Здесь, как и в парадной, тоже было на что посмотреть. В трех метрах от входа, прямо напротив первого окна, находился мраморный камин с искусно вырезанными скульптурами амурчиков по краям портала и под фигурной каминной полкой. На ней, по бокам от изящных часов из янтаря и деревянного футляра с каминными спичками, стояли два бронзовых канделябра в виде полуобнаженных гетер с приподнятыми руками. Перед камином замерло кресло-качалка с оставленным в нем полосатым пледом, а слева от холодного и темного в данный момент источника тепла притулился стул с полукруглой спинкой и гнутыми ножками в виде львиных лап.
Широкий проем между вторым и третьим окном целиком занимал письменный стол с инкрустированной слоновой костью передней панелью. Над его отполированной до блеска огромной столешницей, подобно айсбергу, возвышалась округлая спинка слоноподобного кресла из светлой кожи. По краям от ее размытого отражения, словно корабли в море, выстроились фоторамка, письменный прибор из серого нефрита и перекидной календарь.
В трех шагах от стола прижимался к полу низкий диван с беспорядочно раскиданными по велюровой обивке маленькими подушками. Похоже, барон здесь иногда ночевал, допоздна засидевшись за работой. В левом дальнем углу сонным великаном застыл книжный шкаф. В его стеклянных дверках отражался журнальный столик в окружении четырех стульев для гостей. Небрежно раскиданные по круглой столешнице газеты создавали впечатление, будто хозяин особняка недавно прервал чтение и ненадолго вышел из комнаты.
Первым делом я направился к камину. В зале было довольно прохладно, хотя пар изо рта еще не шел.
В длинном футляре лежали спички размером с карандаш. Я взял одну, чиркнул о терку на боку деревянной коробки. Пламя с шипением вырвалось из коричневой головки. Присев на корточки перед каминной решеткой, я сунул между кованых прутьев спичку. Рыжие языки огня лизнули прижатые лучинками смятые листы бумаги внутри сложенных шалашиком поленьев. Вскоре по аккуратно наколотым дровам с веселым треском заплясал огонь, а по комнате поплыли волны живительного тепла.
Теперь, когда на одну проблему стало меньше, я мог приступить к исследованиям. Конечно, все три этажа и мансарду разом осмотреть проблематично, да и незачем. Все-таки я переместился в тело хозяина этого дома, значит, должен знать, где что лежит. Хотя бы в теории.
Я закрыл глаза, сосредоточился и попытался представить весь дом изнутри. Сначала у меня ничего не получалось, но потом я увидел поэтажный план здания. Чердак, второй и третий этаж были темными, зато первый светился новогодней гирляндой. Еще одно мысленное усилие, и я увидел себя в центре комнаты. Причем так, словно следил за героем ролевой игры по экрану монитора.
Шкаф, кресло, журнальный столик, небольшой диван – все они оставались темными по мере приближения к ним протагониста, но вот он подошел к письменному столу, и тот сразу засиял бирюзовым светом.
Бинго! Теперь уже настоящий я бросился к столу.
С фотографии в серебряной рамочке тончайшей работы на меня смотрела пара. Ну, справа понятно – я, вернее, барон фон Валленштайн собственной персоной. А это что за мамзель рядом с ним? Жена? Симпатичная. Не совсем в моем вкусе, правда, мне больше женщины с восточным разрезом глаз нравятся, ну да и эта ничего. Это я к тому, что, если мне тут придется надолго застрять, так хоть под боком красавица будет, а не чудовище.
Я вернул рамку на место, по очереди вытащил ящики из тумбы стола и вытряхнул их содержимое на столешницу. Помимо кипы бумаг в ящиках тумбы хранились шесть толстых тетрадей, записная книжка с символикой Аненербе на обложке из тисненой кожи и деревянная коробка с сигарами.
Прежде чем приступить к изучению записей, я задернул плотными портьерами окна. Не потому, что боялся чужих глаз – окна выходили во двор, а не на улицу, – просто вспомнил, как в фильмах о войне такие шторы использовали для светомаскировки. Вернулся к излучающему волны тепла камину. Подвинул ближе к потрескивающему огню кресло-качалку. Сел, накрыл ноги шерстяным пледом и с головой погрузился в чтение.
