Вселенная отличников

И опять пришлось пережить уже начавшее всерьез доставать ощущение раздвоения: с одной стороны – вроде бы все вокруг такое, как надо, а с другой – полный трэш. Да еще и словечки эти постоянно в голову лезут. Вроде бы трэш – это мусор по-английски, вот только с чего бы простому советскому инженеру на языке туманного Альбиона разговаривать? Может на самом деле я британский шпион?

Аж вздрогнул от последнего предположения. Эх, еще бы лишнего не сболтнуть, где не надо, а то я и так в поезде нарисовался на две «пятьдесят восьмые» …

Наверное, вид в тот момент я имел довольно-таки затравленный, потому как мысль про мою принадлежность к вражеской разведке напугала настолько, что поневоле начало мерещиться, будто все окружающие – переодетые сотрудники МГБ, только и ждущие команды на немедленный арест агента мировой буржуазии. Попутчики, однако же, вели себя совершенно спокойно и на мои душевные метания внимания не обращали ни малейшего. Так что постепенно успокоился и я.

Дорога предстояла неблизкая, так что, пока еду, решил снова попробовать помедитировать. И ведь снова успешно! Я не только вспомнил весь маршрут до дома, но и сам дом. Точнее, не дом, а две комнаты в коммуналке, которые занимаем мы с мамой и бабушкой. Одна из них – моя.

Вспомнилась и сама коммуналка со всеми сопутствующими ей сварами с соседями, общей кухней на девять семей, раздельным санузлом и ванной с титаном, топящимся углем. И почему я совсем не удивился пришедшей в качестве комментария к всплывшему воспоминаю мысли о крайней степени убожества собственного быта? Объяснение, что «все так живут» почему-то ни в малейшей степени не успокаивало.

Теперь я помнил о своей семье все. И о довоенном детстве и об отце, который ушел бить фашистов и не вернулся и о сестре, которая вышла замуж и уехала жить с мужем в Ленинград.

Вот только странно: про семью и про дом воспоминания пришли, а вот про работу – ничего. Возможно, процессу помешало то, что народу в автобусе прибавилось и слетела концентрация. Возможно, требовалась другая точка отсчета, привязанная к работе и институту, которая могла бы создать возможность для формирования новой цепочки воспоминаний. А может у каждого медитативного транса имелось ограничение по длительности погружения? Не знаю, в чем тут дело … Факт то, что транс слетел и ничего существенного я больше восстановить в памяти не мог.

Наконец, автобус подъехал к нужной мне остановке. Я вышел и проследовал до ближайшей станции метро. К крайнему удивлению моего второго «я», которое «я» первое уже перестало воспринимать как нечто удивительное, турникетов в метро не оказалось. Только сейчас вспомнил, что с утра их тоже не было, но тогда, почему-то, данный факт проскользнул мимо сознания.

А сейчас вот торкнуло.

Видимо, дело в том, что с утра лишний посадочный билет нашелся у одного из моих коллег, потому я и проскочил пункт пропуска пассажиров, не заметив. А вот теперь дородные тетки меня тормознули, потребовав билет. Билета, понятное дело, в карманах не нашлось, так что пришлось возвращаться к кассам и там покупать. В остальном, все вокруг показалось вроде как привычным. Точнее, я в этот раз не стал удивляться тому, чему удивлялся утром, а вот «цензору» по-прежнему не нравилось очень многое.

Ну вот я и добрался, таки, до дома. Внутреннего критика опять поразило убожество антуража. Одно дело – воспоминания и совсем другое, когда ты все это лицезреешь «в живую». Неприятный осадок оставили и грязный подъезд с облупленными стенами и древняя входная дверь с кучей звонков и провонявший черт знает чем коридор нашей коммуналки. Откуда то я доподлинно знал: можно жить гораздо, просто таки бесконечно комфортабельнее!

К входной двери подошел один из ключей на связке, что все это время ждала своего часа в кармане брюк. Другой ключ оказался от комнаты, в наше, так сказать, обособленное подразделение коммуналки. Вторая комната являлась смежной. Она то и была моей.

