Пограничная трилогия: Кони, кони… За чертой. Содом и Гоморра, или Города окрестности сей
К полудню они выехали на проселочную дорогу, вдоль которой тянулись оросительные рвы. Джон-Грейди слез с коня, напоил его и стал водить туда-сюда в тени тополей, чтобы немного остудить его разгоряченное тело. Он перекусил вместе с детьми, которые оказались тут как тут. Кое-кто из них в жизни не ел хлеба из дрожжевого теста, и они с опаской смотрели на мальчика постарше, ожидая от него указаний. Они сидели в ряд – пятеро, включая Джона-Грейди, и он раздавал сэндвичи с ветчиной налево и направо, а когда все было съедено, стал резать ножом еще теплый пирог с яблоками и гуавой.
¿Donde vive?[157] – спросил мальчик постарше.
Джон-Грейди ответил не сразу. Дети молчали и ждали, что он скажет.
Когда-то я жил на большой асьенде, но теперь мне жить негде.
Дети сочувственно смотрели на него. Они предложили ему остаться с ними, но он поблагодарил и сказал, что едет в другой город, где живет его девушка, и он хочет наконец сделать ей предложение.
Его спросили, красивая ли у него девушка, и он ответил, что очень. Он сказал, что у нее синие глаза, во что дети никак не могли поверить. Еще он добавил, что ее отец – богатый асьендадо, а сам он бедняк, и дети очень за него огорчились, решив, что из его затеи с женитьбой ничего не выйдет. Старшая девочка сказала, что если его невеста действительно любит его, то непременно выйдет за него замуж, но мальчик не разделял ее оптимизма и заметил, что даже в богатых семьях девушка не может пойти против воли отца. Тогда девочка посоветовала непременно заручиться содействием бабушки, а для этого надо сделать ей хорошие подарки – ведь без ее участия толку не будет. Она добавила, что это знают все.
Джон-Грейди покивал, соглашаясь с народной мудростью, но признался, что успел огорчить бабушку и теперь вряд ли может рассчитывать на ее заступничество. Тут дети перестали есть, загрустили и уставились в землю.
Es una problema[158], сказал мальчик.
De acuerdo[159], кивнул Джон-Грейди.
¿Qué ofensa le dio a la abuelita?[160] – поинтересовалась младшая девочка.
Es una historia larga[161], махнул рукой Джон-Грейди.
Hay tiempo[162].
Джон-Грейди с улыбкой посмотрел на детей и, поскольку торопиться и впрямь было некуда, стал рассказывать все по порядку. Он рассказал, как с товарищем приехал верхом из другой страны, как в пути они повстречали третьего, совсем мальчика, у которого не было ни денег, ни еды, ни приличной одежды. Они позволили ему поехать с ними и делились всем, что у них было. У мальчика был очень красивый гнедой конь, но мальчик очень боялся молнии и во время грозы потерял своего прекрасного коня. Потом Джон-Грейди рассказал историю пропажи и находки коня в Энкантаде и как этот мальчик вернулся в Энкантаду и застрелил человека, как конные полицейские явились на асьенду и арестовали его с товарищем. Бабушка выкупила их из тюрьмы, но запретила его возлюбленной встречаться с ним.
Когда Джон-Грейди закончил, воцарилось молчание. Потом старшая девочка сказала, что он обязательно должен привести этого третьего к бабушке – пусть признается во всем. Но Джон-Грейди сказал, что это невозможно, потому что того мальчика нет в живых. При этих словах дети стали креститься и целовать кончики пальцев. Затем мальчик постарше сказал, что положение, конечно, трудное, но он обязательно должен попросить кого-нибудь поговорить с бабушкой от его имени и убедить ее, что он вовсе не виноват. Старшая девочка напомнила ему: ведь дело осложняется еще и тем, что девушка из богатой семьи, а ее возлюбленный беден. На это мальчик заметил, что раз у жениха есть лошадь, то он не так уж и беден. Тут все взоры устремились на Джона-Грейди. От него ждали разъяснений, и он сказал, что лошадь он получил от бабушки своей возлюбленной, а у него самого нет за душой ни гроша. Тогда старшая девочка сказала, что ему надо непременно обратиться к какому-нибудь знающему, мудрому человеку, который научил бы его, как себя вести, а младшая девочка посоветовала молиться Господу.
