Десять стрел для одной

– У нас.

– Нет. У тебя. Наследство – твое личное имущество. И при разводе не делится.

– Ну, мы еще и не поженились, – она отвернулась к окну.

Подразумевалось давно: они станут супругами. Обязательно. Соли вместе съели не один пуд и даже совместную собственность завели – общую, на двоих, четырехкомнатную квартиру. Но до ЗАГСа до сих пор не добрались. Дима не звал. Надя мечтала, но плести интриги или «принудительно беременеть» не хотела.

А просто капать Диме на мозг – совсем бесполезно. Он каждый раз – едва больная тема хотя бы краешком всплывает – переводит разговор на другое. Вот и сейчас тоже. Приосанился гордо:

– Я великий гонщик! Уже домчался – невзирая на экстремальные погодные условия. Через километр съезд. Чудо-местечко, зацени! Лес кругом сосновый! Теннисные корты! Супермаркет!

Они съехали с трассы на симпатичную, будто в рекламе страховой компании, дорогу. Справа и слева – пряничные, мечта офисного планктона, дома. Два этажа, участок, посадки, иномарка у входа.

– У нас тоже вид на дорогу? – насторожилась Митрофанова.

– Ох, Надежда! Вы бы хоть с кадастровым планом ознакомились, прежде чем во владение собственностью вступать, – упрекнул Полуянов.

И свернул на грунтовку. Слева синело озеро. Справа березовая роща отдавалась остаткам дождя. Метров через пятьсот их встретил указатель: «Васильково».

– Оно, оно! – обрадовалась Надя.

И подскочила к потолку – Дима не заметил под лужами лежачего полицейского.

– Негодяи! Хоть бы знак поставили! – заворчал журналист.

И покатил вдвое медленнее.

Митрофанова жадно глядела по сторонам. Она почему-то представляла классическое дачное местечко: деревянные домики, огороды, цветы, детвора на велосипедах. Но Васильково оказалось каким-то гибридом коттеджного поселка и чахлой деревеньки. То павой выступит вычурный, с витражными окнами, коттедж. И сразу рядом с ним – чахлая изба из черных бревен. Ну, и масса промежуточных вариантов: двухэтажные домики из скучной серой вагонки, солнечно-желтые избушки под старину, барак с новенькой пристройкой…

– А это что? – Надя показала на огромный, возвышающийся над всей деревней домище.

– О-о, это местная достопримечательность. Сейчас специально мимо проеду.

– Откуда ты знаешь про достопримечательности моего Васильково? – подозрительно спросила она.

– Так родная газета писала, – улыбнулся Дима. – Я специально в архиве нашел. Там еще заголовок такой мощный… «Дворец для черного короля».

Полуянов повернул, и девушка ахнула.

Действительно, прямо перед ними возвышался огромный, очень безвкусный за́мок. Площадь – пара тысяч метров, не меньше. Четыре этажа. Арочные окна. Под крышей – бойницы.

Но на этом величие и заканчивалось. Стекол в окнах не было. Забор из рабицы рухнул. Во дворе – груда хлама, какие-то ящики, гнилые матрасы, размокшие пакеты с цементом. Стены исписаны граффити.

– Какой ужас! – прокомментировала Надежда.

– Больше двадцати лет в таком виде стоит, – сообщил Дима. – Его вор в законе, Резо Крутой, в девяносто четвертом начал строить. За два года поставил коробку, закупил отделочные материалы – и сел. На пятнашку. А на зоне с собой покончил. Сам или помогли – не знаю. А дом остался. Наследников нет, достраивать некому.

Дима вновь надавил на газ, скомандовал:

– Теперь ищи Березовую улицу. Где-то совсем рядом.

И Надя почти сразу закричала:

– Вот, вот!

Родовое гнездо оказалсь всего в паре кварталов от воровского дворца. Такая же, как и во всей деревне, разномастная улица. Но если большинство домов стояли фасадами прямо на проезжую часть, то Надино наследство было выстроено куда изысканнее. Внутри, за забором, создавали видимость леса густо посаженные березы. И лишь метрах в пятнадцати вглубь виднелся двухэтажный домик.