Воспоминания обо всем, что мне необходимо для попадания домой, приходили сами собой. Для того, чтобы они проявились на поверхности сознания, достаточно было просто следовать по маршруту, который я совсем недавно вспомнил. Именно так пришли знания и про дорогу по московским дворам и про нужные повороты на этом пути и про нахождение дома и про то, какой именно подъезд мне нужен.

Воспоминания про этаж, номер квартиры и расположение нужной мне двери непосредственно в самом коридоре коммуналки всплыли еще раньше, так что здесь также проблем не возникло.

На фоне дикой неустроенности коммунального быта, наше с мамой и бабушкой жилье показалось даже уютным. Старинные обои, старинная мебель, старинные фотографии на стенах в старинных деревянных рамках, старинные ковры на дощатом полу – вместе все это создавало непередаваемый антураж покоя и какого-то дореволюционного уюта. Очень в тему в центре первой комнаты располагался круглый деревянный стол, посередине которого на узорчатой белой салфетке стоял великолепный, атмосферный просто таки до мурашек самовар.

На звук отпираемой двери из смежной комнаты вышла бабушка, Пелагея Николаевна. Ну, или просто баба Поля. В памяти всплыло, что, когда я в отъезде, она спит в моей комнате. В обычное же время они с мамой живут в «гостиной».

Бабушка тоже показалась очень теплой, очень, в своем роде, старорежимной со своими интеллигентскими очками, откинутыми на лоб, собранными в пучок седыми волосами и всепонимающим взглядом школьной учительницы.

Образ довершал наброшенный на плечи теплый пуховый платок. В кубатуру представшей передо мной комнаты она вписывалась идеально. Если бы нашелся, вдруг, художник, который рискнул бы запечатлеть в масле данный интерьер, ему, если бы моей реальной бабушки в наличии не обнаружилось, пришлось бы, наверное, приглашать со стороны другую атмосферную старушку, чтобы позировала для типажа – настолько органично и уместно моя задушевная родственница здесь смотрелась.

Помимо воли, накатило острейшее желание почувствовать глубокую родственную связь с этой добрейшей на вид женщиной. Так хотелось обнять бабушку, прижать к груди, а потом усесться вместе за самовар, затеять древнее таинство чаепития и под долгий неспешный разговор по душам растворить во вселенском ничто все тревоги и заботы, что обуревают мой мятущийся дух.

И чтобы навсегда постигла любые химеры беспокойного разума участь сахара, растворяющегося без остатка в чашке крепкого чая.

Аминь!

Окунуться в родственную теплоту и близость захотелось в тот момент до безумия. Нырнуть, как в омут с головой, доплыть до самого дна и остаться навсегда в океане вселенской любви, непрерывно, как солнышко, излучаемой живыми прародительницами. А потом всплыть на поверхность и зажить спокойной размеренной жизнью московского инженера. Подыскать невесту, благо, незамужних девушек и женщин вокруг тьма тьмущая, жениться, родить детей, сделать карьеру в институте.

Каким близким, только руку протянуть, каким невыносимо притягательным казался мне в тот момент этот план на предстоящую жизнь. Вот только … Что-то внутри меня совершенно определенно знало: это не моя жизнь и к данной конкретной семье я, Александр Владимирович Соколов, не имею ни малейшего отношения.

Или, все-таки, имею? А если не имею отношения я, то кто тогда имеет? И почему все вокруг меня узнают?

Воспоминания о семье, которые незадолго до этого проявились в памяти, теперь воспринимались как недавно просмотренный кинофильм. Как будто это все не про меня, а про какого-то другого человека. Но, с другой стороны, я, неким недоступным рациональному мышлению органом, чувствовал, что, стоит только захотеть, и все это станет моим. Причем, сразу и безоговорочно. Для того, чтобы обрести полноценную память, а, вместе с ней, полноценную жизнь с семьей, работой, перспективами, нужно совсем немного. Нужно просто сказать: «да». И тогда я обрету себя. А вот внутренний цензор, напротив, исчезнет, как не бывало. И уже спустя неделю я вряд ли даже вспомню, что он вообще существовал.

Совершить шаг навстречу судьбе было так легко, так просто … но, почему-то, выполнять это, казавшееся сейчас таким естественным, действие меня совершенно не тянуло. Не могу точно сформулировать, что конкретно останавливало. Присутствовало какое-то ощущение неправильности. Причем ощущение данное транслировалось из той части души, которой я привык доверять безоговорочно.

