж зайцы, лисы и белки в шаговой доступности были обычным делом. Говорят, в нашем лесу видели даже кабанов.

Помню, как за грибами можно было ходить, никуда не ходя. Пятнадцатиминутная прогулка по краю леса гарантировала суп из сыроежек, козлят и дождевиков. Дождевик, кстати, кто не знает, – удивительный гриб! Возникающий белой россыпью пузырьков вскоре после обильного дождя, в первые два-три дня он обладает нежной мякотью и изысканным вкусом, годен для употребления как в супе, так и в жаренном виде. Гриб не требует чистки и, кажется, я ни разу не видел его червивым. Но если не сорвать его вовремя, мякоть дождевика очень быстро превращается в пыль, серую труху. Наступив на такой гриб, можно решить, что пошел дым, поэтому его второе имя – «дедушкин табак». Помню, как мы развлекались с мальчишками, притапливая в лужах вскрытые старые дождевики: из-под воды шли пузыри с дымом, и все это напоминало извержение подводного вулкана. А еще в таких лужах была лягушачья икра и головастики, у которых вскоре появлялись лапки и исчезал хвостик. Если лужа была очень большая, мы с мальчишками плавали по ней на плотах, которые собирали из листов пенопласта, почему-то в изобилии валявшихся вокруг строительных площадок, а они в Теплом Стане тогда были повсеместно.

Углубление в теплостанский лес на час-два гарантировало встречу уже со всеми благородными грибами нашей полосы, а также малиной, земляникой, щавелем, а для бесстрашных и безрассудных предлагались кусты орешника, в которых действительно можно было без труда найти орехи, являющиеся предметом вожделения не только детей с частично коренными зубами, но и тех самых белок.

Это было чудесное время, когда люди боялись зверей больше, чем звери людей, а грибы и ягоды, кажется, не боялись никого. Сегодня, когда Теплый Стан из окраинного спального района после прирезания к городу Новомосковского округа оказался географическим центром Москвы (а значит и мира!), наш лес объявили заказником и обнесли черным железным забором. На территории заказника запретили разводить костры, хотя во времена моего детства пикники в лесу были очень популярны, и первый шашлык, плохо замаринованный и недожаренный, хотя и подгоревший, я попробовал именно там, и был он невероятно вкусным! А пропавшие за это время с вытоптанной москвичами и новыми москвичами территории представители флоры и фауны отчего-то не спешат сюда возвращаться. Лишь изредка, отдавая пустотой в пришедшем в запустение лесу, выдает свою бездушную маршевую дробь по мертвому дереву красноголовый дятел, и звуки этого марша, к сожалению, отнюдь не внушают оптимизма.

Главное, я не только помню людей из того времени, но и со многими из них поддерживаю контакт. Где-то лет с пяти я знаю Олю Попову, с кем мы ходили за грибами и которая стала художником и дизайнером интерьеров. Восемь лет я, как и с Олей Поповой, проучился в одном классе с Мишей Пучковским, с которым мы кидались виниловыми пластинками с балкона девятого этажа и чудом никого не поранили, – ныне, как он себя называет, «фронтменом» группы «Улица Тюленева», возрожденной после длительного анабиоза и уверенно штурмующей эфиры интернет-радиостанций. Через них я узнаю новости о других своих старинных товарищах. С некоторыми нас через годы сблизили соцсети. Если бы не они, я бы усомнился в достоверности собственного рассказа о Теплом Стане – настолько он был другим во времена моего детства.

Что ж, район родился и рос практически вместе со мной. Дуб, на который мы с мальчишками забирались высоко-высоко, аж захватывало дух, кажется мне теперь совсем не таким высоким, а ветки, служившие нам ступенями, пообломались под тяжестью разросшейся кроны или обпилены заботливым инструментом работника лесного хозяйства в соответствии с установленными нормами безопасности. Поле, где мы собирали пачки из-под сигарет, в которых искали «счастливые метки» (служебные типографские символы), сперва на долгое время покрылось просторным торговым павильоном, где последние лет двадцать сидел «Перекресток», но и его снесли ради строительства метро, и контуры станции уже совершенно очевидны. На месте огромного гаражного хозяйства высится жилой комплекс «Теплый Край», а из маршрутов моего детства остались, может быть, один или два автобуса.