– Как здорово! – девушка не удержалась, захлопала в ладоши. Не стала дожидаться, пока Дима припаркует машину, выпрыгнула еще на ходу. Подбежала к забору. Подергала запертую калитку. Заглянула в щелку. Даже примеряться стала – получится ли перемахнуть через ограду.

Подошел Полуянов, ласково улыбнулся. Накинул Наде на плечи ее любимый плащ – синий, с белыми ромашками по подолу:

– Дождь идет. Промокнешь.

Она бросилась ему на шею:

– Да подумаешь – какой-то дождь! Ты понюхай, что за воздух! Как лягушками пахнет! Цветами! И лесом!

Калитка на противоположной стороне улицы распахнулась – и Надя нервно хихикнула.

Из соседнего дома им навстречу спешил ее классический контингент. Молодящийся, крепкой советской закалки, в тренировочном костюме с белой полосой на штанинах старичок. На голове – что-то вроде картузика, сухонькие, голенастые ноги всунуты в подбитые мехом калоши. Лицо встревоженное, голос строгий. Спросил сердито:

– Вы кто такие?

Надя – прежде чем ответить – широко улыбнулась. Представилась:

– Я Надя Митрофанова.

Пожилой дядечка взглянул неуверенно:

– Рыбакова, что ли, дочка?

– Она самая, – просияла в ответ Надежда.

– Что-то не похожи вы на покойника, – старик по-прежнему поглядывал исподлобья.

– А давайте я вам паспорт покажу, – предложила девушка.

Когда протягивала документ, коснулась руки соседа. Тот отдернул ледяные пальцы и отчаянно, словно мальчишка, покраснел.

Митрофанова наградила его еще одной ослепительной улыбкой.

Старик поспешно отвел взгляд от ее груди (Надина гордость, пятый размер безо всякого силикона) и уставился в паспорт. Пролистал, проговорил, словно в пространство:

– Штампа о регистрации брака не имеется.

И взглянул на Полуянова сурово.

Надя еле сдерживалась, чтоб не расхохотаться. Но богатый опыт общения со старшим поколением научил: почтение, плюс малая толика обожания и всегда удовлетворять любопытство. Тогда старички как шелковые.

– Это Дима. Сын маминой подруги. Мы с ним с раннего детства знакомы. Он надежный, хороший человек. Журналист. А я… я надеюсь быть вам, – она очаровательно улыбнулась, – хорошей соседкой. Чуть-чуть освоюсь – испеку пирог, приглашу на новоселье. Придете?

– Других дел у вас нет – со стариками возиться? – проворчал старик.

– Я люблю гостей, – парировала Надя. – Особенно взрослых, умных. Как вас зовут, кстати?

– Тимофей Маркович.

И улыбнулся – хмуро, словно одолжение сделал. Буркнул:

– Сейчас. Ключи вам принесу.

Ходил долго. Надя свой забор чуть ни обнюхала и все коттеджи поблизости рассмотрела. Едва старик появился, начала выспрашивать:

– А кто у меня соседи? Слева и справа?

Тимофей Маркович поджал губы:

– Соседи у вас – большие оригиналы. Слева, – показал на мрачный, темно-коричневого кирпича, дом, – гражданка Сумцова проживает. Днем вы ее не увидите. Она на улицу только ночью выходит. А если кур покормить – всегда вуаль и темные очки надевает.

– Зачем? – хихикнула Надя.

– Опасается ультрафиолета. И еще очень скандалить любит. По любому поводу. Так что будьте готовы. А справа от вас, – дедушка кивнул на бревенчатый дом, – проживает представительница эзотерической профессии.

– Это как? – не поняла Надя.