Поэтому я не торопился.

Решил, что пока буду следовать течению. Раз бабуля думает, что я ее внук, не стану разубеждать добрую старушку.

Чаепитие, кстати, состоялось, но после. Сначала бабушка накормила меня вкуснейшим домашним обедом: борщ со сметаной на первое, тефтели с картофельным пюре – на второе, компот на третье. Так что еле встал из-за стола.

Оказывается, близкие помнили, что их потомок сегодня возвращается из командировки. Во сколько приезжает поезд, они тоже знали, вот и подготовились. Точнее, готовила, в основном, бабушка, мама только напутствовала. Если бы не пришлось заезжать на работу, обед вообще получился бы «с пылу с жару». Хотя и так все оказалось просто замечательно.

Несмотря на мои протесты, бабушка растопила таки самовар и напоила любимого внука чаем с вкуснейшим маминым печеньем. По семейной легенде, рецепт сего кулинарного шедевра передается в нашем роду по наследству от поколения к поколению, содержит секретные ингредиенты, и только потому вкус имеет невероятно фильдеперсовый. А, если серьезно, печенье и правда ну очень вкусное. Естественно, готовить сие чудо следует долго, в следствие чего, действительно не исключено, что в технологии производства действительно скрыты некие секреты. В подробности, правда, я не вникал, поскольку твердо знал: кулинария – точно не мое.

Хорошо хоть, между обедом и чаепитием удалось выкроить паузу минут в тридцать, которую я заполнил изучением газет. А то ведь трапеза получилась настолько обильной, что сами собой возникли небезосновательные опасения по части перспективы употребления еще и десерта. Грешным делом подумалось, что довесок к обеду может не пойти впрок.

Однако же, обошлось.

Я вполне успешно справился с немалым количеством маминого лакомства. Такое уж у него удивительное свойство: когда садишься за стол, кажется, что вот сейчас скушаешь печеньку-другую для приличия и пойдешь по своим делам. А потом сам не замечаешь, как в одиночку опустошаешь целое блюдо.

На бабушкины расспросы про прошедшую командировку отвечать пришлось скупо. И вовсе не потому, что я эдакий бука-нелюдим, а по причине временной, как я тогда надеялся, амнезии. Впрочем, баба Поля гораздо больше нуждалась в слушателе, чем в собеседнике, так что говорила, в основном, она.

Я же молчал и слушал.

Чаепитие продолжалось долго, минут сорок-пятьдесят, не меньше. Бабушка все говорила и говорила, обрушивая на меня потоки информации о наиважнейших событиях, произошедших в нашей коммуналке, нашем подъезде, нашем доме и нашем дворе. Именно в такой последовательности излагала новости Пелагея Николавена, в порядке ей же самой установленных приоритетов.

Под монотонный голос пожилой родственницы меня вполне себе конкретно разморило.

Чуткая бабуля заметила состояние внука, всплеснула руками и заголосила:

– Ой, батюшки, да что же это я тебя уморила-то совсем? Ты же ведь с поезда, не спамши поди, а я тут разговоры разговариваю. Ступай почивать, Сашенька, я тебе тотчас же постелю.

С огромным трудом удалось убедить бабу Полю в полном отсутствии необходимости стелить мне что бы то ни было, а также, в том, что, при необходимости, я прекрасно обойдусь сам. Последнее утверждение вызвало у старушки наибольший скепсис, поскольку, согласно ее представлениям, любимый внучек – все еще беспомощное дитя, нуждающееся в непрерывном контроле и заботе. Однако, я остался непреклонен и, все же, сумел настоять на своем.

В общем, удовлетворенный как морально, так и желудочно, утомленный дорожной суетой молодой отпрыск семейства Соколовых проследовал в свою, так сказать, личную опочивальню, где и преклонил голову к заждавшейся его подушке.

Спать после сытнейшего обеда хотелось неимоверно, потому в сон я провалился сразу, как только лег и закрыл глаза. Раздеваться не стал по принципиальным соображениям. Дело в том, что из-за усталости я еще не смыл с себя дорожную грязь, из-за чего не считал возможным ложиться на чистое белье. Да и не было мыслей провести весь день, лежа на боку.

