Эуштинская осень

– Ох, дурень, – простонал он, не сдержавшись.

– Зато не трус! – воскликнула восторженно Зизи. – Лев – настоящий герой!

– Вот геройство – подержаться за палаш! А потом что? Воткнул его в снег и побежал домой хвастаться? – раздражённо ответил Александр.

– Но ведь он не заговорщик, – примирительно сказала Прасковья Александровна. – Зачем ему воевать? Хотя лезть в гущу восстания – это неосмотрительно со стороны Льва.

– Я бы не полез! – заметил Алексей, заслужив одобрительный взгляд матери. – Открытый бунт вообще никогда не ведёт ни к чему хорошему. Последствия не заставят себя ждать. Надеюсь, Лайона простят за юношескую дерзость.

– За глупость, – буркнул Саша.

На душе у него скребли кошки. В такой ситуации бессмысленно было писать какие-либо прошения, ведь так или иначе фамилия Пушкиных оказалась замешана в этом кровавом бунте. Саша злился на брата, на себя, и даже на Зизи за её восхищение. Впрочем, девушка почувствовала недовольство «своего любимого Пушкина» и после чая подошла мириться.

– А вы нам почитаете сегодня что-нибудь? – ковыряя пол носком мягкой домашней туфельки, спросила она.

– Алексею почитаю, – невежливо ответил Александр, но тут же постарался смягчить грубость. – Вам, наверное, не будет интересна историческая трагедия. Вы, Зина, скорее предпочитаете женские романы, ведь так?

– Ну, в вашем исполнении любые стихи хороши, – польстила Зизи. – А знаете, Пушкин, романы не так плохи, как вам кажется. Я недавно прочла в одном из них, как герой скрывается от преследования с Библией в руках. А потом оказывается, что в книге у него спрятан пистолет!

– Это ж какого размера должна быть книга? – удивился Александр.

– Большая, я думаю. Да у меня есть такая, сейчас! – Зизи выскочила из комнаты.

– Взбалмошная девчонка! – усмехнулся подошедший Вульф. – Но идея с книгой мне нравится. Нам с тобой пригодится, – он подмигнул Пушкину.

– Ты всерьёз думаешь?..

– Почему нет? Нужно быть готовым к любому исходу событий.

Минут через десять появилась Зизи, таща в обеих руках явно тяжёлую, огромную книгу в кожаном переплёте, на котором золочёным тиснением значилось – «Bible».

– Ты где её взяла? – восхитился Вульф.

– M-lle Benoit оставила, это наша гувернантка, – пояснила Зизи для Пушкина. – Библия на французском, к тому же я залила её компотом! – она сдавленно хихикнула. – Так что не жалко!

– Спасибо, – сказал Саша не очень уверенно, принимая книгу.

– Так вы почитаете нам сегодня?

– Почитаю, раз вы так просите, но не то, что Алексею – трагедия не для дам, – улыбнулся он.

Все студенческие каникулы Вульф с Пушкиным кощунственно кромсали Библию, делая из неё футляр для дуэльных пистолетов. Впрочем, книга действительно была безнадёжно испорчена ещё до них – краска потекла, страницы кое-где слиплись. К счастью, сохранились оба форзаца и немного первых страниц, что позволило создать маскировку от случайных взглядов. В тайну пришлось посвятить и Прасковью Александровну, ведь ящичек с пистолетами уже хранился у неё в надёжном месте. Она сперва долго недоумевала, но потом посмеялась, приняв работу приятелей за невинную шалость, и даже немного поучаствовала, пожертвовав замок от своей шкатулки для переплёта.

В последнее утро перед отъездом Вульфа в ранний час Саша сидел совсем рядом с Прасковьей, прилаживая механизм к коже Библии, когда, позёвывая, вошёл Алексей.

– Ты у нас ночевал, что ли? – удивился он.

Прасковья Александровна резко встала и, оправляя утреннее платье, стремительно вышла из комнаты.

Саша поднял голову. Алексей прищурился:

– Погоди, а что у тебя с моей матерью?

– Почему вас это интересует, сударь? – холодно осведомился Пушкин.

– Это же непристойно! – скривился Вульф.

– Если кому что-то не нравится, тот волен вызвать меня на дуэль, – переполняясь бешенством, сквозь зубы сказал Пушкин. Он как раз перекладывал пистолеты из ящичка в готовый тайник и намеренно задержал один в руке, будто взвешивая.