Уже поздно вечером Джон-Грейди въехал в Торреон. Стреножив коня, он привязал его возле гостиницы, вошел в нее и спросил у портье, где тут платная конюшня, но тот понятия не имел, что это такое. Он посмотрел в окно, увидел лошадь и сказал Джону-Грейди:
Puede dejarlo atrás[163].
¿Atras?[164]
Sí. Afuera[165]. Он показал рукой на задний двор.
¿Por dónde?[166] – спросил Джон-Грейди, поворачиваясь туда, куда показал портье.
Тот пожал плечами. Потом показал рукой в сторону холла.
Por aquí[167], сказал он.
В холле на диване сидел старик и смотрел в окно. Когда Джон-Грейди подошел к нему, тот посмотрел на него и сказал, ты, мол, не беспокойся: через холл этой гостиницы проходили существа и похуже лошадей. Тогда Джон-Грейди посмотрел еще раз на портье, вышел, отвязал коня и вошел с ним в гостиницу. Портье показал ему, куда пройти, и Джон-Грейди провел мышастого по коридору и вывел через распахнутые портье двери на задний двор. Напоил коня из корыта, потом насыпал купленного в Тлоуолило овса в крышку от мусорного бака и дал ему. После этого смочил в корыте мешок из-под овса и протер коня. Расседлал его, унес седло в помещение, пошел к себе в номер и лег спать.
Проснулся около полудня, проспав двенадцать часов. Встал, подошел к окну, выглянул в маленький дворик. Конь послушно топтался по замкнутому пространству, а трое ребятишек сидели на нем верхом. Один вел его под уздцы, и еще один ухватился за хвост.
На переговорном пункте Джон-Грейди выстоял длинную очередь, но, когда наконец его соединили с заказанным номером, Алехандры не оказалось дома. Когда он подошел к конторке, девушка взглянула на его лицо и со вздохом выразила надежду, что после обеда ему повезет больше. Так и случилось. К телефону подошла какая-то женщина и пообещала позвать Алехандру. Взяв трубку, Алехандра сказала, что сразу догадалась, кто ее спрашивает.
Я должен тебя увидеть, сказал Джон-Грейди.
Я не могу.
Это необходимо. Я приеду.
Нет. Нельзя.
Я уезжаю утром. Сейчас я в Торреоне.
Ты говорил с тетей?
Да.
В трубке воцарилось молчание.
Мы не сможем с тобой увидеться, наконец сказала она.
Это неправда.
Меня здесь не будет. Через два дня я еду на асьенду.
Я встречу тебя на станции.
Нельзя. К поезду приедет Антонио.
Джон-Грейди зажмурился, стиснул изо всех сил трубку и сказал, что она не имела права давать им такое обещание, даже если бы ему угрожала смерть. Он добавил, что все равно увидит ее, пускай в последний раз. Алехандра долго молчала, потом сказала, что поедет на день раньше – скажет в школе, что у нее заболела тетка. Завтра утром она сядет на поезд и встретится с ним в Сакатекасе. С этими словами она положила трубку.
Джон-Грейди оставил мышастого в платной конюшне в предместье Торреона, к югу от железной дороги. Хозяину велел обращаться с жеребцом поосторожнее, потому что он совсем недавно объезжен. Хозяин покивал и позвал коридорного. Джону-Грейди, впрочем, показалось, что эти люди будут своим умом доходить до того, как вести себя с лошадьми. Он отнес седло в седельную, которую коридорный запер потом на ключ, и вернулся к хозяину. Он был готов заплатить вперед, но хозяин замахал руками, и Джон-Грейди попрощался, вышел на улицу, дождался автобуса и поехал в центр города.
