Дурак! Дубина! Болван! Ну и болван же я был, что все рассказал честно! Надо было пытаться выкрутить, схитрить, придумать что-то. Соврать, допустим, что я должен показаться людям графа в определенный день в назначенном месте – для страховки. Сказать, будто Шейланд знает, что я направлялся к Деррилу, и за мной следили графские воины. Не думаете же вы, добрый господин, что граф доверил мне такую ценность и не послал никого проследить?! Или еще лучше: это не лорд Виттор дал мне Предмет, а леди Иона. И так сказала при этом: «Мне служат рыцари-кайры, никто из них не станет пачкать руки продажей святыни. Но они пойдут за вами следом, любезный Хармон, и обеспечат защиту вам и Предмету – за это можете быть спокойны». Вот что надо было сказать тюремщикам! А потом прибавить этак вкрадчиво: «Вы же знаете, добрые господа, что воины Севера – люди без души. Слыхали поговорку: скорее лев зарыдает над добычей, чем кайр помилует врага. Вообразите, дорогие мои, что с вами сделают северяне, когда придут сюда?..»
Эх, дубина! Задним числом всегда так хорошо думается! Столько отличных мыслей приходит, да поздно! Еще вчера я имел неслыханную роскошь: возможность говорить. И, дурак, даже не понял, насколько это важно и как легко этого лишиться! Я говорил с тюремщиком – значит, мог его обхитрить, умаслить, подкупить, запугать, убедить… Но ничего не сделал, только блеял трусливо, как овца! А сегодня – упущено, миновало. Было да сплыло. Я все рассказал вчера – им больше нет смысла говорить со мной! Шанс упущен!
Он зарыдал, сотрясаясь всем телом. Слезы полились по щекам и грязной бороде. В отчаянии Хармон забил по камням руками, ногами, затылком. Дурак, дурак, несчастный дурак!
Наткнулся пяткой на череп Джека и со злобой пнул. Вот костяшка, в которой мозгов было побольше, чем у Хармона-торговца! Джек уж точно не выложил все, как школяр на уроке! Сказал тюремщикам: «Провались во тьму! Ни слова не скажу». Они взялись ломать ему кости и сдирать кожу. Когда прервались, Джек говорит тюремщику: «Исполни мою последнюю просьбу, тогда расскажу, что знаю». Тюремщик: «Какую просьбу?» А Джек: «Зажми мне нос». Тюремщик удивился: «Это еще зачем?» А Джек в ответ: «Чтобы не чуять, как смердит дерьмо, из которого ты сделан! Остальные пытки – пустяки, а вот вони твоей, боюсь, не выдержу!» Тогда уж они крепко за него взялись… но все равно ничего не смогли выжать, потому и бросили Джека сюда, в подземелье – решили, что если не боль, так голод из него вырвет признание.
Хармон вновь мерил камеру шагами, натыкаясь на стены. Подпрыгивал, пытаясь согреться. Прижимал язык к камням, пытаясь напиться. Молился, когда ужас позволял ему связать хоть несколько слов. Молился Елене Прозорливой – святой покровительнице купцов. Елена не отвечала ему, и Хармон хорошо знал, за что святая на него гневается. Ему был дан прекрасный товар, а он – дубина! – провалил все дело. Пожадничал, ушел от корабельщика, ради лишних восьмисот эфесов поперся к жестокому барону – и вот, получай!
Он молился святой Вивиан – Праматери графа Виттора, и Светлой Агате – Праматери леди Ионы. Он не знал молитв этим святым, поэтому обычными словами рассказывал им, как все было, и шептал сквозь слезы: «Пощадите! Пошлите спасение, умоляю вас! Святые матушки, дайте мне выжить! Ведь я старался ради ваших детей, помогал любви графа…» Вивиан молчала, как и Агата. Святые видели Хармона насквозь и знали, что он лукавит. Торговец хотел набить свой кошелек.
Хармон облизывал влажную стену, размазывал по щекам слезы и принимался молиться Праматери Янмэй – величайшей изо всех. «Пресвятая матушка, сжалься надо мною, пошли мне крошку твоей милости! Ведь недаром прозвали тебя люди – Янмэй Милосердная! А еще зовут тебя – Янмэй Избавительница, Янмэй, Несущая Спасение! Спаси меня, избавь от страданий, молю тебя, всеблагая матушка!»