Сейчас у моего района вот такой возраст и вот такое настроение. Но я надеюсь, что это тоже пройдет. И что если не наступит вторая молодость, то вторая зрелость будет не хуже первой.

6. А ДАЛЬШЕ?13

Вот так соберешься описать свою жизнь, потому что тебе вот-вот сорок восемь и к пятидесяти как раз закончишь, а тут – снова здорово, да пуще прежнего…

И кажется, что много уже повидал на своем веку: пожил в СССР, посмотрел перестройку, увидел крах Союза с локальными межнациональными конфликтами в бывших республиках, пережил девяностые, которые иначе как «лихими» и вправду не назовешь, со всеми их чеченскими войнами, повсеместным терроризмом (от грохота взрыва дома на Каширском шоссе я в пять утра проснулся в Теплом Стане и сразу понял, что это, а потом из новостей узнал детали) и повальным бандитизмом. Августовский путч и расстрел Белого дома в 1993 году, когда по Москве свободно курсировали танки с боевыми зарядами.

Помню, как пришел Путин, обещавший мочить террористов в сортирах и выдававший впоследствии подобных «мемов» не один десяток. Помню, как мы катали его фамилию на языке словно какой-то новый необычный фрукт, который пробуешь впервые и никак не можешь понять, что за вкус. «Тучные» нулевые помню – годы растущего изобилия и укрепляющейся стабильности, вездесущее «потреблятство» и профуканные мной турецкие курорты буквально за бесценок. Потом десятые, когда вдруг выяснилось, что ставленник Ельцина Путин, вроде бы по убеждениям либерал и капиталист, совершенно не намерен продолжать «ельцинский курс», хотя и похоронил предшественника с императорскими почестями, а Чубайс как и прежде кажется заговоренным и неприкасаемым.

И вперемешку: Приднестровье, Абхазия, Южная Осетия – ориентированные на Россию земли и народы, за которые россиян теперь, мягко говоря, недолюбливают в Молдове и Грузии (хотя грузины в 2018 году встречали нас с таким радушием, как, кажется, никто и никогда). Саакашвили, жующий галстук, плещущие друг другу воду в лицо Жириновский и Немцов, застреленный в последствии прямо у стен Кремля, Беслан и «Норд-Ост» на Дубровке, взрывы то тут, то там, удивительный кандидат в Президенты России фармацевтический магнат Брынцалов, коробка из-под ксерокса, полная долларов, которые вроде бы должны были пойти на теневое финансирование избирательной кампании Ельцина. Позорный тур «Голосуй или проиграешь!», о котором теперь стыдливо помалкивают все наши звезды, многие из которых поют и пляшут до сих пор. Прекращение и возобновление парадов Победы, возникновение Бессмертного полка, превращение ветеранов из марширующих колонн в мерцающие слабым светом вкрапления в толпу людей, не имеющих к Победе никакого отношения.

Программа «Окна», не знавшая, что может быть «Дом-2», заново рожденный и медленно умерщвленный коммерцией КВН, «Вокруг смеха» раз в месяц и «Веселые ребята»14 раз в год, «Утренняя почта» с Юрием Николаевым и одной популярной капиталистической песней на пять программ. А «Будильник», «АБВГДейка» (с племянником клоуна Клепы из этой программы – Олегом Додоновым15 – я познакомился в 2019 году и узнал, что Клепа был хорошим музыкантом и, в частности, аккомпанировал Лемешеву), «В гостях у сказки», «Спокойной ночи, малыши»?

Оппозиционная газета «День», превратившаяся после принудительного закрытия в газету «Завтра», Невзоров и его крутящиеся «60 секунд», Проханов и Лимонов, снова Жириновский и Явлинский, Попов и Гайдар, Руцкой и Лебедь, Хасбулатов и Баркашов.