– Колдунья. Людям будущее предсказывает. Солнечную энергию качает. – Взглянул опасливо на соседский участок, склонился к Надиному уху, зашептал: – А еще находит на нее иногда. Особенно в полнолуние. Между вами-то забор – рабица, все видно будет. Может выть, петь. По земле иногда катается. Она вроде Ванги, блаженная. И общаться ни с кем не хочет.

– А я надеялась тут со всеми подружиться, – вздохнула Надя.

– У нас достаточно закрытый поселок, – поджал губы старик. – Каждый сам по себе живет.

Надя взглянула ему в глаза. Одиночество и тоска – как у всех стариков.

И тепло произнесла:

– Я все равно приглашу вас на новоселье.

– Не стоит трудиться, – отозвался сосед.

– Пойдем, – потянул ее за руку Полуянов.

– До свиданья, Тимофей Маркович! Спасибо вам за ключи! – попрощалась Надя.

На ходу обернулась, увидела: соседушка смотрит вслед. Глаза встревоженные.

– Мы ему не понравились, – заметила Надя, пока шли к дому по дорожке, усыпанной прошлогодними листьями.

– Он мне тоже. Мутный старикан, – отозвался Дима.

– Брось. Типичный одинокий, несчастный дедок. Вроде Юрлова. Таких отогревать надо. Медленно и осторожно.

– Ой, – вдруг нахмурился Полуянов, – подожди, напомнила. Я сейчас. Только в дом не заходи без меня!

И помчался обратно к калитке. Надя жадно разглядывала свои теперь владения. Дом – самый обычный, не новый. Первый этаж из грязно-белого кирпича, второй – дощатый. Крыльцо убитое. Зато сад хорош. На ландшафтный дизайн ни намека, однако и кусочек леса имеется (у забора), и с десяток фруктовых деревьев. Вокруг кустов смородины и малины буйствуют одуванчики. Клумба с еле видными зачатками тюльпанов отступает перед батальоном неистовых сорняков.

Вернулся Полуянов с пакетом.

– Ты куда бегал?

– Да Библию в машине забыл.

– Ты ее сюда взял?!

– А чего такого?

– Ну… раритет. Я все боюсь – потеряем или украдут. Что я на работе скажу?

– Никто не украдет. А начальница твоя мне сказала – хоть месяц читай.

Дима легко взбежал на крыльцо. Надя протянула ему ключ. Замок сердито взвизгнул, дверь отворилась, и они вошли в дом.

В прихожей оказалось сумрачно, Полуянов нащупал выключатель. Старомодная люстра под потолком разгоралась медленно. Постепенно, неохотно освещала заурядный и совсем чужой быт. На тумбочке у входа – пожелтевшая рекламная газета, начатая облатка валидола, садовые перчатки. На вешалке – мужские куртка и плащ, у порога – клетчатые тапочки. Митрофановой стало неуютно – будто незваной гостьей, а то и вором прокралась в чужое жилище.

– Он как будто просто ушел, – прошептала она. – И сейчас вернется.

Обернулась к Диме, растерянно произнесла:

– Ты знаешь, а я ведь даже его фотографии никогда не видела.

Полуянов молча обнял ее. Спросил:

– Разуваться будем?

– Зачем? – Надя была благодарна ему за простой, практический вопрос. – Тут пылища, я сначала все помою.

Они обошли первый этаж. Кухня (в раковине, все в белой плесени, тарелка и чашка). Ванная комнатка (унитаз ржавый, черный). Воздух спертый. А в гостиной, наоборот, светло, свежо и почти чисто. В огромные окна заглядывают молодыми листиками ветки берез.

– Почему здесь воздух совсем другой? – удивилась Надежда.

– Рамы старые, в щели дует, – объяснил Полуянов.

Отправились на второй этаж. Две одинаково безликие комнатки – будто номера в дешевом отеле. В каждой – минимальный набор: кровать, тумбочка, шкаф. И еще одна комната, побольше, – кабинет. Здесь все изящней: стол с видом на сад. При нем кожаное кресло. Настольная лампа под старину. На стене – очень удобно, под рукой, – стеллажи со справочниками.