Янмэй Милосердная, Праматерь императоров Блистательной Династии, ответила Хармону-торговцу. Озарением возникла в его голове сценка – всплыла из глубины памяти, давным-давно услышанная и позабытая. Хармон вспомнил, отчего Праматерь Янмэй зовут Милосердной. Вспомнил – и похолодел. Святая Ульяна – семнадцатая Праматерь, не оставившая потомков, – столкнулась в лесу с клыканом. Зверь разметал воинов и продырявил Ульяну своим рогом. Рана была столь страшна, что не осталось надежды на спасение: даже Священные Предметы оказались бессильны. Ульяна взмолилась, чтобы воины избавили ее от страданий, но никто не решался поднять руку на посланницу богов. Лишь один человек осмелился на это. Праматерь Янмэй вогнала стилет в сердце Ульяны, подарив ей милосердие…
Боги, неужели таков и есть ответ?! Неужели лучшее, о чем можно мечтать, – это быстрая смерть?!
Проходили часы, а может, сутки. Внутренности Хармона сделались клубком ядовитых змей, грызущих друг друга. Вновь и вновь он думал, не мог не думать: каково это – умирать от голода?
Каково тебе было, Джек? Что ты чувствовал? Сколько дней, недель, месяцев голод сжирал тебя изнутри?! Или, может быть, железо палачей до того изувечило тебя, что околел в считаные часы? О, счастливчик! Умный счастливчик, будь ты проклят! Сразу понял, что лучше пойти под пытки, – это всяко быстрее голодной смерти. Какой-то денек страданий – и все, здравствуй, Звезда!
Или, может, Джек, ты был еще хитрее? Ведь умер у сухой стены, а не под струйкой влаги! Скажи: ты уморил себя жаждой? Дал себе приказ: не пить ни глотка. День просидел спокойно, второй перетерпел, на третий впал в забытье. Простое дело! Достаточно лишь заставить себя не пить. Чертов дворянин! Как ты это сумел? Как вытерпел – слышать звук воды, сгорать от жажды, но не припасть к струйке? Кто родил тебя, кто воспитал? Где ты взял такую силу воли?!
Хармон комкал на груди ткань с фамильным гербом Джека, и к ужасу в груди примешивалась черная зависть. Торговец теперь не сомневался: его предшественник нашел способ умереть быстро. Это потребовало железного самоконтроля, но Джек сумел. А Хармон-торговец не сможет. Ему предстоит вечность мучений.
Милосердная Янмэй…
Когда вверху раздался скрип, Хармон поднял голову и смотрел, смотрел, смотрел в проем, не в силах поверить. Люк был открыт, и факельный свет озарял лицо молодого воина.
– Ну, и дыра!.. – Сказал Джоакин Ив Ханна. – Хватайтесь за руку, вылезайте. Ну же!
Искра
20 июня 1774 года
Фаунтерра – Бледный Луг – Фаунтерра
Как чувствует себя подсудимый перед объявлением приговора?
Вероятно, так. Он – она – лежит на спине, поминутно вздрагивая от боли. Судья – лысеющий старик, одетый в жилет и сюртук, несмотря на летний зной, – вдавливает сучковатые пальцы в живот подсудимой. То выше пупка, то ниже, то правее, то левее. Под правым ребром нажатие отзывается резкой болью, заставляя подсудимую морщиться. Судья давит вновь и вновь – предъявляет боль под ребром, как уничтожающую улику, и требует признания:
– Что чувствуете, миледи? Вот здесь – плохонько, да?
Ночная блуза подсудимой поднята аж до груди. Судья глядит сквозь пенсне на белый плоский животик, отчего девушка чувствует себя унизительно обнаженной и беззащитной. Впрочем, ничего другого ей, подсудимой, и не полагается. Она выдавливает признание:
– Больно… Здесь, под вашими пальцами, да…
– Какая боль? – уточняет судья и мечет пригоршню юридических терминов, малопонятных для подсудимой: – Режущая боль? Колющая? Тупая или острая? Пульсирующая или продолжительная?
– Иглы… – говорит подсудимая. – Как будто иглы.
– М-да, миледи… Дело понятное…
Она не может понять, почему судья медлит. Ведь он уже знает приговор! Зачем тянет время, почему не скажет напрямик? Пытка ожиданием – это часть приговора? Или судья хочет, чтобы она унизилась и стала умолять. Что ж, подсудимая вряд ли может позволить себе гордость.
– Что со мною, сударь? – спрашивает она.
Впервые судья отрывает взгляд от ее живота, сверкает ей в лицо холодными стекляшками пенсне:
– Миледи, вы страдаете печеночной хворью.