Он купил себе новую сумку, две рубашки и пару сапог. Потом отправился на вокзал, купил билет до Сакатекаса и пошел в кафе перекусить. Немного прогулялся, чтобы освоиться в новых сапогах, потом вернулся в гостиницу. Нож и револьвер закатал в скатку и вручил портье с просьбой убрать до его возвращения. Потом попросил разбудить его в шесть утра и отправился к себе в номер. Еще не стемнело, но он лег спать.
Когда утром он вышел из гостиницы, было пасмурно и прохладно, а едва сел в поезд, по стеклу побежали первые капли дождя. Напротив него сидели парень и девушка, брат с сестрой, и, когда поезд тронулся, парень спросил Джона-Грейди, откуда он и куда собрался. Джон-Грейди сказал, что родом он из Техаса. Попутчики не удивились. Вскоре прошел проводник, оповещая пассажиров, что можно позавтракать. Джон-Грейди предложил им поесть вместе, но молодой человек застеснялся и отказался. Джон-Грейди, впрочем, и сам был порядком смущен. Он сидел в вагоне-ресторане, ел яичницу и запивал кофе. Смотрел на серые поля, проплывавшие за мокрым стеклом, и вдруг почувствовал себя в новой одежде и сапогах так здорово, как давно уже не чувствовал. У него вдруг будто камень с души свалился, и ему вспомнились слова отца: трус не может выиграть, а тот, у кого в сердце тревога, не в состоянии любить. Вокруг простиралась унылая равнина, поросшая чольей, потом стали попадаться карликовые пальмы. Джон-Грейди достал сигареты, купленные на станции, закурил и стал пускать дым в стекло, словно пытаясь отгородиться от этих мест дымовой завесой.
В Сакатекас поезд прибыл уже после полудня. Выйдя из здания вокзала, Джон-Грейди прошел под каменной аркой акведука, потом направился к центру города. Дождь пришел за ним с севера: узкие каменные улочки потемнели и заблестели от дождя, магазинчики закрылись. Он прошел по улице Идальго, мимо собора, к Пласа-де-Армас и снял номер в гостинице «Рейна Кристина». Это было старинное здание в колониальном стиле. От мраморных плит вестибюля веяло прохладой. Попугай ара, сидевший в клетке, с любопытством косился на тех, кто проходил мимо. В ресторане, куда вела дверь из вестибюля, было весьма оживленно. Джон-Грейди взял ключ от номера и стал подниматься к себе. Портье с его сумкой шел следом. Номер оказался просторным, с высоким потолком. На кровати шелковое покрывало, на столе хрустальный графин с водой. Портье раздвинул шторы и зашел в ванную проверить, все ли там в порядке. Джон-Грейди подошел к окну, которое выходило на двор. Там старик ухаживал за белой и красной геранью в горшках, напевая под нос какую-то песенку.
Джон-Грейди дал портье на чай, запер дверь, положил шляпу на стол, растянулся на кровати и какое-то время разглядывал лепные украшения на потолке. Затем встал, снова надел шляпу и спустился купить сандвич.
Он гулял по узким извилистым улочкам Сакатекаса, разглядывал старинные здания, выходил на маленькие замкнутые площади. Местные жители одевались неплохо, порой даже элегантно. Джон-Грейди присел на скамейку на одной из площадей, и ему почистили сапоги. Дождь прекратился, повеяло свежестью. Джон-Грейди шел и заглядывал в витрины магазинчиков. Ему хотелось купить подарок Алехандре. Наконец он выбрал простое серебряное ожерелье, заплатил не торгуясь, и хозяйка магазина упаковала покупку в бумагу, перевязав ленточкой. Джон-Грейди положил сверток в карман и вернулся в гостиницу.