Алексей побледнел и предпочёл перевести тему.

Впрочем, вечером расстались они вполне друзьями.

Дни и месяцы тянулись невыносимо медленно. Осиповы в феврале уехали до конца весны в другое имение, известия из Петербурга доходили теперь редко, да и они не радовали. И Жанно, и Кюхля сидели в Петропавловской крепости, а с ними ещё несколько сотен человек. Льва, кстати, почему-то даже не допрашивали – видимо, Кюхельбекер его каким-то образом оправдал. Все ждали решения суда, который мог состояться в любой момент, но всё откладывался.

В мае Пушкина вызвали в Псков – сосед, Степан Иванович, написал на него донос, мол, властям не повинуется и безбожие распространяет. Саша, со дня на день ожидавший вызова не то, чтобы к псковскому губернатору, а сразу к царю на допрос, даже вздохнул с облегчением, узнав причину появления жандарма на его пороге. У Адеркаса он всего лишь подписал бумагу о том, что никогда не состоял ни в каких тайных обществах. На вопрос: «Когда же меня выпустят в столицу?» – губернатор только развёл руками и предложил писать прошение на высочайшее имя.

Пользуясь пребыванием в Пскове, Александр всё же посетил врача – чтобы при составлении письма императору опираться на достоверные данные о своём здоровье. В приёмной молодого доктора никого не было. Впустивший Сашу внутрь слуга позвал своего хозяина из глубины дома. Тот вышел, вытирая руки салфеткой. Запах вина разнёсся по кабинету.

– Добрый вечер, – недовольно поздоровался доктор. – На что жалуетесь?

– На болезнь ног, – ответил Пушкин, опираясь на свою тяжёлую трость, которую постоянно носил для тренировки физической силы. – Расширение вен, аневризма, ну вы понимаете.

– Как часто вас беспокоят боли? – спросил врач, не пытаясь осмотреть пациента.

– Постоянно, – соврал Саша. – Особенно после ходьбы по распутице в моей деревне.

– О, знаете, – с умным видом сказал доктор, – это тяжёлая форма аневризмы, вам срочно нужна операция, без неё вы не протянете и пяти лет.

– Да, – потупил взгляд Александр, – я уже договорился с профессором Мойером из Дерпта, но мне нужна медицинская бумага, чтобы выехать за границу.

– Э-э-э, – протянул врач, косясь на дверь. Ему явно хотелось вернуться к столу. – Приезжайте через неделю. А лучше – через месяц. Я вам напишу рекомендацию.

Вернувшись в Михайловское, Пушкин принялся за прошение.

«Всемилостивейший государь!» – начал он. В этом месте Александр задумался. С одной стороны, слова нетрезвого доктора давали некоторую надежду на законное подтверждение диагноза, а с другой… Николаю Саша не верил. Ну, не верил – и всё тут. Почесав левую щёку чуть ниже бакенбарда, он продолжил писать. «В 1824 году, имев несчастье заслужить гнев покойного императора… Ныне, с надеждой на великодушие Вашего императорского величества, с истинным раскаянием…» А теперь можно было сделать акцент на состоянии здоровья: «…требует постоянного лечения… осмеливаюсь всеподданнейше просить позволения ехать для сего или в Москву, или в Петербург, или в чужие краи». Тут Саша скривился, но сделал над собой усилие и подписался: «…императорского величества верноподданный Александр Пушкин». Поставил точку, выдохнул и запустил чернильницею в стену.

Новостей никаких не было. Саша бы умер в тоске и ожидании, если б в Тригорское не вернулись Осиповы, а следом за ними – Алексей Вульф, да не один, с приятелем-однокашником. Николая Языкова Пушкин знал заочно, со слов Алексея и по переписке. Он тоже был поэтом, неплохим для его возраста, этим и заинтересовал Александра. При личном общении простой и открытый юноша понравился Саше ещё больше. Они много разговаривали – Пушкин опять почти поселился в Тригорском, но и к себе звал приятелей. Языков подружился с Ариной Родионовной, да и она привечала его, как родного. Месяц пролетел за шумными застольями, перемежающимися баней, купанием в Сороти и няниными сказками. Саша и думать забыл о своих заботах, однако губернатор Адеркас снова прислал ему приглашение – на этот раз с предложением пройти нормальное медицинское обследование во врачебной управе Пскова. Отказываться было нельзя – Адеркас был расположен к Пушкину и мог поспособствовать его возвращению в столицу. Но и отрываться от весёлого времяпровождения тоже не хотелось. Проблема решилась просто – Вульф и Языков сами напросились сопровождать Сашу в Псков. Отъезд был назначен на восемнадцатое июля.

