Клинки и крылья

Дракон перелетел через источённую древностью стену с белыми воротами и, лениво поведя змеиной головой, стал снижаться. Вскоре все четыре лапы заскребли по песку, а перед глазами Тааль выросло второе, внутреннее кольцо стен. Теперь они были так близко, что она различала полустёртую резьбу на камне: круглые древесные кроны, и какие-то махины, переплывающие море, и драконы, драконы, драконы – десятки огромных, с любовной точностью высеченных драконов. Какие-то из них замечательно сохранились, от других остался лишь размытый силуэт, одно ущербное крыло или половина лица (отчего-то уже не хотелось говорить: морды). Пока проводник подавал ей руку, помогая спуститься, Тааль ошарашенно смотрела на драконов величиной с галку и высотой с башню, на драконов с рогами, на драконов, дышащих водяным паром (мастера древности выскоблили каждую капельку, чтобы вода и без цвета легко отличалась от пламени)… Чешуя одного из драконов напоминала кружевные воронки. На каменной плите он обвил цветущее дерево – может быть, поэтому сам походил на громадный цветок.

– Я никогда не думала… – пробормотала Тааль, силясь подобрать слова. Она спрыгнула на песок, уже успевший раскалиться, и он обжёг ей кожу пяток – новую, уязвимо-тонкую, – так, что она вскрикнула от боли. Чтобы устоять, пришлось схватиться за плечо провожатого. – Не думала, что…

– Что они такие разные? – с улыбкой закончил бескрылый. Бережно обхватив Тааль одной рукой, другой он погладил драконью морду – или, скорее, коротко потрепал меж ноздрей. Он явно знал, где именно гладить: чешуйки там были частыми, узкими и нежными; дракон благодарно фыркнул и заурчал, жмурясь с доверием старого друга. Потом отстранился, по-кошачьи напрягся, присев на лапы, мощно оттолкнулся и взлетел; Тааль заслонилась ладонью, но в лицо ей всё равно брызнул фонтан песка.

– Да, – кивнула она, с завистью провожая взглядом полупрозрачное существо. Переливаясь всеми оттенками от зелёного до густо-фиолетового, дракон описал плавный круг над ними, издал прощальный рык и скрылся за кольцом стен. Ещё несколько ударов сердца она слышала шорох его крыльев, а затем вернулась тишина. – Да, наверное. Это по-прежнему так или?..

Тааль боялась договаривать – боялась услышать жестокую правду о том, что все эти удивительные существа исчезли или стали бесплотными призраками. Её спутник вздохнул и на мгновение прикрыл дымчато-серые, лишённые всякого определённого выражения глаза. В таких глазах нетрудно потеряться; и что-то подсказывало Тааль: терялись многие.

– Раньше, несомненно, драконов было куда больше. Теперь осталось не так уж много пород: им нужен простор, а на том клочке земли, который сейчас в их распоряжении, нелегко размножаться и искать пропитание… Но нельзя и сказать, что всё совсем безнадёжно. Каждого дракона сейчас очень берегут. Их кладки хранятся, как вода в Пустыне, а у детёнышей есть всё необходимое.

– Кто бережёт? – спросила Тааль, с досадой услышав, как сорвался её новый голос. Он был и похож на прежний, и совсем не похож – будто одна и та же песнь майтэ, спетая в разных традициях либо на разных тонах. Это сбивало с мысли. – Бессмертные? Тауриллиан?

Серые глаза пристально глянули на неё – и тут же отправились в новое странствие по стенам и песку.

– Потерпи ещё немного, Тааль. Совсем скоро мы всё обговорим, обещаю. А пока – будь моей гостьей… Прошу.

Изящно вывернув руку, он сделал приглашающий жест. Тааль шагнула вперёд, тщетно стараясь не раскачиваться (какое всё же большое, громоздкое, непропорциональное тело, и как голова высоко от земли!..) и не шипеть от боли на горячем песке. В этих стенах ворота не сохранились: на их месте зиял провал, края которого будто пустынные ящерицы обгрызли. Было видно, что внизу кладка на немалую высоту осела, уйдя в песок.

