Тихо и жарко в Фестосе. И ветер тысячелетий шумит. Когда мы приехали на экскурсию, солнце пекло нещадно. Но если отойдешь от королевского дворца, туда к руинам покоя принцессы – то ветер крутил, срывал шляпу, жаркий. Что это было?
Письма нашего учителя становятся все непонятнее. С ним творится что-то странное.
– Мне тоже так показалось, с тех пор как он уехал в турпоездку на Крит. Я думала, он поедет отдохнуть, а он…
– Он хочет понять загадку.
– Этот южный климат не для него. Вместо того чтобы купаться в море, он стал ездить по раскопкам. А знаешь, со мной тоже что-то такое случилось.
– С тобой? Что?
– Да так. Я шла в университет, смотрела, как шевелятся, шелестят ветви деревьев у дороги и вдруг в душе возникло давнее, дальнее чувство, какая-то огромная внутренняя наполненность мира. Синий вечер, тонкие ветви, фонари, врезающиеся в глубь неба. Большое здание (чтобы обойти его, надо минут десять) темнеет неровной причудливой громадой, ярко-желтые окна призывно горят. Там тысячи смехов, объятий, боли. И тут, как поется в студенческом фольклоре, «на фоне величественного здания МГУ появляется мятущаяся фигура студента». Я поднимаюсь по ступеням в главное здание и вдруг вижу нашу студентку со второго курса. Она бежала торопливо, споткнулась, упала, быстро вскочила, подобрав со ступенек выпавшую из сумки хрестоматию. Глаза у нее светлые и тревожные – спешит на свидание, а завтра экзамен. Наверное, эти ступени не забыли и мои глупые шаги, такие же юные. Послушай, Глеб, ты помнишь эту жгучую жажду счастья? Казалось, умрешь без него, любишь всех людей, и будто чувствуешь – счастье на земле…
– Что я помню из нашей студенческой жизни? Встать, что ли на ту же ступеньку, что и ты… Вот, очень ясно вижу, как утром не хочется просыпаться – нет ничего противнее пробуждения во время сессии. Натягиваешь на голову одеяло, будто это может спасти от экзамена или удержать в голове исчезающие знания. За завтраком пытаешься впихнуть в себя еще сто страниц, а потом плюешь и думаешь, вдруг на экзамене осенит. И ведь осеняло.
– Ты что хочешь сказать, что никогда не бегал на свидание, вместо того, чтобы готовиться к сессии?
– Знаешь, а я ведь действительно не забыл свое чувство на первых курсах. Сейчас мало кто поверит, что со мной могло быть такое. Странно, прошло много лет, и иногда мне хочется вспомнить мою первую боль, понять ту юную любовь.
Сколько народу. Хоть бы на минуту ее увидеть. А зачем, собственно, она отвернется, я за ней не побегу, может быть, только поздороваемся. Я начинаю сомневаться, что она существует, и в то же время всматриваюсь, ища за пуховыми воротниками ее, хоть эти встречи нам ничего не дают, мы чужие… И неизвестно, кто еще больше виноват. Я иду на лекцию, поднимаюсь по лестнице, боюсь, и хочу случайно ее встретить. Мне кажется, стены от этого желания должны растопиться и она почувствует. Вернее я не ищу, не жду. Но эта бесконечная толпа, эти люди, среди них ведь может быть она…
– В общем, Аня, ты права, в студенческой жизни есть что-то волнующее, как хорошее вино. Кровь слегка шумит, хочется петь «Гаудеамус» – «Возрадуемся». Друзья мои, осторожнее!
– Ой, извините – сказал поднимавшийся по лестнице студент.
– Чуть не выбил у меня из рук дипломат, между прочим, с материалами для Александра Владимировича. Куда это они бегут? – спросил Глеб, провожая взглядом шумную ватагу студентов.
– Думаю, в буфет или на дискотеку. Сомнительно, чтобы на лекцию.