Вспомним и Зимнюю Олимпиаду в Сочи, где российская команда собрала невероятный урожай медалей и вышла на первую строчку турнирной таблицы. И чемпионат мира по футболу, наводнивший иностранными болельщиками улицы наших городов: помню бесконечные братания на Никольской с людьми, которые иначе здесь никогда бы ни оказались, так как живут на другом конце диаметра земного шара… И взлетающий куда-то в небо международный рейтинг России в сознании простого иностранного обывателя…

А потом вдруг шарах! – «Крымская весна» и все быстрее крутящаяся после этого воронка: санкции, давление на наших олимпийских спортсменов, очередной обвал рубля, невероятная напряженность отношений с Украиной, которая только усиливалась с годами. Восставший за свои права безо всяких очевидных перспектив украинский юго-восток, писатель Захар Прилепин с оружием в руках и последующие бытописания этих странных событий, где Россия и есть, и нет одновременно. И подспудное ощущение правильности и справедливости долгожданного происходящего, которое невозможно объяснить ни экономикой, ни другими рациональными константами.

А потом вдруг снова шарах! – придуманная пандемия, из-за искусственного паралича медицинских структур и вранья властей, реально забирающая реальные жизни. И стало понятно, что мир, каким мы его знали, близится к концу, хотя того, что произошло дальше и свело новости о ковиде на нет, не ожидал никто.

Про каждую из этих строчек я готов отдельно рассказывать часами. Ну сколько можно на сорок лет сознательной жизни? Ну вроде уже хватает. Уже можно писать, как оно все было, и то многое приврешь и напутаешь – слишком уж большой объем информации…

А вот такого еще не изволите-с? – спрашивает голос сверху, и ты понимаешь, что все, что происходило у тебя в жизни до сих пор, было просто тренировкой, подготовкой к тому, чтобы ты вынес и это. Чтобы хватило сил и холодного ума проанализировать, понять и запомнить немыслимое еще вчера: специальная военная операция.16

Ощущение такое, что время летит все быстрее, в этом вихре все труднее дышать, и кажется, что это все же объективный процесс, а не возрастные изменения. Плотность событий неимоверная. И вот в таком состоянии я должен абстрагироваться от сиюминутного, отринуть все текущее и сосредоточиться на том, что для сегодняшнего дня, откровенно говоря, никакого значения не имеет.

Но если честно, я делаю это постоянно, так что мне не привыкать. Поэтому я еду дальше, покажу и расскажу, что знаю. Присаживайтесь рядом, может оказаться интересно. И если не хотите, то не пристегивайтесь – это абсолютно безопасно, хотя кого-то местами трясти может основательно.

7. БЕЗ МУЗЫКИ ТОСКА

Мне было примерно пять лет, но этот разговор я помню совершенно отчетливо, хотя во время диалога и не предполагал, насколько судьбоносным он окажется. Мама что-то делала в ванной комнате, я слонялся по квартире без дела, и когда мне пришла пора миновать открытую в ванную дверь, мама без предупреждения спросила меня:

– Андрюш, а ты хотел бы заниматься музыкой?

Я повис на ручке двери и по недолгому размышлению честно ответил:

– Нет.

Надо сказать, я всегда исходил из того, что чем меньше делаешь, тем меньше допускаешь ошибок.

Тогда мама пустила в ход секретный аргумент:

– А все хорошие дети занимаются музыкой!

– Ну тогда да.

Так началось мое погружение в бездонный мир музыкальной культуры, которое продолжается до сих пор.

Первым моим преподавателем была Нина Андреевна Твердохлебова. Она жила тремя этажами выше, и хотя сейчас я не могу сказать, какое отношение она имела к музыке, но дома у нее стояло пианино, она давала частные уроки, и именно она познакомила меня с нотами и клавишами, а дорога на учебу и особенно обратно никогда не была настолько приятной и необременительной. Слышимость между этажами была прекрасной, и мои родители вполне могли обсуждать нюансы состоявшегося занятия с Ниной Андреевной непосредственно после его окончания.