– Ты привыкнешь, – услышала Тааль, робко проходя через арку бывших ворот. Рельефный каменный язык одного из драконов – раздвоенный, как у змеи, – чуть не оцарапал ей щёку… В голосе бескрылого звучало искреннее сочувствие; вот только теперь – после кентавров, Двуликих и грифов, после загадок Хнакки и Эоле – Тааль тяжело было поверить в любую искренность. – Обязательно привыкнешь. Новое тело – это всегда испытание.

– Дайте мне, пожалуйста, руку… – всё-таки осмелилась попросить она, обнаружив, что голова заново начинает кружиться. – Мастер Фаэнто, ведь так?

– Так, – он с готовностью пошёл рядом, ради неё замедляя шаги. – Но друзья когда-то звали меня просто Фиенни.

Фиенни. Точно трель закатной песни – той, что так дивно даётся матери.

Мать… Тааль закрыла глаза, отгоняя воспоминание о ночном бдении и разговоре с ней. Слишком больно вспоминать об этом, даже зная, что всё – плоды колдовства песчаного старика Хнакки и, возможно, самих тауриллиан. Больно и унизительно: они надругались над самым дорогим для неё, над печалями и радостями родного гнезда. Всю свою недолгую жизнь Тааль стыдливо, как любая майтэ, прятала свои раны – а они, смеясь, погрузили в них пальцы, содрали тонкую корочку…

Тааль надеялась, что мастер Фаэнто непричастен к бдению и трём загадкам Хнакки, а тем более – к тем испытаниям, которые чуть не прикончили её раньше. Почему-то, идя с ним бок о бок, она ощутила, что ей очень важно это знать.

– Фиенни – как хорошо звучит. Музыкально.

Он шутливо поклонился.

– Высшая похвала от майтэ. Я польщён.

Тааль нерешительно улыбнулась. С ним рядом было хорошо. Она растерялась, обнаружив это в себе: ей потребовалось не так уж мало времени, чтобы привыкнуть, например, к Гаудрун и Турию. А полупризрачного человека, бредущего рядом, она видит впервые в жизни – но с ним рядом так легко, будто они знакомы целую кучу солнечных кругов…

– Я должна знать, что случилось с моими друзьями, Фиенни. Вы расскажете мне? Почему их здесь нет?

– Потому что это место не для смертных. Для тебя сделано огромное, потрясающее исключение, – без всякого выражения пояснил он.

– Но где же они тогда?

– Вероятно, там, где хотели оказаться. Тауриллиан умеют дарить желаемое.

Тааль искоса посмотрела на него. Было непонятно, говорит он серьёзно или горько насмешничает.

– Со мной был кентавр-звездочёт, Турий-Тунт, который оставил свой садалак, чтобы идти со мной на юг.

Она снова покачнулась, не устояв, и Фиенни стиснул ей локоть; даже в этом простом движении он ухитрился показать не снисходительность, а заботливое уважение.

– Впечатляющее доверие, – убеждённо сказал он. – Для любого кентавра порвать связи с садалаком – значит нанести себе неисцелимую рану.

– Да, – Тааль кашлянула: ей сдавило горло. – А теперь я даже не знаю, жив ли он… И ещё со мной летела майтэ, моя подруга из гнездовья у Алмазных водопадов. Она искала своего маленького брата, которого тауриллиан угнали в свои земли…

За второй стеной им открылась широкая, мощённая фигурной плиткой площадка. Колонны маленького древнего здания замерли справа; Тааль заметила, что полукруглую крышу здания прикрывает навес из тонкого и лёгкого, как яичная скорлупа, материала. Навес выцвел, но когда-то, по-видимому, был небесно-голубым; продуманная защита от солнца Пустыни… Только вот для чего она призракам, которые, по слухам, населяют Молчаливый Город?