Вечером накануне Пушкин остался один – ему нужно было собрать документы, а утром он обещал заехать за приятелями в Тригорское. Уже стемнело, няня внесла свечи и села в уголок, вздыхая.

– Что с тобой, мамушка? – спросил Саша, оборачиваясь от шкафа.

– Неспокойно мне, голубь мой.

– Было б чего переживать! Я ведь действительно еду в Псков, на этот раз именно туда, к доктору.

– Я это знаю, родненький, но душа болит, – пожаловалась Родионовна.

– Ну от этого никакого лекарства нет. Разве что выпить?

Няня махнула на него рукой и понизила голос:

– Сон мне снился намедни. Хочешь верь, хочешь не верь. Ждёт тебя, свет мой Александр Сергеевич, дальняя дорога в тёмные леса. Я тут собрала немножко, – она смутилась. – Ты только не серчай! Давай зашью в подкладку.

Арина Родионовна пошарила в переднике и достала тощую пачку синих ассигнаций.

– Господи, мамушка, что ты придумала! – воскликнул Саша, но по сердцу его пробежал холодок. Нянины предчувствия редко обманывали.

– Позволь! – попросила няня. – Мне спокойнее будет.

Надо признать, что денег у Пушкина и впрямь было немного, а те, что ему платили за публикации, сразу расходились на игру или выпивку. Поэтому мамушкина поддержка оказалась бы кстати, если б не ужасная неловкость ситуации. Слёзы выступили у Саши на глазах, он бросился к няне и крепко обнял её, целуя морщинистые щёки. Няня тоже расплакалась и после всё всхлипывала, зашивая деньги в Сашин жилет.

Утром Пушкин уехал в Тригорское. Солнце только-только показалось из-за горизонта, но пчёлы уже поднялись над лугом, предвещая жару. Не заходя в дом, Александр ждал, пока появятся Вульф и Языков, но на крыльцо к нему вышла Прасковья Александровна.

– Доброе утро, Сашенька, – непривычно ласково поздоровалась она.

– Доброе, – ответил Пушкин, он уже мысленно был в Пскове. – А где?..

– Проспали они, – махнула рукой хозяйка, поняв вопрос с полуслова. – Скоро соберутся, – она подошла к Саше и взяла обе его ладони в свои. – Будь осторожен. Я прямо места себе не нахожу – даже не спала сегодня. Что-то не то в воздухе.

– Душно, – легкомысленно ответил Пушкин. – Наверное, будет гроза. Нужно успеть доехать до города.

– Да, может, дело в этом, – задумчиво сказала Прасковья Александровна, отпуская его. – Тогда не буду задерживать, – она погрустнела.

– Милая моя Прасковья, – заметил, наконец, её угнетённость Саша, – всё будет хорошо. Мы вернёмся дней через пять – и сразу к вам. И Алексея я верну в целости, – он усмехнулся.

Вульф оказался лёгок на помине и прервал их прощание. Шумно вывалившись из дверей, они с Языковым погрузились в коляску и, дождавшись Пушкина, погнали в Псков. Когда вечером началась гроза, приятели уже были в гостинице.

На следующий день Александр сразу занялся делами. Во врачебной управе его осмотрел доктор и, к удивлению, подтвердил диагноз.

– У вас расширение вен обеих нижних оконечностей, особенно правой голени, – заявил он. – И затруднённость в движении вообще, ведь так? – особенным вопросительным взглядом посмотрел эскулап.

– Как вы верно подметили, сударь! – осторожно ответил Саша. – Сколько я вам должен?

– Сколько изволите, – врач опустил взгляд, – но гербовая бумага стоит три рубля.

Пушкин дал десять именно за то заключение, которое ему было нужно.

С оформленным документом он явился к Адеркасу.

