Эскулап подошел к пульту, щелкнул кнопками, и аппарат загудел громче. Светильники под потолком стали из ярко-белых тускло-голубыми.
Потом Эскулап защелкнул ремни, которыми меня крепко зафиксировали на моем ложе.
– Боишься, убегу? – хмыкнул я.
– Боюсь, – Эскулап опустошил мне в вену препарат, который за полминуты практически обездвижил меня. И толкнул медицинскую кушетку на колесиках в прозрачный цилиндр томографа, который, скорее всего, никаким томографом и не был.
Теперь я в капсуле, откуда, впрочем, если чуть повернуть голову на остатках сил и скосить глаза, хорошо виден и пульт, и Эскулап. И вернувшийся Василиск, решительно оттеснивший своего коллегу от клавиатуры и кнопочек.
Пальцы Василиска стремительно забегали по клавиатуре – ну прям музыкант-виртуоз барабанит по клавишам пианино. Мой взор пересекся с взором Василиска – он глянул на меня остро, как ножом полоснул, с каким-то вожделением и радостным ожиданием.
Потом он артистически вдавил клавишу.
Я ощутил запах жженой резины. А потом понял: все, что раньше я знал о боли, было поверхностно и неконкретно. Вот теперь я наверняка узнал, что такое настоящая боль. Но, препарат окончательно сковал меня, так что даже кричать я не мог.
Потерял я сознание не сразу. Перед этим вкусил муки ада. А потом выключился, и это было избавлением…
Когда очнулся, увидел над собой хищное лицо Василиска и его руки, которыми он водил надо мной.
– Стабилизация прошла удачно. Будет как новенький… До следующего раза, – с каким-то скрытым злорадством произнёс он.
Конечно, мне хотелось его ударить. Но я очень редко делаю то, что хочется. Обычно лишь то, что необходимо.
А еще я ощутил, что от Василиска исходит запах смерти. Точнее не запах, а ее волны. И темная, выжидающая ярость…
Глава 4
Я посмотрел на стрелки часов на стене. Шашист как всегда опаздывал. Это такая его фирменная уловка – непременно опаздывать на десять-пятнадцать минут. Те, кто его хорошо знают, не обижаются. Других же это раздражает, но все равно они с ним встречаются. Все равно заключают сделки. Многие потом сильно жалеют. Другие – наоборот. Тут как повезет. Ведь Шашист достаточно серьезный деловой человек. И вместе с тем виртуозный аферист международного масштаба. Вот и думай, какой стороной личности он повернется к клиенту.
Я отхлебнул глоток прекрасного ароматного турецкого кофе, приготовленного в турке.
– Что-нибудь еще? – спросил нарочито предупредительный и пожирающий меня преданными глазами официант.
– Пока нет, – покачал я головой.
Турецкий кофе и кусочек апельсинового торта в кафе «Высь» шли за деньги, на которые можно плотно пообедать в другом, менее экзотичном, заведении, притом с бокалом вина и двумя блюдами. Но это внизу. Тут платили не столько за кофе, правда, достаточно хороший. Дороже стоили невероятный, просторный вид за окном и сама причастность к тем, кто имеет возможность смотреть на мельтешение человеческих букашек с высоты главной башни Москва Сити.
В этой реальности башня называлась не столь претенциозно, как в прошлом. То есть не «Единство», а всего лишь «Сакура» в честь японских строителей, которые ее возвели. Размером она была куда скромнее небоскреба в Москва-Сити из прошлой моей реальности – там возвышалась свеча почти шестисот метров от пола до верхушки. Эта едва дотягивала до четырех сотен.
В этой Москве больше осталось исторических зданий и меньше стекла и бетона. Но основные столпы, маяки – неизменны. Кремль, монастыри, пара стадионов, проспекты. Это будто якоря, которыми цепляется зыбкая реальность в Веере Миров, не давая себе разбиться на фрагменты и расползтись.
Вон внизу, почти рядом, солидный сталинский дом. В нем еще недавно была моя «кукушка» – конспиративная квартира. В прошлой жизни я жил в доме, стоявшем на том же самом месте. Но тогда это была зеркальная высотка с квартирой в стиле «Хай-Тэк».
Все, теперь нет в этой «сталинке» моей «кукушки». После того, как я получил две пули, стало понятно, что наши конкуренты охотятся не только за тем же Предметом, что и я, но и лично за мной. Почему за мной? Расчищают поле Поиска, чтобы рыскать на нем в одиночестве? Или решили дать бой «Фракталу»? Непонятно. Но процедура на такие случаи прописана однозначная. Отлежавшись еще два дня в госпитале после пыточной процедуры в томографе «Заречье», чудесным образом вернув себе здоровье и значительную часть сил, я встал в строй. И, прежде всего, сменил документы прикрытия. И машина теперь у меня новая, «Ниссан Ночь» – скромная и надежная. Таких в Москве много, если, конечно, не считать небольшой абгрейд в виде форсажа и кучи хитрых электронных приспособлений. И у меня новая «кукушка» – на двадцатом этаже башни в районе Ленинградского проспекта. Той самой, что изломанной кочергой торчит за тяжеловесным солидным комплексом зданий Всероссийской автодорожной академии.