Согласно расписанию, поезд из Мехико и Сан-Луис-Потоси прибывал в восемь вечера. В половине восьмого Джон-Грейди уже был на вокзале. Поезд опоздал на час. Джон-Грейди стоял в толпе на платформе и смотрел на выходивших из вагонов пассажиров. Алехандру он даже не сразу узнал. На ней было длинное голубое платье и голубая шляпа с широкими полями, и ни Джону-Грейди, ни другим мужчинам на платформе эта девушка не казалась школьницей. Когда она спускалась по ступенькам из вагона, проводник взял у нее кожаный чемоданчик, потом вернул и приложил руку к фуражке. По тому, как она уверенно повернулась и двинулась туда, где стоял Джон-Грейди, он понял, что она заметила его еще из вагона. Ее красота показалась ему поистине неземной. Красота удивительная и даже неуместная на этой пыльной платформе, да и в любом другом месте на этой земле тоже… Алехандра подошла к Джону-Грейди, печально улыбнулась, коснулась пальцем шрама на его щеке и поцеловала этот шрам, а Джон-Грейди поцеловал ее в щеку и взял у нее чемоданчик.
Как ты исхудал, сказала она, а он посмотрел в ее синие бездонные глаза так, словно надеялся увидеть там предвечный образ вселенной.
Он с трудом заставил себя заговорить и сказал, что она очень красива, а она улыбнулась, и в ее глазах снова появилась та самая печаль, которую он заметил, когда она впервые пришла к нему. Он понимал, что, хотя печаль эта имела к нему самое прямое отношение, дело было не только в нем одном.
С тобой все в порядке? – спросила она.
Да, со мной все в порядке.
А что с Лейси?
С ним тоже все в порядке. Он поехал домой.
Они прошли через маленькое здание вокзала, и Алехандра взяла его под руку.
Поедем в такси, предложил Джон-Грейди.
Лучше пойдем пешком.
Хорошо.
Улицы были полны народа, а на Пласа-де-Армас перед резиденцией губернатора плотники устанавливали помост, где через два дня по случаю Дня независимости собирались выступать ораторы. Он взял ее за руку, они перешли через улицу и подошли к гостинице. По тому, как она держала его руку, он пытался понять, что у нее на сердце, но у него не получалось.
Обедали в ресторане гостиницы. Он впервые появился с ней на людях и оказался не готов к тем взглядам, которые открыто бросали на нее сидевшие невдалеке мужчины постарше, и к тому спокойному достоинству, с которым она выдерживала их. Он купил пачку американских сигарет и, когда официант принес кофе, закурил, потом положил сигарету в пепельницу и сказал, что должен все объяснить.
Он рассказал ей о Блевинсе, о тюрьме Кастелар, о том, что произошло с Ролинсом, и, наконец, о кучильеро, который умер от его руки со сломанным ножом в сердце. Он ничего не утаил. Какое-то время они сидели и молчали. Когда Алехандра подняла голову, он увидел, что она плачет.
Скажи мне, что с тобой? – сказал он.
Не могу.
Скажи, скажи, повторял он.
Откуда я знаю, кто ты? Откуда я знаю, что ты за человек? Откуда я знаю, что за человек мой отец? Я не знаю, пьешь ли ты виски, ходишь ли к шлюхам… Я не знаю, делает ли это он. Я не знаю, что представляют собой мужчины. Я не знаю ровным счетом ничего.
Я рассказал тебе то, что никогда никому бы не рассказал. Я рассказал тебе все, что только мог.
Что толку? К чему это?
Не знаю. Просто я должен был тебе это рассказать…
Наступило долгое молчание. Потом она подняла на него взгляд.
Я ведь сказала ему, что мы любовники, произнесла она.
Внезапно его пронзило холодом. Вокруг сделалось очень тихо. Она произнесла эту фразу еле слышно, и он вдруг почувствовал, как возле него сгустилось безмолвие.
Зачем? – проговорил он убито.