– Я позволил себе придержать ваше прошение до получения медицинских бумаг, – сообщил тот. – Теперь я отправлю весь пакет дальше. Вы же понимаете, невозможно сразу передать письмо Его Императорскому Величеству, оно должно последовательно подняться наверх, – он сделал движение ладонью. – Возможно, для вас это окажется к лучшему, пройдёт какое-то время после казни.

Пол будто бы вылетел у Саши из-под ног.

– Какой казни? – выдавил из себя он. – Я ничего не знаю.

– Ох, – на добродушном лице губернатора появилась озабоченность, – вы сядьте, сядьте. Может, воды?

Пушкин отрицательно качнул головой.

– Кого? – хрипло спросил он. – Это же не секретные сведения?

– Нет, конечно, нет. Просто до нас новости долго идут. Уже шесть дней тому. Пестель, Каховский, Муравьёв-Апостол, Бестужев-Рюмин и Рылеев – повешены. Остальные – в Сибирь.

Пушкин чуть слышно выругался и до крови прикусил себе губу. Внутри всё кипело и требовало выхода. Приговор суда был предсказуем, но при этом казался совершенно невозможным.

Адеркас прикрыл уши руками:

– Учтите, любезный, я ничего не слышал. Сочувствие мятежникам карается нынче не мягче, чем само участие в заговоре. Держите себя в руках.

– Александр!

Пушкин открыл глаза. И тут же закрыл, реагируя на невыносимо яркий свет.

– Барин, проснитесь!

Саша заслонился рукой и осторожно выглянул наружу. Перед взором его всё расплывалось, в горле саднило, при этом ужасно мутило и хотелось пить. «Вот стыдоба-то, – подумал он. – Словно братец Лёвушка». От этой мысли стало ещё хуже. Пушкин прокашлялся и хрипло спросил:

– Ч-кхх-то случилось?

Одна из размытых фигур у постели пошевелилась и сказала голосом Вульфа:

– Эллины бы сказали, что ты сожительствовал с Дионисом.

Пушкин окончательно отнял руку от лица и вытаращил глаза. Кучер кхекнул и смущённо пояснил:

– Запил ты, барин.

Рука его протянула Саше кружку с водою, которая тут же была выхлебана до дна. В глазах прояснилось. Память тем не менее молчала. Впрочем, бледный вид и помятое лицо Вульфа намекали, что пили они явно вместе.

– Сколько я… кхм… сколько я пил?

– Дней пять, – ответствовал Алексей.

Жаркая волна стыда заставила Александра покраснеть. Он вспомнил всё – и вспышку ярости у Адеркаса… и бессвязные беспомощные проклятия в адрес Императора… и первый штоф водки в компании Вульфа. Следующие дни напоминали калейдоскоп ярких пятен. Скосив глаза в пол, он спросил:

– И как это было?

– Невероятно! – ответствовал Вульф. – Печёнка у тебя всё ещё крепче моей. Языков вон не выдержал, сбежал в Дерпт. На самом деле, это я его отправил, – понизив голос, признался Алексей. – Уж больно недозволенные речи ты вёл спьяну.

Они помолчали.

– Поехали домой, – сказал Пушкин.

– Прямо сейчас? – удивился Вульф.

– А почему бы и нет? Какой день на дворе?

– Вечер, – поправил его Алексей. – Двадцать четвёртое июля.

– Ого, – наконец подсчитал Саша. – Тем более едем. Утром будем дома.

Солнце уже поднялось из-за горизонта, когда коляска Пушкина въехала в Михайловское. Вульфа завезли в Тригорское – высадили на лужайке и покатили дальше. У Саши раскалывалась голова, и очень хотелось спать, хотя в дороге он всю ночь продремал сидя. Возле крыльца стояла какая-то незнакомая чёрная карета без герба. Пётр остановил коляску и помог Пушкину сойти. В недоумении, Александр вошёл в дом.

В гостиной на кресле расположился высокий шатен в тёмно-зелёном однобортном мундире, несмотря на жару, застёгнутом на все пуговицы, серых рейтузах с красным кантом и сапогах со шпорами. Фуражка в цвет мундира лежала на столике.

При виде Пушкина визитёр поднялся, на мгновенье зацепившись саблей в портупее за подлокотник.

– Василий Гаврилович Блинков, фельдъегерь Его Императорского Величества! – отрекомендовался он.