Ступенька – подъем, ступенька – паденье. Нас много, мы живем, мы разные, нас очень много… Поднимемся по ступенькам ко входу… Кто мы, что мы, куда мы идем?
Жизнь в трепете веток, чувстве голода и ветра, развевающего волосы, перехватывающего дыхание, в ошибках, в звездах, отраженных в грязных лужах.
Ступени стираются человеческими шагами и все помнят.
Странный, страстный дождь, холодные капли падают на лицо, как ожоги. Такое чувство, будто надо вырваться куда-то, будто голод, и душа словно полна до краев какой-то прохладной чудной влагой. Говорят, что нельзя жить без хлеба, воздуха, воды, но разве человек может жить без счастья?
Ожидание встречи, непонятость, лихорадка, жизнь, сладостью, горечью, ожогом на губах, в изменчивости, в измученной вопросами молодости. Я жарко люблю твою боль, и горе, и грязь под ногами. Идешь из читалки, и горячо и ярко блистают в темноте огни университета, а в лужах – звезды.
Звезды словно грозди, грозди винограда,
налились прохладным соком,
и прольются.
В глубине земли перестоявшись,
он поднимется…
Море бьется о теплые скалы.
Жрицы пели в высоких горах, собирали цветы наши девы. Здесь могла зародиться радость. Наша песня о жизни.
– Как у нас весело было! Я помню, как бегала по пригорку в Фестосе. Я еще вернусь в тот дворец. А море у Кносса! Дочь моя уезжает на Кефтиу.
– Как, уже? Послушай меня, вы весело живете, я знаю вашу красоту, она такая прихотливая и светлая, – он улыбнулся. – Но вы не ведаете бессмертия, вы слишком легко живете. Только здесь в Египте мы знаем… Ты хочешь лишить ее бессмертья? Мы века, тысячу лет думали об этом.
– От того, что вы сохраните мертвое тело, от того, что создадите эти высокие пирамиды и храмы, может и вы еще не нашли цветок бессмертья. В нашем роду не все решают мужчины. Девочка едет на Кефтиу, а я за нею, но позже.
– Когда?
– Не знаю, что-то меня позовет, быть может, ветер. Я уеду, ваша песня о смерти, у нас о жизни, как могла зародиться радость.
На горячие камни летит прохладная пена.
И святая ласка моря.
Волны, словно губы бога.
Как только входишь в воду…
– Вы все купаетесь, уже пора в Кноссос.
Играть у берега опасно, тут много тайн. Вдруг выйдет из вод горячий бык. Дыхание его страстно. А взор безбрежен …и ласков.
– Ты все шутишь.
– Скажи, когда ты уезжаешь в Египет?
– Говорят, там очень жарко.
Прохладная пена летит на горячие скалы.
И дотрагивались волны, словно губы бога молодого, как только входишь в воду.
Тогда ей казалось, счастлив ты – значит, ты бессмертен, умрешь – рассыпешься песком, исчезнет все, но счастье… Ты улыбаешься, египтянин
Она снова вспомнила свою юность, то, что было перед ее отплытием в Египет.
И воды теплые, и словно в небо плывешь. Юный воин в иноземной одежде, но с волосами, сплетенными по критской моде, засмотрелся, как она купалась. Одна из девушек намочила букет лилий в пене прибоя и обрызгала его, воткнув ему в волосы лилию. Две другие тоже подошли, и, пока он удивленно смотрел на цветок, дружно столкнули его в воду со скользкого камня, на котором он стоял.
– Страсть становится легкой, если ее окунуть в воду.
– Что вы все смеетесь? Я поймал быка, я прыгаю через него лучше ваших воинов.
Самая веселая из них, та, которую подруги звали Игруньей, насмешливо повторила:
– Лучше многих мужчин… Да знаешь ли ты, чужестранец, может быть, бог ее целовал. Даже жрецы говорят о ней странно. Где уж тебе.