Примерно в это же время обнаружилось, что у меня хороший музыкальный слух: сыграть что-то, просто повторив музыку на клавиатуре, для меня было проще, чем прочитать ноты. Эта одаренность, помноженная на природную лень (то самое исходное «нет»), сыграла со мной впоследствии злую шутку. Во-первых, я так и не научился «читать с листа», то есть играть сразу по нотам, в то время, как мои менее «ушастые» сверстники, благодаря усидчивости и трудолюбию, освоили этот нехитрый навык в совершенстве. А во-вторых, я так и не научился заниматься самостоятельно. Просидеть за инструментом даже час было для меня совершенно непосильной задачей. (Когда со мной сидела бабушка Лиза, та самая, с Винокурова, переехавшая к нам поближе, в соседний дом, я говорил ей, что буду заниматься за закрытыми дверями, чтобы меня никто не отвлекал. Потом я включал привезенный папой из Японии кассетник SHARP на запись, играл минут пятнадцать, а затем несколько раз последовательно воспроизводил запись, пока не набегал искомый час. Просто следить за работой магнитофона и вовремя перематывать пленку на начало было для меня интереснее, чем ковыряться в этих проклятых нотах!) И если до четвертого года обучения мне хватало того, что я слышал на уроках, то когда начались более или менее серьезные произведения, которые сложно было зацепить на слух, я из отличников быстро спустился в хорошисты, а потом еще быстрее в троечники. Но заставить себя заниматься я так и не смог.

Кстати, у Нины Андреевны было две дочки: Наташа и ее младшая сестра Инга. Инга была совсем еще неваляшкой, а вот Наташа мне нравилась, и, хотя она была года на два меня старше, мы нормально общались. Я искренне считаю, что моя предрасположенность к Наташам была прислана мне из космоса (расскажу об этом позже), отсюда и эта детская симпатия. Хотя, возможно, на самом-то деле раннее знакомство с Наташей Твердохлебовой повлияло на мое отношение к этому замечательному женскому имени.

В какой-то момент моя учительница сказала родителям, что научила меня всему, что может. Они восприняли это как мой профессиональный рост, но не исключено, что дело было в моей неспособности учиться, о которой Нина Андреевна сообщила так витиевато.

И начались смены педагогов.

Боже мой, сколько их прошло через мои руки! Они приходили к нам домой и встречали меня в музыкальных классах при общеобразовательной школе (где мне, кстати, дали основы классического сольфеджио и где мне удалось еще немного «поблистать» на диктантах, ведь это та небольшая часть обучения, которая не требовала почти ничего, кроме слуха). Они были строгие и мягкие, обыкновенные и «спустившиеся с гор» (как говорится, «не отсюда»), со своей выстроенной системой обучения и с индивидуальным подходом к каждому ученику – то есть ко мне. Кто-то ходил ко мне домой, к кому-то я ходил в музыкальные классы при общеобразовательной школе №48. Кто-то из них выдерживал три-четыре занятия, некоторые держались по два-три месяца, но я со всеми был достаточно жестким (т.е. исключительно ленивым) и никому не делал никаких поблажек (т.е. не занимался вообще).

Однако, в круговороте этих лиц я не могу не выделить и не вспомнить добрым словом Ирину Петровну Дядюченко (надеюсь, я не коверкаю фамилию), с которой я начал кроме фортепиано осваивать аккордеон, поскольку им она владела в совершенстве. Появление в моем арсенале аккордеона было сродни открытию нового развивающегося рынка для загнивающей капиталистической экономики. Дело пошло на лад, и если в части пианино я продолжал старательно буксовать, то приручение нового инструмента приносило все новые и новые исполнительские плоды. Родители тогда купили мне бэушный отечественный аккордеон 3/4, голова моя едва выглядывала из-за него, и удивительно, что он не только жив до сих пор, но и участвовал в моих студийных записях 2001 и 2020 годов!

Ирина Петровна продержалась дольше всех, кажется пару лет. За что я ей очень благодарен. Теперь-то я понимаю, чего ей это стоило.

8. МРАКОБЕСИЕ И ДЖАЗ

Я никогда не занимался в классической музыкальной школе, потому что понимал: академическое образование даже в школьном объеме я не вытяну – скучно. На все предложения родителей заняться музыкой более серьезно (ведь я продолжал по слуху играть абсолютно все: от Высоцкого и советской эстрады до американских хитов с сорокопяток17 и блатного шансона советских эмигрантов: «вам песня строить, нам – жить помогает!»), я отвечал решительным «нет!» (я уже рассказывал про это слово). В разное время обсуждался вопрос о том, стоит ли мне бросить музыку, раз занятия не доставляют удовольствия ни педагогам, ни тем более мне самому. Я снова отвечал «нет», поскольку это слово у меня всегда наготове для любого предложения, и кажется только в ЗАГСе я с первого раза ответил иначе.