– Чем обязан? – вежливо поинтересовался Саша, непроизвольно отступив на шаг и чуть не сбив при этом с ног подоспевшую няню.

– Позвольте сразу перейти к делу. У меня есть ордер на ваш арест.

За спиной сдавленно охнула Арина Родионовна.

– Могу ознакомиться с документом? – чрезвычайно деловым тоном осведомился Пушкин, чувствуя, как от волнения кровь приливает к щекам и ушам.

– Пожалуйста, – хмыкнул фельдъегерь, протягивая лист гербовой бумаги.

«Предписание номер 1273», – гласил заголовок пропечатанного бланка. Стандартная канцелярская форма, лишь аккуратным убористым почерком вписано в свободную строку: «Пушкину Александру Сергеевичу», и снизу подписи так же рукописно: «Граф Иван де Витт» и «Барон Иван Дибич». Явиться к государю лично! Это ещё не совсем арест, может, наоборот, освобождение? Хотя, разве могло прошение дойти до Николая так быстро? Саша не знал, ликовать ему или хоронить себя заживо.

– Собирайтесь, сударь. Вероятнее всего, сюда вы вернётесь нескоро, – сказал Блинков, забирая документ у Пушкина.

Мысли вихрем завертелись в голове у Саши. Он быстро перебрал в уме оба варианта. Нужно надеяться на лучшее, но готовиться к худшему, – гласит народная мудрость.

– Сколько времени у меня есть? – спросил он.

– Сильно не торопитесь, – окинул Пушкина оценивающим взглядом фельдъегерь. – Приведите себя в порядок, чай, к Его Императорскому Величеству собираемся, в Москву, а не в крепость. К полудню если выедем – то и хорошо. Разрешите изъять бумаги из вашего кабинета, пока вы собираетесь?

– Разве у меня есть выбор? – махнул рукой в сторону своей комнаты Александр. – Берите.

«Кажется, действительно, арест», – подумал он обречённо.

Блинков коротко кивнул и вышел, обогнув прижавшуюся к стенке няню. Расстроенная старушка тут же бросилась к Саше.

– Голубь мой, за что же это? – плакала она, обнимая своего любимца.

– Тише, тише, родная, – попытался сосредоточиться на делах Пушкин. – Прикажи лучше истопить скорее баньку да кликни мне Архипа Кирилловича, у меня есть к нему дело.

Всхлипывая, няня ушла.

Когда баня была готова, Саша уже собрал все вещи. Собственно, ящик присланных братом год назад дорожных принадлежностей так и хранился, дожидаясь своего часа. Александр только налил свежих чернил в бутылёк и положил пару комплектов одежды. Архип вернулся с выполненным поручением, когда барин был в бане, и мялся в предбаннике, боясь оставить привезённое в доме, где сидит фельдъегерь.

– Забрал? Вот спасибо! – обрадовался Пушкин, принимая у садовника книги. – А почему две?

– Господин Вульф велели передать, и ещё письмо, – Архип протянул послание, сложенное треугольником, и собрался уходить.

– Постой, подожди на дворе, – попросил его Саша, – я сейчас прочту, и ты отнесёшь в дорожный ящик.

Сначала он просмотрел книги. Первая была той самой огромной Bible, за которой и ездил Архип. Вторая неожиданно тоже оказалась Библией, но с русским заглавием и обычного для книги размера. Открыв её, Александр с удивлением обнаружил внутри совсем другое название: Вальтер Скотт «Квентин Дорвард» – новый роман, которого он ещё не читал. Отложив просунутую между книг газету, Саша с нетерпением взялся за письмо. Оно действительно было от Вульфа.

«Ужасные новости! – писал Алексей. – Если, конечно, твой садовник не врёт. Матушка рассказала, что, пока мы были в отъезде, здесь по соседям шнырял какой-то шпион-ботаник, про тебя расспрашивал, чёрт его раздери. Думаю, ты всё уладишь, и мы встретимся в Дерпте. Зизи шлёт тебе привет и новый роман, а я – свежую газету. Надеюсь, ты огорчишься не так сильно, как в Пскове». И ниже красивым женским почерком: «Саша, пиши, как сможешь, не томи неведеньем. Храни тебя Бог. П.А.»

Пушкин швырнул письмо в печку, свернул не глядя газету, чтоб прочесть её в дороге, и вышел навстречу судьбе.