Полуянов заинтересовался, взял один, прочитал на обложке: «Рифма и размер в стихосложении».

Хмыкнул: «Интересно».

Надя убитым голосом произнесла:

– Дим, я такая размазня! Ни постельного белья не взяла, ни толком еды. Как мы здесь жить будем?

Он взглянул насмешливо:

– Вселенская проблема! Неужели в шкафу белья не найдется? А еду в сельпо купим.

– В чужих вещах рыться?!

– Надя, да привыкай уже! Это твои вещи. Все, что в доме, – твое.

– Все равно. Спать на чьем-то чужом белье? – поморщилась она.

Но отправилась в одну из спаленок. Распахнула шифоньер. Произнесла удивленно:

– Для мужчины – почти идеально. Иди, Полуянов, учись.

Дима заглянул через ее плечо. Носки (каждая пара аккуратно скручена) лежали по цветам. Два ряда абсолютно черных, дальше рядок коричневых, по несколько комплектов серых, темно-синих и белых.

И постельное белье, пусть и не выгляжено, но выстирано, сложено и тоже разобрано по комплектам. Пододеяльник, наволочка, простынка – в цветочек. Рядом – те же принадлежности, но в темно-бордовую клетку.

– Волк-одиночка был твой отец, – прокомментировал Полуянов.

– Да. Две наволочки одного цвета я не найду, – вздохнула Митрофанова. – И пододеяльники все одинарные.

Дома они с Димкой спали под огромным «семейным» одеялом, Надя всегда показательно ворчала, когда невенчаный супруг вечером заставлял ее греть постель – и страшно (но молча) радовалась, когда он наконец являлся ей под бочок.

– Но одеял я не нашла! И чем мы обедать будем? – тяжело вздохнула она.

Полуянов закатил глаза, заворчал:

– Все. Надюха начала трепыхаться. Да расслабься ты! Пойдем по деревне прогуляемся, зайдем в магазинчик, купим там какого-нибудь сала, капустки квашеной. Водочки можно мерзавчик – символически, в честь новоселья.

– Представляю, что тут за водка!

– У меня на паленую нюх, не переживай, – утешил Полуянов. И начал распоряжаться: – Давай, открываем все окна – и уходим. А то тут запах, как в склепе.

Надя хотела сказать, что к ночи обещали всего плюс пять, незачем выстуживать дом. И опасно: все распахнуть и уйти. Но начнешь сейчас спорить – Димка презрительно бровь вскинет и клушей обзовет, уже проходили.

Поэтому только раритетную Библию, незаметно для Полуянова, бросила в свою сумочку. И поспешила вслед за ним во двор. Не удержалась, посоветовала:

– Ты бы хоть машину на участок загнал. А то зацепят на дороге.

– Надин, ты моя Надин, – Полуянов обнял ее, потрепал нежно по щечке. – Расслабься хоть на секунду. Обязательно тебе все проконтролировать!

Но послушно пошел открывать ворота.

Надя пока что прошлась по участку. Одуванчики, трава какая-то непонятная – все это вырвать надо. И прошлогодние листья выгрести. А деревья, наверное, надо удобрить, побелить им стволы. Книги, что ли, почитать по садоводству – чтоб хоть знать, с какого конца подступаться? Или с соседями пообщаться, спросить совета?

А вот на ловца как раз и зверь! Митрофанова увидела сквозь сетку-рабицу, отделяющую ее участок от соседнего, очень прямую женскую фигуру в дождевике и темных очках.

Дама вышла из дома. Долю секунды постояла на пороге. Уверенным шагом направилась к забору.

– Здравствуйте! – вежливо обратилась к ней Надя.

Никакой реакции. Тетка присела на корточки – в паре шагов от Митрофановой. Начала рвать зеленый лук. Ногти длинные, крашены мрачным болотным лаком.

– Добрый день! – повысила голос девушка. – Я ваша новая соседка.

Женщина повернула голову в ее сторону. Напряглась – словно прислушивалась. И снова склонилась над грядкой.