Сказав это, он умолкает с таким видом, будто краткою фразой выражена уже вся ее дальнейшая судьба. Зачем он издевается над нею? Ведь она – не закоренелый преступник, впервые за недолгую жизнь предстала перед судом. Откуда ей знать смысл подобных слов?
– Что это значит?.. – спрашивает она.
Судья отвечает многословно – работает на публику. В первом ряду зрительского зала – выскородная дама, северная графиня. Законник поворачивается к ней и принимается блистать ученым красноречием:
– Изволите видеть, ваша милость, в тело юной проникли болезнетворные миазмы и расположились в печенке – вот здесь. – Подсудимая вздрагивает, когда он тычет ей под ребро. – Теперь печень окутана хворью, как будто паутиной. Она вырабатывает излишек желчи, каковая и отравляет тело.
Подсудимая силится понять, но не слышит в речи судьи главного: что с нею будет? Какая судьба ждет впереди?
Графиня спрашивает – невпопад, не о главном:
– Какое лечение требуется?
Судья с радостью разворачивает ответ:
– Печеночная хворь весьма непроста, миледи. Поскольку не имеется прямого лекарственного доступа к пострадавшему органу, придется действовать опосредованно. Основою нашего лечения станет кровопускание. Вы понимаете, миледи, что кровь протекает через все органы тела. Она вымывает хворь из печени, но загрязняется сама. Нашею задачей будет убрать из тела как можно больше грязной крови, а для ее замещения пить утром и вечером красное вино. Помимо того, применим и травяные снадобья, как то…
Подсудимой хочется взвыть. Скажите наконец главное! Оставьте ваш птичий язык, ответьте на один-единственный вопрос!
– Я умру?
Судья снисходительно улыбается: что взять с наивной дурехи!
– Юная леди, ваше выздоровление в руках богов, а их деяния нельзя предсказать. Однако из медицинского опыта, каковой у меня, смею заметить, весьма велик, скажу следующее: при надлежащем уходе и точном следовании указаниям весьма вероятно, что хворь отступит через три дня после того, как вы совершенно ослабеете. Если же говорить полностью точно, то вы будете сперва опускаться в глубину хвори, затем проведете три дня в наихудшем состоянии, а потом пойдете на поправку ровно с той же скоростью, с какой прежде шли на убыль.
Приговор подразумевает всего лишь пытку, но не казнь? Подсудимая боится поверить, робко переспрашивает:
– Вы имеете в виду, что эта хворь не смертельна?
– В высшей степени! – грозно вещает судья. Окуляры блещут, затеняя глаза. – В высшей степени смертельна, юная леди!
Подсудимая холодеет, даже графиня испуганно ахает. Судья удовлетворенно покачивает головой. Он дает себе время насладиться моментом, а затем проявляет снисхождение:
– Это если брать без учета влияния медицинского ухода. Но если же с требуемой регулярностью применить те процедуры и снадобья, какие я предпишу, то риск смертельного исхода сделается пренебрежимо минимальным.
Подсудимая переводит дух. Она помилована! В сердце вспыхивает столь пламенная радость, что девушке становится стыдно. Это низко – так дрожать за свою жизнь! Замирать от животного ужаса в ожидании приговора – недостойная трусость.
– Вы предписываете кровопускание, сударь?
– Конечно, юная леди! В нем – основа всего процесса.
Она осмелела настолько, что позволяет себе крохотное возражение:
– Раненые воины слабеют, когда теряют кровь. Правильно ли, сударь, совершать те действия, что приведут к потере сил?
Судья одаривает ее новой снисходительной улыбкой:
– А то как же, юная леди! В этом и смысл! Вам предстоит сперва ослабнуть, и лишь потом, когда хворь отступит, заново набраться сил. Из полнокровного и сильного тела хворь нипочем не уйдет. Она тянется к жизненным силам, будто мухи к патоке. Когда вы ослабеете – вот тогда появится возможность изгнать ее. Но учтите, что необходимы также снадобья и красное вино. Это весьма важное дополнение, и горе вам, если проигнорируете его, юная леди.
Графиня удовлетворенно кивает. Судья, почему-то взявший на себя роль палача, извлекает из саквояжа кожаный сверток, раскрывает, вынимает нож с треугольным лезвием. Служанка приносит таз и кувшин воды, судья-палач закатывает рукава и деловито омывает ладони.
– Приступим же к первому кровопусканию. Будем повторять их один раз в два дня, и так до тех пор, покуда хворь не достигнет своего дна. Дайте-ка вашу ручку, юная леди.