Но это все полумеры. Все равно Поиск надо продолжать. Значит, придется светиться в разных кругах, дергать на встречи агентов. Так что шанс попасться снова в поле зрения противника весьма велик. Да что там велик – практически стопроцентный.
Я поставил на блюдечко опустевшую чашку. И усмехнулся. Ну вот, начиналось бесплатное представление.
По залу прошла волна чего-то большого, располагающего и уютного. И камнем, вздыбившим эту волну, был, конечно, появившийся на пороге кафе Шашист. Он заполнил все пространство вокруг себя энергией обаяния и благорасположения. При его профессии это необходимо.
Его громадная толстая туша была затянута в узкие желтые брюки и цветастую рубаху навыпуск – эта привычка одеваться, как Петрушка, тоже служила частью его обезоруживающего имиджа. Лысина его блестела вызывающе. Он, улыбаясь радостно и искренне, поприветствовал официантов:
– Здоровья жрецам общественного питания!
Кивнул церемонно тем посетителям, кто удивленно воззрился на явление столь странного персонажа народу. И, мощно, как кит, поплыл к моему столику.
Я поднялся с диванчика. Шашист попытался было сграбастать меня в медвежьи дружеские объятия, но я ловко пресек его порыв, протянув ему руку.
– Всегда говорил, что «Ролекс» показывает не время, а благосостояние, – кивнул я на часики Шашиста – они стоят сто тысяч евродолларов в базарный день, да и то фиг купишь. – Они опять у тебя отстают?
– Ах, Анатоль, оставь свои упреки, – беззаботно отмахнулся Шашист. – Лучше порадуйся моему простому человеческому счастью.
– Что за неземное счастье, Теодор, тебе вдруг подвалило? – даже заинтересовался я.
– Вновь вижу тебя живым и здоровым. Помню, последний раз ты звонил мне из богоугодного лечебного учреждения и был весьма слаб. Сегодня передо мной опять орел, гордо машущий крылами.
С этими словами Шашист грузно уселся на диванчик, который жалобно заскрипел под его немалым весом. Подзывая официанта, он замахал рукой, как будто лопасть вертолета закрутилась.
– Мой милый друг. Осчастливьте меня, пожалуйста, кофе, самым крепким, который только возможно приготовить в турке. Долька лимончика. И двести граммов коньячку. И не мелочитесь, несите самый лучший. Все равно плачу не я, – он блаженно прижмурился.
Тут он прав. По традиции платит вызывающая сторона, то есть его куратор, то есть я. И сам по себе сей факт доставлял моему собеседнику истинное удовольствие.
Когда официант ушел, Шашист произнес доверительно мне:
– Не то, чтобы я нищий. Но тут дело принципа, мой дженераль.
Да уж, принципы у него железные – имея многомиллионное состояние, всегда будь готов с энтузиазмом удавиться за копейку.
– Принципы – это святое, – согласился я. – По делу есть что сказать?
– По делу? Еще как! Наболело, Анатолий. Твои эти Золотые листы проклятые – это вовсе не какое-то солидное дело. Это цирк с конями, клоунами и несчастными случаями на производстве. Жутковатый цирк, скажу тебе.
– Подробности будут?
– А на собрании кричат: «давай подробности», – произнес Шашист как-то угрюмо, что для него несвойственно. – Сперва об этих твоих индейских золотых прокламациях. Понимаешь, это дико редкие раритеты. Больше легенда. Они не актуальны. Они вне сферы интересов антикварного рынка. Никто не знает, сколько они стоят, кому они нужны и куда их деть. Значит, они не нужны никому. Это не предмет торговли. Это предмет досужих домыслов… Был…
– И что изменилось? – напрягся я.
– То, что вдруг они становятся востребованы, притом за хорошие деньги. Кто-то забрасывает удочку, как их найти, сулят золото и самоцветы даже всего лишь за информацию. Не Шишкина с Айвазовским ищут, не иконы Феофана Грека и даже не завалящего Рафаэля. А какие-то золотые страницы, которые доселе интересовали только всяких фриков и уфологов со спиритуалистами.
– Зришь в корень, – кивнул я.
– Иногда, конечно, бывает, что некие группы раритетов актуализируются. Столетиями лежат бесполезным грузом в запасниках музеев. И нигде, кроме музеев, их не найти, потому и рыночной ценой они не обладают. А вдруг бах. Иракская война. Американская военщина, вся сплошь бесстыдные мародеры и тупые варвары, подчистую разграбляют иракские музеи. И в Европу, в США потоком идут совершенно невероятные раритеты. И тогда они становятся актуальными.
– Плавали-знаем, – кивнул я. – Кое-кто из моих знакомых поживился на этом, под видом раритетов из Ирака ударно толкая подделки.
Шашист бросил на меня виноватый и немного испуганный взгляд. Обычно этот прохвост самодовольством светится, как кот, объевшийся сметаны. Но когда его прижимают, начинает строить или виноватые, или умильные рожи, так что хочется погладить его по лысой голове и дать шоколадку «Аленка». Хоть и выглядит он совершенно искренне, это не значит, что он искренен, а означает только, что он великолепный артист аферистского жанра.