Однако же, вопреки благим намерениям, почивал я долго, а проснуться изволил только вечером, когда за окном уже стемнело.

Проснувшись, посетил, поочередно, оба отделения санузела, очистив, наконец тело от последствий командировки. По дороге обратно к себе перекинулся парой слов с дядей Петей – соседом-алкоголиком, ищущим, как обычно, партнера по возлияниям. В памяти всплыло, что человеком тот был хоть и прилипчивым до нельзя, но безобидным. Трудился данный персонаж лифтером в одном из новых домов на Кутузовском, времени свободного, в следствие характера занятости, имел массу, чем и пользовался, предаваясь любимому пороку.

С трудом отделавшись от навязчивых предложений отметить возвращение, прошел к себе.

Опять на краю сознания вспыхнула и пропала мысль про крайнее неудобство коммунального быта, в котором ты вынужден ежедневно пересекаться с такими вот «дядями Петями». И никуда ведь не деться от всего этого. Отдельную квартиру можно получить только если ты действительно выдающийся специалист или большой начальник. Ни тем ни другим Александр Соколов, к сожалению, не являлся. И не имел особых перспектив стать …

Новым взглядом оглядел свое как бы постоянное жилище. Свою комнату, то бишь. Днем настолько хотелось спать, что я почти не обратил внимания ни на обстановку ни ни на интерьер.

Собственно, обращать-то это самое внимание оказалось особо и не на что: побеленные в салатный цвет стены, деревянные полы, крашеные коричневой краской. Ну и, конечно, окно с застиранными занавесками, перед окном письменный стол, накрытый чертежной доской от кульмана и заваленный какими-то бумагами вкупе с письменными принадлежностями. А еще в комнате имелся обшарпанный одежный шкаф. Дополняли картину кое-как устроенного быта книжные полки, забитые под завязку и два колченогих стула.

Настоящий же диссонанс в окружающее меня убожество вносило совершенно невероятное царь-кресло, расположившееся на самом видном месте.

Данный предмет мебели как будто перенесся в мою скромную обитель прямо из замка английских лордов: прямая деревянная спинка до пола, отделанная замысловатой резьбой, деревянные подлокотники, деревянное сиденье с мягкой атласной подбойкой неопределенного цвета. Спинка тоже имела подбойку и по ее виду угадывалось, что в оригинале цвет материи был ближе к красному или к бордовому. Подлокотники венчали округлые шишечки. Дерево, из которого оказался создан раритет, цвет имело темный, благородный, почти что черный.

Одним словом, кресло в целом производило впечатление неимоверной старины и неимоверной же аристократичности. Даже пришла в голову шальная мысль, что на троне, подобном этому, не зазорно было бы заседать самому королю Артуру во главе того самого круглого стола, не меньше!

Понятия не имею, откуда в обычной советской семье взялся столь загадочный атрибут не нашей жизни. И не нашего времени. Насколько стоило верить воспоминаниям, предмет сей присутствовал в родовом имуществе всегда. По крайней мере, на протяжении всего моего существования. А вот на вопросы, откуда от взялся, которым я донимал всех с самых юных лет, старшие родственники почему-то неизменно отмалчивались. Или переводили разговор на другую тему.

Словом, была во всем этом какая-то тайна. Причем тайна эта будоражила мое воображение на протяжении всего детства и юности.

Кресло имело место постоянной дислокации непосредственно под книжной полкой. По центру стены, то есть. Так что едва ты попадал в комнату, как взгляд сразу цеплялся за него. А потом переходил на книги. Удивительно, но я так увлекся всесторонним изучением царь-кресла, что совершенно забыл про книги. А ведь память опять услужливо подсказала, что в свободное время читать инженер Александр любит до безумия.

Всплывшее воспоминание подтолкнуло меня приступить к изучению домашней библиотеки.

Дюма, Скотт, Майн Рид, Фенимор Купер, Конан Дойл, Жюль Верн, Марк Твен, Каверин – с этим понятно – увлечения юности. А вот что же я читаю сейчас? Имелся в наличии сборник Беляева, «Аэлита», несколько романов Уэлса, также объединенные в сборник.