Глава 2
Записная книжка оказалась личным дневником барона, где он с почти патологической страстью записывал все, что касалось его экспериментов. Помимо скрупулезных записей, барон часто делал наброски наиболее успешных экземпляров. По ним я легко мог представить эволюцию его опытов.
Если сперва шли рисунки горбатых людей с уродливыми наростами на теле и обезображенными нарывами и гнойными язвами лицами, то ближе к середине дневника стали встречаться более похожие на оборотней существа. Правда, лица у них все равно оставались человеческими, только вот челюсти сильно выпирали вперед, отдаленно напоминая звериную морду. Рисунок настоящего вервольфа появился на исписанных бисерным почерком страницах в самом конце записной книжки.
Читать эмоциональные впечатления барона от экспериментов и разглядывать рисунки, конечно, интересное занятие, но меня больше интересовала практическая информация. Только она могла уберечь меня от неприятностей, если бы вдруг довелось говорить с кем-нибудь о работах Валленштайна. С тем же Гиммлером, например.
Я отложил дневник барона в сторону и взялся за тетради. В отличие от записной книжки, они хранили в себе кладезь научных знаний и пестрели обилием громоздких формул, таблиц и сложных графиков.
За три с половиной часа я едва одолел две пухлые рукописи. Оставалось осилить еще четыре манускрипта и попытаться разложить по полочкам полученные сведения. Голова трещала от переизбытка информации. Я решил немного отдохнуть, но у провидения на меня были другие планы.
Едва я откинулся на спинку кресла, как дом содрогнулся от оглушительного звона. Сперва я подумал, что на улице прогремел взрыв, но, когда металлический звук раздался во второй раз, понял, что это звенит гонг, привезенный бароном из тибетской экспедиции. Запись о нем попалась мне в самом начале первой тетради, как и описание найденного во время той же поездки загадочного артефакта.
Я подождал немного, вдруг дверь откроет дворецкий или кто-то из слуг, но потом вспомнил, что за все время моего присутствия в доме никто из челяди меня не побеспокоил. Странно, куда все подевались? Даже Сванхильда – имя баронессы я узнал из записной книжки барона – как сквозь землю провалилась. Может, Валленштайн отправил ее вместе с прислугой в загородное имение, а сам остался спокойно доделать работу?
Гонг опять издал громоподобный звук. Я встал и потопал к двери, попутно ругая барона на чем свет стоит. Ну и вкусы у него, это ж надо догадаться домой такую хреновину притащить. Умом тронешься, если ночью гости неожиданно нагрянут.
Как назло, гонг прогремел в четвертый раз. Злой как собака на того парня, что поставил столь радикальное средство оповещения, я приоткрыл дверь. Косой луч света выхватил из темноты стремительно летящие снежинки и рослую фигуру эсэсовца в генеральской шинели с серебристо-серыми лацканами. Черная фуражка с орлом на высокой тулье почти касалась лакированным козырьком крупной горбинки на носу. Бледно-голубые холодные глаза походили на кусочки льда, гипнотизируя и подчиняя любого, кто не мог противостоять природному магнетизму высокопоставленного нациста. К счастью, на меня такие штучки не действовали, а потому я спокойно выдержал атаку ледяных глаз гостя и даже не моргнул.
– Сегодня хорошая погода, барон, – сказал незнакомец, войдя в дом с волной морозного воздуха. Захлопнув дверь, он поправил кожаные перчатки, стряхнул с рукавов снег. – Не желаете прогуляться?
Я замешкался, не зная, как отреагировать на приглашение. Отказаться, ссылаясь на занятость? Но я не знаю, кто этот человек. Может, куратор проекта «Вервольф», и тогда отказ равносилен приговору. Согласиться – тоже не вариант. Вдруг этот наци из конкурирующей структуры рейха. Тогда на стол моего настоящего начальника, знать бы еще, кто это, тут же ляжет донос от идейного доброхота, мечтающего о моем месте. А-а, была не была! Кто не рискует, тот не знает, что такое кипящий в крови адреналин.
– А почему нет? Дайте мне немного времени, потом я весь в вашем распоряжении.
Я быстро влез в сапоги, надел шинель, нацепил на голову фуражку, мысленно жалея, что ей до шапки-ушанки, как слону до балерины, и вместе с гостем вышел за порог.