Подсудимая откидывается на подушку, верная своему решению: терпеть без малейшего стона. Ей по-прежнему стыдно за пережитый страх. Палач взмахом лезвия вскрывает ей запястье.
– Вот, взгляните, ваша милость, – обращается он к знатной зрительнице, пока кровь девушки струится в таз. – Изволите видеть, ваша дочь побелела лицом. Это верный знак, что мы на правильном пути: дурная кровь, что имеется в ее теле, отхлынула от кожи.
Графиня кивает, довольная объяснением.
– Простите, сударь, – осторожно спрашивает осужденная, – вы говорите, хворь обитает в печени. Не странно ли, что сперва у меня заболела голова, а лишь потом – печенка?
Старик склоняет голову и хмурится, не веря слуху. Пигалица рискнула оспорить приговор?!
– Неужели вы ставите под сомнение мои знания, юная леди? Я имею честь носить звание лекаря уже двадцать девять лет! Мне довелось лечить епископа города Маренго, благородного графа Блэкмора с его женою, и маркиза Эверглейд, и маркизу Фламерс, и…
– Сударь, простите, если обидела. Я лишь пытаюсь понять, как такое случилось, что хворь живет в печени, но заставляет страдать голову?
– Юная леди, – поджав губы, цедит судья, – печеночная хворь приводит к избытку желчи, а та, в свою очередь, нарушает все внутренние потоки и балансы, так что боль может возникнуть в любой части тела. Вот, полюбуйтесь-ка.
Он извлекает из саквояжа крохотное зеркальце и подносит к лицу девушки.
– Видите, юная леди, каков цвет кожи?
Подумать только! Прежде она не замечала этой вопиющей улики: под глазами вырисовались грязно-желтые треугольники.
– Цвет желчи. Вот вам сигнал, что источник напасти следует искать в печени. Если уж не верите мне, то поверьте собственным глазам, юная леди!
Этот цвет грязной выгоревшей бумаги напоминает подсудимой картину столь жуткую, что она вздрагивает. Полумертвая восковая старуха на грязном тюфяке. Осознание накрывает девушку ледяным дождем.
– Сударь, не скажете ли, как хворь могла попасть в тело? Передалась от другого больного, верно?
– Юная леди, относительно передачи моровых болезней, таких как сизый мор, гирма или язвенница, нет единого понимания. Но в случае печеночной хвори дело совершенно ясное: носителем хвори являются миазмы – болезнетворный смрад, выдыхаемый одним человеком и вдыхаемый другим.
«Холодная тьма! Старуха – ее смрад был ужасен! Зловоние мертвеца! Неужели и я… – Подсудимая боится даже додумать мысль до конца. – Неужели и я… стану такой?!»
– Сударь, скажите… от печеночной хвори человек начинает… пахнуть?
– Когда хворь достигнет своего полного развития. Сейчас, юная леди, вы не источаете запаха, а значит, находиться подле вас вполне безопасно. Но когда дыхание сделается смрадным, я назначу вам носить маску, пропитанную луковой эссенцией. Без этого вы создадите опасность для леди-матери и всех домочадцев.
Он оканчивает экзекуцию и принимается бинтовать рану.
– Вот и все, юная леди. А вы боялись.
Девушка не боялась… по крайней мере, не кровопускания. Но она не спорит, все мысли заняты видением из богадельни. И своею собственной преступной глупостью. Лишь теперь она понимает, в чем провинилась, почему предстала перед судом! Грядущие пытки, унизительная слабость, отвратительные изменения в теле, что начнет желтеть и смердеть… Все – расплата за глупость. Зачем она пошла в госпиталь? Зачем сама?!
А ведь ее предупреждали: и графиня, и заботливый Итан… О, боги! Итан! Ведь и он мог заразиться!
– Не забывайте, ваша милость, – приговаривает старичок в пенсне, собирая инструменты, – утром и вечером юной леди следует принимать по чаше красного вина для очищения крови. Также требуются травяные снадобья – я пришлю их всенепременно. Полынь усмиряет печень и снижает количество желчи, а зверобой и ромашка противодействуют дурным миазмам. При каждой еде, непосредственно после питания.
Он обменивается еще парой фраз с графиней, получает оплату и уходит, бодро пришаркивая подошвами.
– Как твое самочувствие, дитя? – ласково спросила графиня, выслав служанку проводить лекаря.
– Я так глупа… – прошептала Мира. На глаза просились слезы.