– Да, я слышал, что они ищут сторонников, – задумчиво откликнулся Фиенни. Он отвёл Тааль чуть в сторону, чтобы она не наступила ненароком на кусок чьей-то каменной лапы; лапа была когтистой, но короткой и покрытой тщательно вырезанными шерстинками – явно не драконьей. Рядом, прямо на солнцепёке, валялись гордая голова льва и крыло, похожее на орлиное. Грифоны?.. Отец рассказывал Тааль о них, но твердил, что они давно вымерли…

Она поняла, что голова кружится с новой силой.

– Это были не поиски. Их угнали силой, как… рабов.

На этот раз Фиенни долго молчал.

– Мне тоже известно далеко не всё. Но, насколько я знаю, с ними всё в порядке, Тааль. Если тауриллиан дали слово, они сберегут твоих друзей.

«Даже если слово дали через тех отвратительных грифов?» – усомнилась Тааль, но промолчала. Город, исподволь выраставший вокруг, казался ей всё более удивительным.

Они миновали странный дворик и вышли к развилке из трёх широких не то дорог, не то улиц. Здесь стояло то, что осталось от впечатляющего, в три нынешних обхвата Тааль, дерева. Дерево тоже было, разумеется, не настоящим, а вырезанным из гладкого чёрного камня с серебристыми прожилками. Ветви его были голыми, но когда-то на них, наверное, звенели драгоценные листья… Тааль предположила, что дерево служило своего рода указателем. Одновременно ей вспомнилась Серебряная роща, где они впервые встретились с Турием; тревога за него мешала ей восхищаться.

– Нам туда, – сказал её спутник, указывая направо. Там виднелось приземистое строение из розоватого песчаника. Тааль сначала решила, что жара искажает ей зрение: таким оно было громадным – не разглядеть конца… Ступени у входа тоже были розовыми, с коричневыми разводами, и сияли на солнце так, словно время их не коснулось. То здесь, то там Тааль замечала остатки невысоких колонн (нечто вроде беседок?) и изящных каменных скамей, прикрытых навесами из того же странного материала. Кое-где его нежная голубизна переходила в лиловый или салатовый, иногда попадались рисунки с солнцем, луной и созвездиями. Кто знает – может, когда-то эти звёзды могли двигаться, повинуясь искусной магии или тонким механизмам?

– Что это?.. – растерянно прошептала Тааль, как только они приблизились к розоватой громаде. Над входом, само собой, вновь были высечены драконы. Их запечатлели в полёте – рядом, со сплетёнными хвостами, изогнувшихся в странном томлении. Отчего-то Тааль смутилась.

Понаблюдав за её реакцией, Фиенни тихо засмеялся.

– Много веков назад это место звали Лабиринтом. Через него нужно пройти, чтобы попасть в ту часть Города, где живу я.

Тааль отметила, что он не сказал: «Где живут такие, как я»; она опять не стала расспрашивать, боясь проявить бестактность. Пока везде царили такие же тишина и безлюдье, как во всей Пустыне – и как в любых руинах Неназываемых от северных до южных краёв.

– А что было в этом лабиринте? – спросила она и, морщась от боли в неловко устроенных мышцах, поставила ногу на первую ступень. – Какие-нибудь чудовища?

– Нет, зачем же? – (Образ Фиенни постепенно плотнел и наливался яркостью; Тааль заметила даже блёклый румянец у него на щеках. Не оттого ли, что они углублялись в Город?..). – Никаких чудовищ, Тааль. Просто торговые лавочки, и жилища тех, кто победнее, и места, где собирались повеселиться и послушать музыку… Тут было раздолье для певцов и волшебников. Да-да, – улыбнулся он, когда в сером тумане глаз отразилось глупо-изумлённое лицо Тааль. – Когда-то здесь кипела жизнь. Очень разная и не совсем обычная, но всё-таки жизнь.