Она грозилась все ему рассказать. Моя тетка… Она потребовала, чтобы мы прекратили встречаться, иначе она ему все расскажет.
Она бы этого не сделала.
Не знаю. Но я не могла допустить, чтобы она получила надо мной такую власть. Потому-то я и рассказала ему все сама.
Но зачем?
Не знаю.
Это правда? Ты рассказала про нас отцу?
Рассказала…
Он откинулся назад, закрыл руками лицо, потом снова посмотрел на нее:
Откуда она узнала?
Трудно сказать. Кто-то мог нас увидеть. Может, Эстебан… Она слышала, как я уходила из дома. Слышала, как возвращалась.
Ты ничего не отрицала?
Нет.
Ну и что сказал твой отец?
Ничего. Ровным счетом ничего.
Почему ты не сказала об этом мне?
Ты был на горе. Я обязательно все рассказала бы. Но когда ты вернулся, тебя сразу арестовали.
Это он устроил?
Он…
Как ты могла ему в этом признаться?!
Не знаю… Я повела себя глупо. Но ее высокомерие… Я заявила ей, что не дам себя шантажировать. Я была в бешенстве.
Ты ее ненавидишь?
Нет, вовсе нет. Но она постоянно твердит мне, что я должна принадлежать только себе, и в то же время старается подчинить своей воле… Нет, я не испытываю к ней ненависти. Просто она не в силах удержаться от соблазна… Но я разбила сердце отца… Я разбила его сердце.
Он так ничего тебе и не сказал?
Нет.
А что он сделал?
Встал из-за стола. И ушел к себе.
Ты рассказала ему все, когда вы сидели за столом?
Да.
При ней?
Да. Он встал, ушел к себе, а на следующий день до рассвета уехал. Поседлал коня и уехал… Взял собак и отправился в горы. Я думала, он хочет найти тебя и убить…
Она заплакала. Люди за другими столиками бросали на них удивленные взгляды. Она сидела, опустив голову, и беззвучно рыдала. Только чуть вздрагивали ее плечи и по щекам катились слезы.
Не плачь, Алехандра… Не надо.
Она покачала головой:
Я все разрушила… Я хотела умереть.
Не плачь. Я все исправлю.
У тебя ничего не выйдет, возразила она и посмотрела на Джона-Грейди.
До этого он не знал, что такое отчаяние. И только теперь понял, что это такое.
Он отправился на гору? Так почему же он не убил меня?
Не знаю. Может, опасался, что тогда я покончу с собой.
Ты бы это сделала?
Не знаю.
Я все исправлю. Ты должна мне позволить…
Она покачала головой:
Ты ничего не понимаешь.
О чем ты?
Я не подозревала, что он может перестать любить меня. Я думала, что он на такое не способен. Но теперь вижу, что ошибалась.
Она вынула из сумочки платок.
Извини… На нас смотрят…
Ночью шел дождь, ветер вносил шторы в комнату, и было слышно, как струи воды с шумом падают на каменные плиты дворика. Он крепко прижимал к себе ее нагое бледное тело, а она плакала и говорила, что любит его. Он предложил ей стать его женой, говорил, что может зарабатывать на жизнь, что они уедут к нему на родину, будут жить там и ничего плохого с ними не случится. Она так и не смогла заснуть, а когда он проснулся поутру, увидел, что она стоит у окна в его рубашке.
Viene la madrugada[168], сказала она.
Да.
Алехандра подошла к кровати, села на краешек:
Я видела тебя во сне. Мне приснилось, что ты умер.
Вчера?
Нет, давно. Еще до всего этого… Hice una manda…[169]
Чтобы сохранить мне жизнь?
Да. Тебя пронесли по улицам города, в котором я никогда не бывала. На рассвете. Дети молились… Lloraba tu madre… Con más razón tu puta[170].