Но, кажется, это все я тоже читал не сейчас, а раньше, лет так десять назад. Ага, кажется, нашел! Снова память выстрелила только тогда, когда я взял в руки книгу: «На краю Ойкумены» автор: Иван Ефремов. В книге имелись еще и рассказы. Вот это – точно мое!

Значит, я люблю фантастику? Прислушался к своему второму «я» – да, моя, так сказать, местная ипостась не чужда пристрастию к данному жанру. Очень даже не чужда. Вспомнились также постоянно присутствовавшие в мыслях сожаления о том, что научно-фантастической литературы пишется и публикуется так мало. Но, с этим ни я, ни любой другой гражданин страны Советов ничего поделать не могли. Ребята, с которыми я дружил, шепотом рассказывали, что в Америках всяких, фантастических книжек пишется и издается великое множество. Вроде какой-то знакомый знакомых бывал «там» и говорит, что это сейчас, в пятидесятые годы ХХ века, чуть ли не самый популярный жанр литературы. И что помимо книг, у них издаются и специализированные журналы, в которых каждый месяц публикуется что-то новенькое.

Эх, живут же люди … Так, стоп. Опять пришлось себя одергивать. Откуда лезут эти мысли крамольные? Так ведь и до беды недалеко! А то ведь в самом деле проговорюсь где ни попадя, и – привет …

Еще на полках оказались широко представлены классики из прошлого века. Причем, как русские, так и зарубежные. Вот только, при виде выстроившихся в ряд однотипных корешков собраний сочинений, память снова подсказала, что я их хоть иногда вынужденно и читаю, но, на самом деле, люблю не слишком. Приключенческая и фантастическая литература мне гораздо ближе. Несмотря на мой уже не вполне юношеский возраст.

Кстати, возвращение домой поспособствовало восстановлению в памяти информации про текущую эпоху. Конкретно, про дату и год. Правда, память, как раз, на этот раз повела себя индифферентно, зато помогли свежие газеты. Именно благодаря печатным средствам массовой информации удалось однозначно установить: сегодня 17 сентября 1952-го года, среда …

Хлопнула входная дверь «гостиной» и я услышал голос мамы. Стало быть, она вернулась с работы. Пойду встречу.

И вот тут, после дежурных обнимашек и обмена приветствиями меня накрыло. Причем, накрыло по-настоящему, «без дураков».

Мать Александра Соколова звали Анастасия Константиновна. Почему в третьем лице? Все дело в том, что стоило мне увидеть эту женщину воочию, как я сразу же понял: это не моя мать! Что угодно может обмануть чувства и показаться своим, где-то даже родным, но только не любовь к матери.

Нет, так-то в памяти и в этот раз всплыла история про десятилетия сложных родственных отношений между московским инженером Александром Владимировичем Соколовым и московской архивной служащей Анастасией Константивной Соколовой.

Между этими двумя людьми было все: и нежная любовь, переходящая в обожание, и обоюдная тревога за жизнь и здоровье самого близкого человека, и ожидания матери школьных успехов сына, и боязнь сына не оправдать материнские ожидания, и отдаление, когда сын вступил в пору полового созревания, и тайная гордость женщины за то, каким видным и образованным стал ее отпрыск, и настойчивое желание матери подобрать любимому сыну невесту.

Все было между этими двумя людьми. И память услужливо подбрасывала множество мельчайших деталей, неизбежно присутствующих в любой длительной истории взаимоотношений близких родственников. Все было так близко, так доступно – только руку протяни.

Вот только все это было не про меня …

В тот момент я предельно отчетливо понял, что все, что меня окружает – не мое. Очень, очень близко, но не мое. Сомнения приходили и раньше, но без уверенности. А вот теперь уверенность появилась.

Наверное, что-то такое отразилось на моем лице, потому как Анастасия Константиновна внимательно на меня посмотрела, а затем произнесла:

– Что-то ты странно выглядишь, сынок. С тобой все в порядке?

– Да мам, все нормально. Устал просто после командировки. – ответ дался легче, чем я ожидал. Привычные для Александра поведенческие паттерны когда нужно стали включаться сами собой, почти как родные. Не требовалось ни напрягать память ни применять свои скудные актерские таланты – все делалось легко и естественно. Как будто он это и правда я.