Тааль пыталась и не могла представить себе такое. Они вошли в высокий проём, и она увидела пустые петли. Возможно, здесь были высокие двери из настоящего дерева? Возможно, они стояли распахнутыми до самого заката, гостеприимно впуская путников?..

Она крепче вцепилась в локоть Фиенни. Теперь ей казалось, что каждый камень вокруг, если дотронуться до него, окажется тёплым от недавнего прикосновения чьих-то рук – или лап, или крыльев.

Со всех сторон потянулись запутанные переходы, пронизанные нишами или подобиями маленьких пещер. Кажется, изнутри пещеры делились на комнаты и могли даже состоять из нескольких ярусов. Фиенни шёл непринуждённо, всегда зная, куда повернуть, но Тааль не удавалось представить, как можно ориентироваться в такой мешанине… Проходы то сужались, то становились широкими, как речные долины. Квадратные сооружения, выстроившиеся у розовых стен непрерывными шеренгами, заставили Тааль ахнуть: они были деревянными, из превосходных, крепких лесных пород. Она легко определяла их на глаз: старина-дуб, сосна, бук, клён, отполированное до блеска чёрное дерево… Неужели сюда доставляли древесину со всего материка?

– Что это такое? – пролепетала Тааль. Она стеснялась бесконечных вопросов, но не могла удержаться. Гулкое эхо разнесло её голос по стенам, разветвило во всех направлениях и закоулках; она лишь сейчас поняла, как потрясающе-прохладно здесь, под крышей. – Какие-нибудь жертвенники, алтари?..

– Ох, Тааль, – опять засмеялся Фиенни – легко и певуче, точно серебряные колокольчики звякнули. У Эоле и то получалось, пожалуй, грубее. – Значит, такую память о себе оставили тауриллиан в Лэфлиенне? Думается, они бы не обрадовались… Это просто-напросто торговые ряды, прилавки. Здесь продавали и обменивали всё на свете – серебро и камни, свитки, карты и стрелы кентавров, и ткани тоньше паутинки, сотканные лесными феями… Боуги везли сюда амулеты и другие магические приспособления, им в этом не было равных; агхи из-под гор – оружие и доспехи, пробить которые не могла даже праща великанов. Твои сородичи приносили в клювах целебные травы и мази – а ещё, конечно, их песни ценились на вес золота. Сюда забредали даже Двуликие, или оборотни, для своих загадочных дел… Я уж не говорю о людях – бескрылых, беззеркальных, двуногих, называй их, как угодно. Их были здесь сотни тысяч, Тааль. Многие жили прямо тут, в Лабиринте, и занимались своим ремеслом. Кожевники, и стекольщики, и кузнецы, и творцы свечей из ароматного воска… Только представь: какой-нибудь седобородый учёный, отложив толстый словарь русалочьего языка, вечером возвращался к себе в каморку, в одну из таких вот пещер – а там его ждала жена-гадалка с хрустальным шаром, и глаза её были жёлтыми от драконьего пламени, на которое она насмотрелась днём…

Голос увлёкшегося Фиенни стал выше и напряжённо дрогнул; Тааль слушала, мечтая не пропустить ни звука. От каждого его слова толпы прекрасных миражей обступали её.

– Русалочий язык?..

– Да, язык морского народа. Услышав его однажды, можно потерять разум, как и от их зелёных безжизненных взглядов… Раковины и жемчуг, белый, будто солнце в Пустыне или снежные шапки на вершинах гор, – о, как люди и тауриллиан восхищались ими! Думаю, эти прилавки ломились от жемчуга, так что агхи завистливо скрипели зубами…

– А драконы?