– Точно, блаженная… – пробормотала Митрофанова.

И поспешила к воротам – Димка как раз заезжал, правый машинный бок оказался в опасной близости от стойки забора.

Но машина прошла в миллиметре от препятствия, под колеса попал только шальной, неизвестно с чего здесь выросший бордовый тюльпан.

Когда Дима вышел из-за руля, показала ему на цветок:

– Как наша жизнь. Никогда не знаешь, когда оборвется.

– Ох, Надюха! – вздохнул журналист. – Заставлю я тебя сегодня тоже водки выпить. А то как-то слишком мрачно ты настроена.

Они медленно шли по поселку. Погода продолжала чудить: плотные белые облака то открывали кусочек летней сини, а то вдруг чернели, вскипали мелким, противным дождем. Надя тогда накидывала на голову капюшон своего любимого синего плаща с ромашками, пыталась всучить Полуянову зонтик, но он отмахивался. Подставлял под брызги лицо, ловил их губами. Как мальчишка, резво и радостно, сигал через лужи. Обернулся к своей спутнице:

– Слушай, прямо «Дачники» Чехова! Как хорошо, Надя, как хорошо!

Она подхватила:

– «Право, можно подумать, что все это снится. Ты посмотри, как уютно и ласково глядит этот лесок! Как милы эти солидные, молчаливые телеграфные столбы!»

– Ох, Надька, неоценимая ты моя! – расчувствовался Полуянов. – И борщи варишь, и классика цитируешь. Да еще приданое какое принесла!

– Слушай, а я все никак понять не могу… – задумчиво произнесла Митрофанова. – Почему отец вдруг обо мне вспомнил? Почему мне этот дом завещал?

– Тебе ведь сказал нотариус: больше некому. Жена умерла. А дочка и так богатая.

– Совсем не аргумент, – с сомнением отозвалась Надя. – Какая бы ни была богатая, а коттедж в ближнем Подмосковье никогда не помешает.

– Ну… значит, чувство вины. Нагадил мужик, ребенка на стороне сделал, никогда не помогал – а на старости лет раскаялся.

– Знаешь, Дима, мне гораздо дороже было бы, если б он просто позвонил. Или приехал. Захотел узнать, как и чем я живу.

– Надь, некоторые люди этого банально не умеют, – посерьезнел Дима. – Им проще не отношения строить, а откупиться деньгами. В нашей газете, кстати, модная тема. Отдел семьи постоянно пишет. Папа не читает ребенку сказки – но покупает ему айфон. А потом злится, что дитятко его воспринимает как ходячий кошелек.

– Ну да. В настоящую свою дочку, я так поняла, он хорошо деньги вкладывал. Нотариус рассказывал, все сбережения на нее потратил, когда ей в конце девяностых в голову взбрело в Америку ехать, мужа себе искать. А она – судя по тому, как все в доме организовано, – его и не навещала даже.

– А когда ей? Замужняя дама. То на Лазурке, то на Бали, – усмехнулся Дима. – И дом бы этот она сразу продала. Вот, кстати, еще причина. Отец твой не хотел, чтоб родовое гнездо из семьи ушло. Понимал, что родной его доченьке сантименты по барабану, с глаз долой – из сердца вон, на вырученные деньги – очередную шубку с машинкой купит. А ты окажешься достойным хранителем фамильной собственности.

– Полуянов! Ты дьявольски мудр.

Они свернули с уже родной Березовой улицы, и сразу перед глазами замаячил Дворец черного короля.

Надя вновь поразилась:

– Ну и громадина! А безвкусный какой!

– В девяностых годах считалось круто… – глаза Полуянова загорелись. – Пойдем, полазим?

– Тебе сколько лет? Десять?

– А что, вдруг клад найдем? – размечтался журналист.

Наде совсем не улыбалось бродить, в элегантном плаще и с сумочкой, по каким-то развалинам. Тем более лестницы не имелось. Перед входом лежало с десяток бетонных плит, и забираться в строение следовало по железным ушкам, торчащим из их боков.