Он прижал ладонь к ее рту:
Не надо говорить такое…
Они вышли в город спозаранку, слонялись там по улицам без цели. Заговаривали с подметальщиками, с женщинами, которые мыли ступеньки своих магазинчиков. Позавтракали в кафе, а потом пошли бродить по переулкам, где старые торговки местными сластями – конфетами из патоки мелкоча, медовым хворостом чарамуска и тому подобным – раскладывали на выставленных прямо на булыжную мостовую лотках свой товар. Джон-Грейди купил клубники у мальчишки, который взвесил ягоды на медных балансирных весах и положил в кулек. Потом они зашли в парк Независимости, где на высоком пьедестале стоял белый каменный ангел со сломанным крылом. С его запястий свисали разорванные оковы. Джон-Грейди отсчитывал про себя часы, оставшиеся до прихода поезда с юга, который увезет – или, может, все же не увезет – ее. Он сказал ей, что если она доверит свою жизнь ему, то он никогда не подведет ее и не обидит и будет любить до самой смерти, и она сказала, что верит ему.
Ближе к полудню на пути в гостиницу Алехандра взяла его за руку и повела через улицу.
Пойдем, я что-то тебе покажу, сказала она.
Они прошли вдоль стены собора, а потом, пройдя сквозь арочные ворота, вышли на другую улицу.
Куда ты меня ведешь?
В одно место.
Они шли по узкой извилистой улочке, миновали кожевенную мастерскую, лавку жестянщика, потом оказались на маленькой площади.
Здесь погиб мой дед. Отец мамы.
Где?
Вот здесь, на площади Пласуэла-де-Гвадалахарита.
Во время революции?
Да. В четырнадцатом году. Двадцать третьего июня. Он сражался под началом Рауля Мадеро. В бригаде из Сарагосы. Ему было двадцать четыре года. Они пришли сюда с севера. Дальше тогда уже никакого города не было… Он умер в чужом, незнакомом месте. Эскина де-ла-Калье-дель-Десео и эль-Кальехон-дель-Пенсадор-Мехикано[171]. И матери не оказалось рядом, чтобы оплакать сына. Все как на корридах. И птичка не вспорхнула… Только кровь. Кровь на камнях. Ну вот, я показала тебе, что хотела. Пошли.
Кто такой Мексиканский Мыслитель?
Поэт. Хоакин Фернандес де Лисарди. Он прожил тяжелую жизнь и умер совсем молодым. Ну а что касается улицы Желаний, то, как и улица Печальной Ночи, это все названия, типичные для Мексики. Ну, пойдем.
Когда они пришли в номер, там убирала горничная, но тотчас удалилась, и они, задернув шторы, легли в постель. Они любили друг друга и заснули, обнявшись. Когда проснулись, был уже вечер. Алехандра вышла из душа, завернутая в полотенце, села на край постели, взяла его за руку.
Я не могу сделать то, о чем ты просишь. Я люблю тебя, но я не могу.
Джон-Грейди вдруг ясно увидел, как всю свою жизнь шел к этому моменту, а дальше идти уже некуда. В него вселилось что-то холодное и бездушное. Какое-то чужое существо. Ему даже показалось, что оно злобно ухмыляется, и трудно было поверить, что это чудовище когда-нибудь его покинет. Когда Алехандра снова вышла из ванной, она была уже полностью одета, и он опять усадил ее на кровать, взял обе руки в свои и начал говорить, но она только качала головой и отворачивала заплаканное лицо. А потом сказала, что ей пора и что она не имеет права опоздать на поезд.
Они шли к вокзалу, она держала его за руку, а он нес ее чемоданчик. Прошли по аллее над старой ареной, где устраивались бои быков, спустились по ступенькам мимо каменной, украшенной резьбой эстрады для оркестра. Дул сухой ветер с юга, шуршал листьями эвкалиптов. Солнце уже село, парк погружался в голубые сумерки, а по стенам акведука и на аллеях загорались желтые уличные фонари.