– Те навесы, что здесь повсюду, строили из скорлупы драконьих яиц. Когти и зубы, кусочки шкуры, кости умерших драконов – всё это были драгоценные товары, дивный сон для любого мага или собирателя древностей. А тем временем живые драконы ревели тут же, за стенами, и летали над садами Города – но магия укрывала сады, спасая от пламени… Да, Тааль, в это трудно поверить, но сады цвели здесь повсюду – в парках, вокруг тихих прудов с зарослями плакучих ив по берегам, и возле сверкающих дворцов тауриллиан. Пьянящая кипень яблонь, и розы ста двадцати оттенков, и лилии, и кусты жимолости – о, в этом знали толк! Садовники Города водились с феями, цветочными и древесными атури (их ещё зовут дриадами, знала ли ты?), так что в этом нет ничего странного… Были и навесные сады, и сады на висячих мостах, сады над головами прохожих: идя по улице, можно было попасть под дождь во время поливки, а над собой рассмотреть парящие в воздухе влажные корни!..

– Но ведь вокруг Пустыня, и вода…

– Волшебство тауриллиан поднимало воду из-под земли, доставляло её прямо от Великой реки с севера, а ещё – из горных озёр. Тогда тауриллиан были ещё в союзе с атури, стихийными духами – отсюда и чистейшая вода, и лучшие камни, и древесина… Музыка играла здесь, не умолкая – и какая музыка, Тааль! Ты, как майтэ, наверняка оценила бы… Состязания менестрелей – я хочу сказать, певцов и музыкантов – собирали толпы со всего Лэфлиенна. А рукописные книги, созданные заклятиями! А головоломки боуги, над которыми месяцами бились мудрецы! А жуткие предания Двуликих-волков, рассказанные ночью, у зажжённого огненным атури костра… Вот чем был этот Город – до того, как стал Молчаливым. То была столица тауриллиан, сердце Лэфлиенна и всего Обетованного, Тааль.

Сердце самой Тааль уже готово было выпрыгнуть из груди. Дрожа, она ловила каждое слово Фиенни – несмотря на то, что тот стал напоминать одержимого. Все эти подробности, кажется, почему-то были жизненно важны для него, были необходимостью и верой. Что-то в самой Тааль трепетало, отзываясь на них.

Она очнулась, лишь когда солнечный жар снова опалил ей голову.

Потолок внутри Лабиринта почему-то был полупрозрачен и пропускал свет, но не губительный, как снаружи, а приглушённо-розоватый и тёплый. Как только Тааль оказалась на новых ступенях, увитых каменным плющом и лимонно-жёлтых, жар Пустыни вернулся и отрезвил её. Они прошли Лабиринт насквозь – и она почти не успела заметить, как.

– Посмотри туда, Тааль! – шепнул Фиенни, и его невесомое дыхание, подобно крыльям бабочки, коснулось щеки Тааль. – Посмотри в фонтан.

Перед жёлтыми ступенями действительно стоял огромный фонтан: круглая чаша и сложное сооружение в форме раковины, на сгибах которой приютились каменные и серебряные рыбки, морские коньки – а ещё создания, неизвестные Тааль даже понаслышке. Фонтан, естественно, молчал, был полуразрушен и сух; окружающие его скамьи под навесами из драконьей скорлупы много веков пустовали. Однако сама чаша…

Две полупрозрачных, бело-зеленоватых девушки с рыбьими хвостами испуганно воззрились на пришельцев из Лабиринта. Одна из них заплетала подруге длинные волосы, другая изнутри держалась за бортик фонтана. Их хвосты двигались в такт, повинуясь невидимым волнам. Спустившись, Тааль оказалась так близко к ним, что рассмотрела даже перепонки меж белых пальцев – и всё-таки очертания русалок мерцали, а лица походили на сгустки молочного тумана или перистые облака. Издав немой вскрик, вторая русалка обернулась к подруге, выхватила у неё призрачный гребень, – и обе они растворились в воздухе, будто ночные видения Тааль.