Но Полуянов, взбудораженный, словно детсадовец, тараторил:

– Надь, да это вообще элементарно! Давай я тебя подсажу.

Пришлось лезть.

Надя брезгливо отряхнула плащ от мокрой цементной пыли, аккуратно, чтобы никуда не вляпаться, вступила в заброшенный дом. Какой тут клад – банальная свалка! Гнилые матрасы, бутылки, рваные колготки (страшно подумать, что здесь происходило). На стенах уже не граффити – банальные гадости: «Ленка Кривошеева всем дает». «Хочу девчонку, телефон…»

А Полуянов словно и не замечает всей этой мерзости. Носится по дому, восторженно комментирует:

– Зал, метров двести квадратных, чума! А это ванная, Надь, ты только посмотри! Больше нашей гостиной! Вот это размах!

Ее мало интересовали чужие (да к тому же несостоявшиеся) мечты. Подошла к окну. На широкий подоконник (весь в осколках кирпича) облокотиться не рискнула. Даже отсюда, всего-то с первого этажа, поселок казался жалкой, бедненькой деревенькой. А если из пентхауса смотреть – наверняка Гулливером в царстве лилипутов себя ощущаешь.

И вдруг увидела: к дворцу бодрым шагом движется стайка подростков. Трое парней, две девицы. Одна еще ничего, в джинсах, а вторая вообще страх божий: красные колготки, мини-юбка, каблуки. В дачном поселке, в дождь! Причем фигурка куда плотнее, чем у Нади, ляжки из-под юбчонки – как у бройлерной курочки. Парни ржут, то и дело красавицу по попе оглаживают. В пакете звенят бутылки.

– Дим! – Надя кинулась к Полуянову. – Сюда народ идет. Я боюсь.

Тот подошел, выглянул в окно. Снисходительно произнес:

– Ну, дети. Собрались на пикник. Чего бояться-то?

Подростки первым делом закинули на бетонные плиты пакет. Потом полезли сами. Девица (которая в джинсах) вскарабкалась сама. Зато ту, что в мини-юбке, отталкивая друг друга, подсаживали под попу все трое.

– Может, уйдем по-английски? – шепнула Надя.

– Зачем? – удивился Полуянов.

Взял ее за руку и вышел навстречу компании.

Подростки увидели их, заржали.

– Ой! Дядька с теткой! – ахнула девица в красных колготках.

Один из парней хмыкнул:

– Вы че, бичкомеры?

Второй толкнул его в бок:

– Глаза разуй! Чепушу негде просто. Сюда свою марамойку привел.

Полуянов холодно взглянул на подростка. Коротко бросил:

– Язык придержи.

Надя сжалась. Молодняк очевидно нетрезвый, борзый. Сейчас как начнется!

Но ничего не случилось. Парень – под Диминым взглядом – будто похудел. Забормотал миролюбиво:

– Да че, мы ниче. Жалко, что ли? Места много, всем хватит.

Девица в джинсах выступила вперед, прищурилась:

– А это не вы – дяди Рыбакова дочка внебрачная? Та, которой он дом отписал?

– Ну, я, – призналась Надя.

– Везет кому-то… – девица в красных колготках завистливо взглянула на Надю, пробормотала: – И плащик у тебя класный. В «Наф-нафе», что ли, брала?

– В «Максмаре», – сухо отозвалась Митрофанова.

То, что на распродаже и в «стоке», уточнять не стала.

– Ясен дел. Красивая жиза, – буркнула деваха.

И резко отвернула от них – в глубь дворца. Парни – бычки за красной тряпкой – потащились за ней. Последней, понурив плечи, двинула девица в джинсах.

А Надя – едва Полуянов помог ей спуститься на землю – спросила:

– Дим! «Чепуш» – это я поняла, от слова «чепуха». А марамойка – кто такая?

– Ну… это на их языке прекрасная дама, – смутился он. И подвел итог: – Не бери в голову.