В какой-то момент меня отвели к «светилам» – каким-то дореволюционным старичкам с настоящим черным концертным роялем в огромной квартире, количество комнат которой я не сумел сосчитать. Отовсюду веяло стариной и благородством. Старички эти были преподавателями не то консерватории, не то какого-то именитого музыкального училища, но мне их охарактеризовали как людей, у которых занималась сама Алла Пугачева! Помню, я тогда сыграл им «Легко на сердце от песни веселой…» Исаака Дунаевского из фильма «Веселые ребята», упаковав весь талант великого композитора в три блатных аккорда в аккомпанементе, поскольку других не знал. Один из старичков показал мне, как можно исполнить эту песню более правильно, поразив меня в самое сердце. Как я узнал с годами, мне было продемонстрировано «гармоническое обогащение», но сколько я потом не пытался дома самостоятельно повторить эти вроде бы простые ходы в левой руке, ничего не получалось18. Между тем старички вынесли вердикт, что «этот мальчик не расстанется с музыкой никогда», и предложения бросить небесплатные (!) занятия, поступавшие от родителей, прекратились.

Спустя некоторое время (мне было 13 лет) мама с папой наткнулись на объявление в газете о том, что только что образованное педагогами-энтузиастами19 эстрадно-джазовое отделение ДМШ №36 имени Стасова проводит набор детей примерно моего возраста для занятий в его музыкальных классах. Мы все уцепились за «эстрадно-…», сказав друг другу, что классики, видимо, не будет и это как раз то, что надо.

Сейчас в это трудно поверить, но уже через месяц я сидел за роялем музыкальной школы, а за соседним роялем, отстукивая черной лакированной туфлей ритм, сидел Даниил Борисович Крамер, молодой и амбициозный, с усами и в очках. То, что это звезда мирового уровня, было понятно уже тогда, достаточно того, что слово «бемоль» он произносил с твердым безударным «э». Сейчас его звездный статус просто подтвердился.

С Даниилом Борисовичем отношения у меня не заладились. Насколько я был плохим учеником, настолько же он не был расположен к кропотливой, рутинной и далеко не всегда творческой преподавательской деятельности. При первом знакомстве он спросил:

– Чем бы ты хотел заниматься тут?

– Ну, эстрадой, джазом… – ответил я уклончиво, имея в виду, что не хочу заниматься классикой, да и джазом-то не особо, разве что эстрадой, тем более это «эстрадно-джазовое отделение», где эстрада стоит раньше джаза, а значит должна доминировать.

– Эстрада и джаз – совершенно разные вещи! – осек меня немного оскорбленный Крамер. – Ладно, сыграй что-нибудь.

И я сыграл самое джазовое, что было у меня в репертуаре: пьесу Раймонда Паулса «Беспокойный пульс», которая считалась моим коронным номером и непременно вызывала восторг слушателей.

– Да, – протянул разочаровано Крамер, – два аккорда… А вот это можешь?

И Даниил Борисович наиграл начало «Истории любви» Поля Мориа. Я кивнул и стал по кругу играть ту часть, что помнил наизусть. На третьем круге Крамер остановил меня и сказал, что его-то интересовало как раз мое понимание гармоний в продолжении мелодии, на которое я так и не смог выйти.

А дальше началась старая песня: Крамер задавал мне задания, я их не делал (ненависть к джазу у меня при этом усиливалась от урока к уроку). Первые пару раз он думал, что у меня что-то не получается. Но вскоре смекнул, что дело в другом. В отличие от прочих преподавателей он не стал заниматься со мной домашней работой в школе, а просто выгонял в коридор через десять минут после начала урока. Когда это повторилось дважды, встал вопрос о замене преподавателя. Их было несколько, но из тех, кто может быть интересен читателю, назову только отметившегося буквально двумя-тремя занятиями Михаила Окуня, известного джазового пианиста (с которым мы расстались по той же причине).