– А таковы нынешние обитатели Города, – с пронзительной, древней печалью произнёс Фиенни. Его румянец проступил ярче, тёмные волосы налились тяжестью; он даже словно стал чуть выше (хотя по-прежнему оставался не таким уж высоким – пониже человека из снов Тааль) и раздался в плечах. – Тени, призраки, недолговечные всполохи чьей-то памяти… Постепенно, год от года, они теряют воспоминания о земной жизни, и форму, и голос. Большая часть не помнит даже собственных имён. Оттого и Город стал Молчаливым, Тааль: с тех пор, как ничего не осталось от наследия тауриллиан. С тех пор, как последние люди ушли на восток, в Обетованное.

Люди, Обетованное… Грозовая синева в её снах. Что-то в Фиенни не давало Тааль покоя: ей казалось, что он обязательно должен быть связан с тем, другим. Но как бы спросить об этом, не рассказывая лишнего?..

– Но Вы… Вы совсем не такой, как те русалки. Почему? – (Они снова шли рядом, в ногу, и Фиенни долго молчал, рассеянно покусывая нижнюю губу. На поясе у него Тааль лишь сейчас заметила маленький, втиснутый в простую круглую раму кусочек стекла). – Потому что Вы тоже… волшебник? Вам удаётся поддерживать иллюзию?

Они обошли фонтан и вступили в ровные, обладающие собственным неспешным ритмом переплетения улиц. Проходя мимо изящного высокого здания, Фиенни грустно улыбнулся и покачал головой.

– Дело не в магии, Тааль. Очень далеко отсюда, в Обетованном, я правда был волшебником. Однако, боюсь, от моей магии уже мало что зависит… Здесь правила создают тауриллиан. Они и поместили меня в Молчаливый Город – хотя никто не ждал меня здесь, и я не должен был тут оказаться… Как и ты изначально, впрочем.

– Тогда в чём же дело? – с нажимом спросила Тааль, решив всё-таки добиться истины. Она в самом деле говорит с мертвецом или только убедила себя в этом?.. – В чём, если не в магии?

Кончиками пальцев Фиенни коснулся белой стены; на крыше здания блестел пучок красных кристаллов, однако на месте окон зияли зубчатые провалы, кое-где занесённые песком.

– Думаю, в том, что я не так давно умер, как прочие в этом месте, – он выждал пару секунд, но Тааль не решилась ответить. – На всякий случай держись ближе ко мне, Тааль. Мы совсем скоро дойдём, но призраки могут быть жадны до чужой жизни.

***

По дороге к жилищу Фиенни Тааль встретила и других обитателей Молчаливого Города – но каждый раз не была уверена, не привиделось ли ей. Русалки в фонтане были ещё очень даже живыми и облечёнными в плоть по сравнению с еле заметным остроухим человечком (наверное, это и есть боуги, – решила Тааль, с неловкостью осознав, что ростом он ей по пояс; всё-таки до чего же у неё теперь большое, громоздкое тело). Человечек мелькнул серым пятном возле высокой башни, чтобы тут же испуганно растаять; казалось, что появление посторонних заставляет его вспоминать о собственном существовании и наводит страх. По словам Фиенни, башню когда-то окружала ограда из горного хрусталя и вечно цветущий садик, который тоже не пощадило время.

На крыше городской купальни (Тааль никогда бы не догадалась, что это именно купальня, если бы Фиенни не сказал ей) угнездился крошечный, не больше крупной лесной кошки, дракончик. Он дремал, обернувшись хвостом, был так размыт и бесцветен, что напоминал клочок тумана. Тааль решила, что это детёныш, и не сумела удержаться от вздоха. Ей вспомнился лисёнок в когтях грифа; а ещё – бурые разводы на скорлупе материнского яйца… Следы разложения, которого не должно было быть, смерти, случившейся до рождения.

– Он всегда спит, – сказал Фиенни, проследив за взглядом Тааль. От его слов впервые повеяло смертным холодом, хоть рука и оставалась тёплой. – Должно быть, умер совсем младенцем, и никакая память не удерживает его. Возможно, здесь он счастлив больше других…

– Как сюда попадают? – осмелилась спросить Тааль. – Здесь ведь не все… не все, кто…

Почему-то ей не хватало воли сказать: умер.