На платформе она прижалась к нему, уткнувшись в плечо. Он говорил, говорил, но она молчала. Потом с юга появился поезд. Выпуская клубы дыма и пара и громко пыхтя и отдуваясь, мимо них прошел паровоз, потом остановился, отчего по всему составу, от головы к хвосту, прокатился грохот. Изгибаясь вдоль перрона, вагоны уходили в темноту, и лишь их окна тихо светились. Джон-Грейди вспомнил, как двадцать четыре часа назад такой же поезд подошел к этой платформе. Алехандра коснулась пальцами серебряного ожерелья на шее, наклонилась, чтобы взять свой коричневый чемоданчик, поцеловала Джона-Грейди, прижалась к нему мокрым лицом, потом направилась к вагону и скрылась в нем. Джон-Грейди смотрел ей вслед и думал, что все это сон. Вокруг родные и близкие здоровались и прощались друг с другом. Джон-Грейди бросил взгляд на мужчину с девочкой на руках, которая весело смеялась, но вдруг увидела лицо Джона-Грейди, и ее веселье как ветром сдуло. Джон-Грейди стоял и удивлялся, как у него хватает сил дожидаться отхода поезда. Но он выдержал до конца и, когда поезд растворился в сумерках, повернулся и зашагал прочь.
Расплатившись в гостинице и забрав свою сумку, Джон-Грейди отправился в бар в ближайшем переулке, из открытой двери которого доносилась веселая американская музыка. Там он страшно напился, ввязался в драку и проснулся на железной кровати в незнакомой комнате с зелеными обоями и бумажными занавесками. За окном серел рассвет и пели петухи.
Джон-Грейди осмотрел свое лицо в тусклом зеркале. Челюсть распухла, виднелся огромный синяк. Лицо в зеркале делалось относительно симметричным, только если чуть повернуть голову. Попытки приоткрыть рот отзывались резкой болью. Рубашка порвана и запачкана кровью, сумка исчезла. Мало-помалу в его памяти начали возникать фрагменты ночи, весьма похожей на дурной сон. Джон-Грейди вспомнил силуэт человека на улице, стоявшего вдалеке, как тогда Ролинс на автостанции – вполоборота, накинув на плечо куртку, словно желая бросить прощальный взгляд. Как человек, который уходит, не осквернив чужого дома, не посягнув на дочь хозяина… Джон-Грейди вспомнил свет в дверном проеме складского помещения с крышей из рифленого железа, куда никто не заходил и не выходил оттуда… Городской пустырь под дождем. В тусклом свете фонаря из какого-то ящика выбралась бездомная собака, до которой никому не было дела, постояла и побрела дальше среди куч мусора и камней, а потом скрылась за темными домами.
Джон-Грейди вышел на улицу. Стал снова накрапывать дождь. Не зная, где находится, Джон-Грейди попытался найти дорогу к центру, но быстро заблудился в лабиринте узких улочек. Спросил у какой-то женщины, как пройти к центру, та показала рукой направление, а потом долго смотрела ему вслед. Наконец вышел на улицу Идальго. Навстречу бежала собачья свора. Когда собаки оказались рядом, одна из них вдруг поскользнулась на мокрых камнях и упала. Другие, скаля зубы и угрожающе рыча, обернулись к незадачливой псине, но та успела вскочить на лапы, не дав возможности остальным на нее наброситься. Затем свора как ни в чем не бывало удалилась.
Джон-Грейди дошел до северной окраины Сакатекаса и вышел на шоссе. Когда появлялась машина, он поднимал руку. Деньги были на исходе, а путь предстоял неблизкий.
Весь день он ехал в старом фаэтоне «ла-саль». Водитель в белом костюме с гордостью поведал пассажиру, что это единственный автомобиль такой марки во всей Мексике. Он рассказал Джону-Грейди, что в молодости странствовал по всему белому свету и учился вокальному искусству в Милане и Буэнос-Айресе. Водитель исполнил несколько арий, энергично при этом жестикулируя.