Суббота пролетела незаметно, воскресенье еще быстрее. Едва успели прогуляться, потом навести в доме минимальный порядок – и вот уже прохлада, распеваются птицы, солнце деловито спускается к горизонту.

– Пойдем на крыльце посидим, – предложил Дима.

Вынес из дома, ловко разместил на крохотном пятачке два продавленных кресла, табуретку (в качестве стола). И даже Митрофановой маленькую скамеечку притащил: «Ноги поставишь». Пили чай с сушеной мятой – Надя нашла ее в отцовских запасах. Ели булочки из сельского магазина. Слушали лягушек и стрижей. Красный шар солнца неохотно скатывался все ниже. Дачники запирали дома и возвращались в Москву.

Полуянов взглянул на часы, зевнул:

– Надюх, может, не поедем сегодня? Мне завтра к двенадцати.

– А мне к девяти.

– Опоздай. Прогуляй.

– Слушай, я забыла! – оживилась она. – У меня ведь законный отгул есть!

Схватила телефон, немедленно позвонила шефине – и получила у нее разрешение завтра на работу не приходить.

Показала Диме язык:

– Вот и езжай к двенадцати. А я буду отдыхать. И вернусь в Москву только вечером. Или, может, вместе останемся? У тебя ведь график свободный.

– Надь, да я в редакцию вообще не собираюсь, – поморщился Полуянов. – Другие дела. Мне к двенадцати в полицию.

– Зачем?

– Хочу с Савельевым встретиться, – буркнул журналист.

– Это по поводу тех мошенников? Благотворителей?

– Ну да, – кивнул Дима.

– Расскажешь?

– Грустная, Надюх, тема. Для весеннего томного вечера.

– Все равно расскажи.

Она чувствовала: ему надо выплеснуть тяжелые мысли.

И Дима начал:

– Есть такой мальчик. Юра Горелов, десяти лет. Рак в четвертой стадии, метастазы по всему организму, врачи единодушны: шансов нет, только паллиатив. Но родители все равно хотят его в Германию везти. На это деньги и собирают. С помощью одного фондика благотворительного.

– А на самом деле Юры Горелова нет?

– Есть. И он реально болен. И его – по-настоящему! – отвезут в Германию. Но вот толку от этого не будет никакого. Этот фонд, похоже, специально ищет абсолютно безнадежно больных детей. Причем выбирают обязательно маленьких, миленьких, светленьких, из небольших городков, с русскими фамилиями. Все, чтобы на жалость давить. Поднимают в Интернете шумиху. Открывают сбор средств. Причем добрые люди не только платят – еще перепосты активно делают.

Он замолчал.

– А что дальше? – поторопила Надя.

– Дальше фонд собирает тысяч двести-триста евро. И везет ребенка в Германию. Обычным рейсовым самолетом – хотя таких детей можно только на спецборту, они ведь при смерти фактически. Однажды у них ребенок в аэропорту умер. Недавно – прямо в самолете. Но некоторые – да. Даже долетели до клиники. И обследование начали проходить. Но умерли все равно. Так ведь было задумано. Изначально.

– Ты хочешь сказать, что этот твой фонд специально такое творит? Они заранее знают, что дети умрут? Но тащат их в Германию?!

– Похоже, что да.

– А в чем их выгода?

– Смотри, Надя. Получает фонд минимум двести тысяч евро на ребенка. А тратит – только на самолетные билеты. Немецкие клиники – если пацент сразу умер – честно возвращают всю предоплату. Но наивным благотворителям об этом, конечно, не говорят.

– И у тебя есть доказательства?

– Я их сейчас собираю, – уклончиво ответил журналист. – Дай бог Юрочке Горелову здоровья! Будем ждать, как у него дела пойдут. Если как у всех – будем уголовное дело возбуждать. По заявлению. Кого-то из благотворителей. Тебя, например. Ты заплатила им кровных тысячу сто, что для библиотекаря крупная сумма, и требуешь проверить, на что потрачены твои деньги. Напишешь?