– Не все ушедшие? – подсказал Фиенни. – Нет, конечно. Кроме меня, все в Молчаливом Городе – отсюда, с западного материка. Все либо сами не смогли обрести покой, либо связаны магией тауриллиан.

– А Вы…

– Я на особом положении, если можно так сказать, – улыбаясь, проговорил Фиенни. – Сначала тауриллиан считали меня кем-то вроде советника по делам Обетованного.

– Сначала? – с опаской уточнила Тааль. – А сейчас уже нет?

– Сейчас я не помогаю им, – просто и искренне сказал Фиенни. Часть его лба на секунду стала прозрачной; он скользнул запястьем по зеркалу на поясе, чтобы исправить недочёт.

– Значит, Вы на стороне атури?

– Я ни на чьей стороне – уже очень давно. Я лишь подведу тебя к итогу пути, который тебе предназначен… – (Это звучало не лучше, чем ребусы Эоле в пещере, и Фиенни отвернулся, как если бы и сам ощутил неловкость. Потом свернул за угол и с явным удовольствием потянул носом). – Жасмин, Тааль. Мой собственный маленький оазис.

Здесь действительно рос жасмин – посреди песка и каменной крошки; изящный куст, усыпанный белыми цветами. Улицу пропитал тонкий, до странности печальный аромат; Фиенни шла эта горьковатая сладость. За кустом жасмина Тааль разглядела уютную овальную дверь из красного дерева – с позолоченным дверным молотком и чисто выметенными ступенями. В городе призраков и руин это выглядело слишком… нормальным. Тааль будто набрела на чужое гнездо.

О себе напомнила боль в ногах, а после – тяжесть волос, оттягивающая затылок. Да, больше не «гнездо»… Наверное, ей следует привыкать к дверям и каменным стенам. Тауриллиан и атури плевать, что полёты будут с мучительной ясностью возвращаться к ней во снах.

– Вы вырастили жасмин с помощью магии? – спросила Тааль, пока Фиенни открывал дверь. Она растворилась почти бесшумно, но даже неприметный скрип в тишине прозвучал, как грохот.

– Конечно, – как бы в забытьи ответил Фиенни. Он уже стоял на пороге, почти касаясь макушкой притолоки и словно не желая отрываться от жасмина. Тааль впервые подумалось, что обязанность провожать её через Город его тяготит. – Проходи, Тааль-сновидица. Будь моей гостьей.

Тааль не знала, каким полагается быть жилищу бескрылого, – но дом Фиенни сразу показался ей образцом. Всё внутри небольшого помещения было подобрано, сделано, поставлено с таким вкусом, с такой любовью к каждой мелочи, что лучшие хозяйки гнездовья на Высокой Лестнице позавидовали бы. Простая ореховая мебель, открывая свободное пространство, уютными сгустками теплоты жалась по углам. Сначала Тааль удивили два кресла – мягких и громоздких, как медвежата, – но потом она поняла, что жара Пустыни здесь совершенно не ощущается, поэтому они манят, будто в ночной холод. Несколько зеркал разных размеров скучковались у стены напротив; их прикрыли полупрозрачной тканью, пряча то ли от посторонних, то ли от себя. Травяная подстилка скрадывала шаги и прекрасно сочеталась с тёмно-зелёными занавесками на окнах; это делало комнату похожей на сумрачный лес.

Большинство приспособлений, выдвижных ящичков, деревянных коробок были Тааль незнакомы; у неё разбегались глаза. Над столиком, в подвесных полках, небрежными рядами стояли таблички, похожие на драгоценность Турия – древнюю скрижаль «О стойкости»; рядом с ними лежали пергаментные свитки и странные предметы, которые она видела впервые. Пухлые и немного пыльные, белые или желтоватые внутри…