Ветер с разбойничьим свистом налетел из-за угла, бросил в лицо снежную крупу и захлопал полами шинелей. На вокзале чуть слышно пыхтел невидимый отсюда поезд. Рядом с памятником Беролине прогрохотали солдатские сапоги. Темные фигурки патрульных обогнули каменную женщину, пересекли пустынную в это время площадь наискосок и скрылись в черном коридоре уходящей вдаль улицы.
– Ну-с, куда вы меня приглашаете, господин оберфюрер?
– Бросьте эти официальности, Отто, – поморщился эсэсовец. – Мы с вами давно знакомы, зовите меня по имени.
– По имени так по имени. Мне, признаться, тоже не импонируют все эти звания и должности. Люди должны быть ближе друг к другу, а этот официоз только отталкивает и строит ненужные препоны, – сказал я, лихорадочно роясь в памяти барона в поисках имени и фамилии этого человека. В голову лезли груды ненужной информации: обрывочные сведения о ходе экспериментов, суточные нормы питания служебных собак и прочий бесполезный на текущий момент хлам. Наконец я отыскал в закоулках баронского подсознания нужную информацию. Позднего визитера звали Макс Шпеер, он имел какое-то отношение к работам Валленштайна, но вот какое, я пока вспомнить не смог.
– Здесь недалеко прекрасное кафе «Тевтонский рыцарь». Я знаю, вы там частый гость, Отто. Почему бы нам не наведаться туда? Думаю, чашечка горячего кофе беседе не повредит.
Я растянул губы в дежурной улыбке. Немец ответил мне тем же, но глаза его при этом остались по-прежнему холодными и колючими.
Оберфюрер первым спустился с крыльца и зашагал по Александерплац. Я шел на полшага позади него. Открытое пространство площади продувалось насквозь. Ветер как будто обрадовался возможности показать себя во всей красе. Он толкал в спину, налетал с боков и бил в грудь, пытаясь свалить с ног, швырял пригоршнями снега в лицо и за шиворот. Придерживая фуражки руками, мы торопливо стучали подошвами сапог по стылому асфальту, шаг за шагом приближаясь к цели.
Небольшой одноэтажный дом, в котором располагалось кафе, выходил боковым фасадом на площадь. Словно приветствуя новых гостей, над черепичной крышей здания громко захлопало нацистское полотнище.
Оберфюрер завернул за угол, торопливо взбежал по ступенькам, толкнул звякнувшую колокольчиком дверь. На крыльцо упал желтый прямоугольник света, повеяло теплом, запахом свежесваренного кофе, пива, жареной капусты и сосисок. Где-то в невидимой с крыльца глубине зала играла живая музыка.
Я вошел в кафе следом за оберфюрером и поразился стилизованному под рыцарский замок убранству. Под потолком на черных цепях висели тележные колеса с лампочками в ободе вместо свеч. Расставленные по углам рыцарские доспехи отражали мягкий свет начищенными до блеска боками. На оштукатуренных под каменную кладку стенах висели щиты разных форм и размеров, прикрывая скрещенные мечи, топоры, алебарды и пики.
Даже светомаскировочные шторы оказались при деле. На них умелой рукой неизвестного художника были нарисованы стрельчатые окна с красочными витражами. На одном рыцарь на белом коне бился с огнедышащим драконом, на другом пеший воин в латах сражался с великаном, а на третьем закованный в латы крестоносец атаковал кучку голых мавров с луками и копьями.
Две широкие облицованные природным камнем квадратные колонны делили кафе пополам. В дальней половине просторного зала находился пятачок эстрады, где ютился небольшой оркестр из трех девушек в вечерних платьях и одного мужчины в концертном костюме. В ближней, как раз напротив двери, – расположилась барная стойка. Седой бармен с черной повязкой на левом глазу протирал пивные кружки, стоя аккурат между кассовым аппаратом и круглым дном широкой бочки на подставке. За его спиной виднелась батарея разнокалиберных бутылок.
Мебель тоже соответствовала духу рыцарской эпохи. Каждый из десяти массивных дубовых столов окружали четыре будто рубленных топором стула. Льняные скатерти ручной работы, салфетки в серебряных подставках и канделябры с наполовину оплывшими свечами органично дополняли средневековый антураж.
Несмотря на вечер, в кафе было мало посетителей. Всего я насчитал пятерых. За столом возле окна с крестоносцем о чем-то шептались морской офицер с девушкой в простеньком синем платье с белыми манжетами и отложным воротником. Он держал ее за руку, а она, скромно потупившись, изучала узоры на ободке тарелки.