Так недолго и свихнуться. Эх, мне бы остаться одному, да пораскинуть мозгами денек-другой … Денька-другого у меня в наличии не имелось.

Следующие полтора часа я провел в кругу семьи. Жаль только, не своей. Бабушка к этому времени уже приготовила ужин и нам троим оставалось только сесть за стол, приступить к трапезе и общению. Что мы и проделали.

Я вполне успешно врос в образ младшего отпрыска семьи Соколовых, да так, что на протяжении всего ужина и последующего чаепития ни словом ни жестом не выдал своей чужеродности для данной общественной ячейки. Так что ни «мама» ни «бабушка» ничего необычного в моем поведении не заметили.

Наконец, мое испытание закончилось – все поднялись из-за стола.

После семейного вечера решил пойти пройтись. Уже восстановились в памяти адреса и редкие телефоны как друзей-приятелей, так и девушек, с которыми я пробовал «крутить любовь». Можно было пересечься с кем-нибудь из них, но не хотелось. Какой смысл врастать в эту жизнь, если она точно не моя? Да и вероятность прокола имелась не шуточная. С матерью и бабушкой Александр был не слишком-то близок последнее время, а вот с друзьями и девушками проводил гораздо больше времени, чем с семьей.

В последние годы, правда, со всем этим стали появляться объективные сложности – друзья давно переженились, некоторые успели даже развесить, иные уже и не по одному разу. Однако, имелись и стойкие холостяки, вроде меня. Точнее, не меня а Соколова.

Странно, но имя, фамилия и возраст данного персонажа отторжения не вызывали. Может все дело в том, что и у меня такие же? Вопросы, вопросы …

Короче, наша компания из троих закоренелых дополнилась последнее время несколькими ребятами, выбывшими из семейной гонки. Так что позвонить было кому. Но не хотелось.

Из кандидаток же на пост спутницы жизни молодого инженера в зоне доступа осталась только одна представительница прекрасной половины человечества. Да и та, скажем прямо, голову не кружит. А ведь раньше-то за любезным Сашенькой толпы бегали! Стареет, наверное, «завидный» жених, в тираж выходит …

Поймал себя на том, что опять стал идентифицировать свою персону с московским инженером. А ведь я – не он. Совсем-совсем не он. Да и эпоха сейчас точно не моя, а может и сам мир.

Так что же со мной произошло? Я попал в прошлое? В параллельный мир? А может все вокруг – плод моего больного воображения?

Нет у меня ответов. Пока нет …

Прогулка не помогла. Серые московские улицы наводили уныние и тоску. Освещены они также оказались отвратительно. Прохожих мало, одеты они все бедно и как-то по дурацки. А, в довершение, еще и дождь полил. Мелкий такой дождичек, осенний.

Решил вернуться домой.

По возвращении быстро прошел к себе в комнату. «Мамы» в «гостиной» не оказалось, имелась только «бабушка», которая занималась любимым вязанием.

Когда пересекал гостиную, молнией пронеслась в сознании мыслишка от цензора. Точнее, как я уже начал понимать, что никакой это не «цензор», а проявление моего подлинного «я». Подспудное, почему-то, проявление … Так вот, при взгляде на «благообразную старушку» поневоле подумалось, что это какой-то киношно-литературный штамп: старая женщина добрейшей наружности со сдвинутыми на лоб очками сидит на стареньком диване с клубком ниток и ловко перебирает спицами.

К сожалению, вспомнить, почему увиденная картина ассоциируется у меня с некими штампами, в этот вечер и ночь так и не удалось. Хотя я старался. Собственно, заснул я только под утро. Много часов потратил на попытки войти в медитативный транс и, таким способом, вспомнить себя настоящего. Безуспешно. Точнее, транс получался, вот только восстанавливались опять подробности жизни Александра Соколова, не мои.

Удалось даже вспомнить, почему я, точнее, он не участвовал в недавней войне. Оказывается, в 1941-м он еще не проходил по возрасту, а через год перспективного студента забрал к себе в «шарашку» один из ВУЗовских преподов. Профессор входил в руководство данной структурой и с инженерными кадрами в ней на тот момент наметился конкретный такой дефицит. Вот и пришлось привлекать действующих студентов, Александра в том числе.

Так он заполучил «бронь» на все военные годы.