– Отчего же? Ты не виновата, что захворала! Ведь слышала, что сказал лекарь: кто-то дыхнул на тебя – и дело сделано. Наверное, на этом представлении чудо-машины был хворый. Подлец! Необходимо ввести закон и жестоко наказывать любого, кто разносит свои миазмы!
Леди Сибил сказала еще много утешительных слов. На душе у Миры потеплело достаточно, чтобы отвлечься от мыслей о своей ничтожности.
– Миледи, вы так добры! Прошу, не сидите со мною. Не прощу себе, если вы тоже заразитесь.
– Не говори глупостей! Лекарь же сказал: сейчас это безопасно. Вот когда будет запах…
Миру передернуло от омерзения.
– Какая гадость!..
– Ну-ну! Мой муж-граф, знаешь ли, тоже не благоухает. Но ничего в этом мерзкого нет, такова уж природа естества.
Девушка даже усмехнулась.
– Если уж о том пошло, сам лекарь тоже не лишен… миазмов.
– Он стар, но хорош, – заверила графиня. – Один из лучших лекарей Фаунтерры. Уж не думаешь ли ты, что я привела бы к тебе шарлатана?
– Благодарю вас, миледи. Так много делаете для меня. А я приношу вам одни хлопоты.
– Пустое, – отмахнулась леди Сибил широким жестом, – все пустое! Не думай ни о чем, не забивай голову – и поправишься скорее. Мне следует идти, есть дела в городе. Элис принесет тебе вина, а потом ложись и спи – это самое лучшее.
– Конечно, миледи.
Графиня ушла, а служанка явилась с чашей вина. После кровопускания наступила слабость, Миру клонило в сон. Однако она ясно понимала: лечь спать – худшее, что можно сделать. После новых процедур она станет еще слабее. Если действовать, то прямо сейчас – позже попросту не хватит сил. А сделать кое-что нужно: довести до конца дело, за которое она заплатила так дорого.
– Элис, принесите перо и бумагу. И пришлите ко мне Вандена через четверть часа.
Получив в руки перо, Мира быстро вывела записку.
«Милый Итан, я должна предупредить. В ближайшее время Вам следует обратиться к лекарю. Жуткая старуха в госпитале Терезы, как мне довелось выяснить, страдала печеночной хворью. Хворь могла передаться и Вам, потому прошу: немедленно примите меры. Простите за то, что не послушала Вас. Я была безнадежно глупа. Простите».
Затем принялась одеваться. Это оказалось нелегким делом: движения были замедленны, в глазах туманилось. Одеждой для этого случая Мира запаслась заблаговременно. Памятуя о том, чем обернулось появление дворянки в госпитале Терезы, приобрела коричневое платье, какие носят небогатые мещанки, деревянные башмаки, чепец и грубые чулки. Стоило видеть лицо лавочника, когда Мира примеряла все это, отложив в сторону свои шелка…
В дверь постучали.
– Миледи, вы меня звали?.. – спросил Ванден и с удивлением воззрился на ее наряд.
– Я прошу вашей помощи, сир. Мне следует побывать за городом, в местечке Бледный Луг – семь миль пути. Будьте добры, сопроводите меня.
– Миледи… – Ванден растерялся. – Говорят, вам нездоровится… похоже, так оно и есть. Стоит ли пускаться в дорогу?
– Стоит или нет – мое дело, не так ли? – отрезала Мира. – Можете помочь мне, сир, или отказать. Но я поеду в любом случае.
– Миледи, ваша матушка будет недовольна.
– Еще меньше радости ей доставит, если вы отпустите меня одну.
Ванден кивнул:
– Слушаюсь, миледи. Я велю подготовить экипаж.
Бледный Луг был почтовой станцией, разросшейся до размеров городишки. Сорок лет назад здесь была лишь конюшня, таверна и точка имперской курьерской службы. Некий предприимчивый купец сообразил, что можно подзаработать, построив рядом гостиницу. Жилье в столице дорого, а сама Фаунтерра, переполненная шумом и движением, многим внушает робость и тревогу. Для крестьян и приезжих мещан оказалось удобно и выгодно – остановиться в тихом уютном местечке осторонь столицы, днем наведываться в Фаунтерру по делам, а на ночлег возвращаться в Бледный Луг. Благо семь миль – не такое большое расстояние.
Примеру первого купчины последовал второй, а там и третий. К курьерской станции приросла пара улочек, заполненных гостиницами и кабаками. Затем выстроили церковь, она-то и закрепила за Бледным Лугом статус городка. Сейчас здесь жило около пятисот человек: они служили в гостиницах, занимались извозом, а также держали огороды, что пятнистым одеялом устилали земли вокруг городишки.