Сбоку от колонны откинулась на спинку стула дама средних лет в форме люфтваффе. Перед ней стояла початая бутылка шнапса, тарелка с закуской и хрустальная пепельница с кучкой смятых окурков. В левой руке женщины дымила зажженная сигарета, а в правой подрагивала полная рюмка.
За соседним столом, подперев голову рукой, тихо плакала пожилая фрау в черном платье и траурном платке на седых волосах. То ли на нее так подействовали жалостливые стенания скрипок и рыдания аккордеона, то ли она оплакивала погибшего на фронте сына.
Еще один посетитель – толстый бюргер в темно-сером костюме-тройке – сидел спиной к барной стойке и теребил мясистыми пальцами закрученный кверху ус, изучая Volkischer Beobachther[2 - «Народный обозреватель» – немецкая газета. С 1920 года печатный орган НСДАП. Газета издавалась сначала еженедельно, с 8 февраля 1923 года ежедневно в издательстве Franz-Eher-Verlag. Последний номер вышел 30 апреля 1945 года.]. Поперек его пуза протянулась массивная золотая цепь от заметно оттягивающих карман жилетки часов. На столике паровала фарфоровая чашечка кофе. Чуть поодаль стояла запотевшая бутылочка с минеральной водой и пустой стакан из тонкого стекла.
Я снял фуражку и энергичным взмахом руки стряхнул с нее снег. Тот быстро превратился в воду и теперь блестел лужицами на кафельном полу под брусчатку. Нос, щеки и уши щипало, похоже, я умудрился получить легкое обморожение. Макс выглядел не лучшим образом, его узкое лицо горело и по цвету мало отличалось от помидора.
Мы повесили шинели на стойку у входа и, стуча подошвами сапог по напольной плитке, направились к свободному столику. В это время в заведение ворвалась подвыпившая компания из пяти молодых мужчин и трех женщин. И те и другие громко смеялись, их лица горели румянцем, глаза светились бесшабашным весельем. Модницы щеголяли в песцовых шубках по колено. У двух женщин крашеные волосы выбивались из-под шляпок с меховой оторочкой, а у третьей голову покрывал теплый платок приятного сероголубого цвета.
Спутники фройляйн были в однотонных пальто и шляпах преимущественно светлых оттенков. Дорогие ботинки из натуральной кожи и брюки из шерстяной ткани говорили о статусе их владельцев. Судя по налету интеллигентности на лицах, они наверняка имели отношение к научным или промышленным кругам. Возможно, решили отметить значимый успех в серьезном эксперименте или сбрызнуть за повышение кого-нибудь из их компании.
Я наблюдал за моим немцем и видел, как тот потемнел лицом при виде вызывающе шумной своры, в которой все так и кричало о мотовстве. Его и без того холодные глаза превратились в колючие ледышки, желваки напряглись, а левая рука сжалась в кулак.
К подгулявшей компании уже спешил на толстеньких ножках круглолицый и розовощекий хозяин заведения, в черных брюках, светло-серой рубашке в тонкую полоску и белом переднике ниже колена. На лбу трактирщика блестели капельки пота, подкрашенные хной усы соревновались по пышности с бакенбардами, а гладкий подбородок плавно переходил в толстый слой жира под ним.
Двое из гулен, те, что были особенно пьяны, рванулись к нему наперерез с криками: «Хельмут, дорогой!» Привлеченные шумом, посетители посмотрели на них. Девицы прыснули и громко засмеялись над плоской шуткой высокого весельчака с тонкими усиками и пышной шевелюрой, чем еще больше подняли градус бешенства моего соседа.
Самый трезвый из шумной компании – брюнет в твидовом пальто – наконец-то заметил меня и оберфюрера. Шпеер уже еле сдерживал себя и готов был вот-вот взорваться. Хмель выветрился из глаз молодого человека за доли секунды. Еще недавно они смотрели на мир с осоловелым выражением благодушия, зато сейчас в них промелькнул страх. Он быстро шагнул за балагурами, дернул их за рукава и что-то прошептал им, стреляя глазами в нашу сторону. Весельчаки тут же утихли и быстро потопали к выходу. Даже девицы перестали громко смеяться и с удивительной проворностью шмыгнули на улицу.