Все это Мира узнала от кучера – он был уроженцем Фаунтерры, а не северянином, как Ванден. Кучер и обнадежил ее:
– Найти леди в Бледном Лугу? Ничего нет проще! Леди и лорды не живут в Бледном Лугу, так что ваша дамочка будет приметна. Любого спросите – он вам скажет. К тому же, если она поселилась двадцать лет назад, то домов тогда было совсем немного. Узнайте, какие дома стоят с тех пор, – в одном из них ищите. Или дайте монетку – я сам порасспрошу.
И вот они стояли на центральной (и единственной) площади Бледного Луга под пекущим июльским солнцем. По одну сторону – та самая почтовая станция, по другую – церковь, прямо в середине площади – коновязь и поилка.
– Так я разузнаю насчет дома, миледи? Я это мигом.
– Да, прошу вас. – Мира протянула кучеру агатку, он шустро привязал коней и исчез.
Горстка горожан остановились рядом, с интересом поглядывая на экипаж: крупный, золоченый, разукрашенный медведями Нортвуда. А Мира еще пыталась одеться по-мещански! Пока они сидят в этой драгоценной телеге, ее маскировка немногого стоит.
– Начнем со станции, сир Ванден, – сказала девушка. – Наверняка там знают всех жителей городка.
В помещении почтовой точки находились смотритель и мальчишка-слуга. Вандена, с его северными чертами лица, опоясанного мечом и одетого в дублет, смотритель принял за курьера.
– Скажи свой номер и маршрут, служивый. Сдавай груз, иди поешь, а мелкий займется лошадьми.
– Я не курьер, – пожал плечами Ванден.
– Но мы здесь по почтовому делу, – быстро солгала Мира. С каждым днем в столице она все лучше овладевала этим навыком. – Везем послание для леди Лейлы Тальмир. Она живет здесь, в Бледном Лугу. Не укажете ли ее дом?
– Леди Тальмир?.. – Смотритель помял подбородок. – Ума не приложу, кто это.
– Как же! Она давно у вас – уже лет двадцать! Возрастом около сорока. Имя могла сменить.
– Что же это за леди, которая меняет имя? Чтобы вы знали, девушка, благородные никогда так не поступают. Имя – это их гордость.
Мира порадовалась, что смотритель принял ее за простолюдинку, а значит, бурое платье и уродливый чепец делали свое дело.
– Но все же, сударь, если положить, что леди Лейла все-таки сменила имя…
– То я все равно не знаю, о ком вы говорите. Нету здесь никаких леди, ясно? Тут селятся те, кому Фаунтерра не по карману, да еще купцы-домовладельцы.
Они вышли на улицу, и Ванден предложил:
– Идемте в церковь, миледи. Священник знает свою паству.
В храме застали только служку, который мыл полы.
– Святой отец у себя, не велено тревожить, – сказал паренек и с ненавистью поглядел на свое ведро. Гости были хорошим поводом отвлечься от унылого занятия. – А что вам от него?..
– Мы ищем одну даму, имеем к ней срочное дело.
– Святой отец не женат. Он, знаете ли, совсем дамочками не интересуется, только теми, что на иконах.
– Мы не жену его ищем, а прихожанку. Очень важное дело, прошу тебя!
– Ладно уж, идемте со мной, – паренек радостно отбросил тряпку, вытер ладони о штаны и подался вглубь церкви.
Через задние двери они вышли к домику священника, с тыльной стороны примыкавшему к храму. Служка потарабанил в двери и покричал:
– Отче, тут люди явились! Какие-то странные, вроде с Севера…
Ванден примерился дать ему тумака, Мира вовремя удержала. Распахнулось окошко, священник высунул голову, щурясь от яркого солнца. Вопреки ожиданиям, он был молод.
– Служба будет позже, при вечерней песне. А если хотите помолиться, то храм открыт.
– Отче, простите, – кротко сказала Мира, – мы не хотели вас тревожить, однако дело у нас срочное. Мы ищем даму по имени леди Лейла Тальмир. Прошу вас, отче, помогите нам.
От жары и слабости Мира едва держалась на ногах. Она позволила своему голосу дрогнуть, и это возымело действие. Молодой священник воскликнул:
– Вижу, вы устали с дороги, сударыня. Не хотите ли чаю?
– Я не смею утруждать вас. Укажите нам дом леди Лейлы – о большей помощи и не мечтаю.
Священник нахмурился: