Орхидея с каплей крови
Белозёрский пожал плечами, а про себя подумал: «Время покажет». Подумав, он всё-таки спросил:
– То есть вы утверждаете, что абсолютно равнодушны к драгоценностям?
Шафардин посмотрел на него удивлённо и уточнил:
– Вы имеете в виду, нравится ли мне их носить?
– Нет.
Шафардин подождал, что адвокат скажет дальше. Но тот молчал, тогда Влад проговорил:
– Если вы хотите узнать, нравилось ли мне дарить украшения Жанне, то я отвечу: да. Хотя я не мог дарить ей вещи, которых она была достойна.
– А Жанна любила украшения?
– Любила, – тотчас ответил Влад. – Но это уже третий вариант.
– То есть? – на этот раз удивился Ян.
– Она не особо любила их носить. Никогда не обвешивалась ими, как новогодняя ёлка.
– Тогда что же?
– Жанна любила их придумывать! У неё был специальный блокнот, с которым она никогда не расставалась. Полиция изъяла этот блокнот, – грустно проговорил мужчина.
– Вам непременно вернут его, – заверил подзащитного адвокат.
– Когда? – недоверчиво спросил Влад.
– Когда закончится следствие.
– Я не верю, – обронил Шафардин грустно.
– В то, что закончится следствие, или в то, что вам вернут блокнот? – уточнил Ян.
– Ни в то, ни в то.
Белозёрский хотел возразить, но Шафардин не дал ему открыть рта:
– Нет, я, конечно, верю, что следствие когда-нибудь закончится и меня посадят.
– Чушь!
– А вот блокнот точно заныкают.
– Вы говорите глупости!
– А вы хотите убедить меня в том, что наш суд самый гуманный в мире? – усмехнулся подзащитный.
– В обязанности адвоката входит не убеждать, а защищать. Чем я, собственно, и занимаюсь. А вы вставляете мне палки в колёса.
Шафардин пожал плечами.
– Простите, господин адвокат, я не хотел вызывать ваш гнев.
– У меня есть к вам ещё один вопрос.
– Только один? – изобразил удивление подзащитный.
– На сегодня да, – спокойно ответил Белозёрский и попросил: – Прежде чем я задам вам свой вопрос, сосредоточьтесь.
Шафардин насторожился:
– Я собран, как никогда, задавайте свой каверзный вопрос.
– Он не каверзный, но если Мирослава хочет получить на него ответ, то поверьте моему опыту, ей важна точность вашего ответа.
– Не томите! – взмолился подзащитный.
– Вспомните, когда вы только вошли в квартиру в тот день, не показалось ли вам тогда что-то странным?
– Странным?
– Настораживающим?
– Кажется, нет.
– Сосредоточьтесь. Может быть, что-то было не так, как всегда.
– Конечно! Раньше моя жена не лежала на полу в луже крови!
– Не то! – резко прикрикнул адвокат. – Вернитесь в своих воспоминаниях назад!
– Назад?
– Да. Вы только вошли в прихожую.
– Я позвал Жанну.
– До того, как позвали.
Шафардин прижал руки к вискам. Белозёрский увидел, что лоб его покрылся потом. Подзащитный молчал. Адвокат не нарушал натянутой до предела тишины. Вспоминал Шафардин долго и наконец проговорил, словно бы с трудом:
– Запах.
– Запах?
– Да, в прихожей пахло не моей туалетной водой.
– Какой?
– Не знаю. У меня никогда такой не было.
– Не мог ли во время вашего отсутствия приходить кто-то из знакомых?
– Я уверен, что нет. Жанна бы предупредила меня, если бы к нам кто-то должен был прийти.
– А если посетитель был неожиданным?
– У нас это было не принято.
– Бывают исключения.
Шафардин упрямо покачал головой.
– У меня появился ещё вопрос, – виновато проговорил адвокат.
– Так я и знал, – усмехнулся Шафардин.
– Хорошо, я задам его во время нашей следующей встречи.
– Нет уж, – сказал подзащитный, – задавайте сейчас.
– Не случалось ли чего-то подозрительного в семье Жанны?
– У Жанны нет семьи. Я уже говорил об этом! Её семья – это я!
– Но ведь были же у неё родители?! Мать! Отец!
– Мать и тётка умерли. Про отца ничего не знаю. Жанна как-то обмолвилась, что не помнит его, он ушёл из семьи, когда она была ещё совсем крохотной.
– Угу.
– Постойте, – окликнул Шафардин собравшегося уходить адвоката, – я говорил следователю об убийстве в парке домработницы Жанны.
– Да, да, – рассеянно обронил адвокат, думая о чём-то своём.
– Может быть, убийства Жанны и Иры как-то связаны?
– У вашей домработницы были подруги?
– Вроде бы были, – Влад задумался, – по крайней мере, Жанна упоминала об одной из них.
– Как её звали?
– Не помню. Вернее, мне кажется, что Жанна не называла её имени. Просто сказала, что Ира отпросилась на день рождения к подруге. Вам лучше спросить об этом у её сестры.
– Адрес сестры?
– Я вам дам адрес Иры. Вроде бы сёстры жили вместе.
– Хорошо, диктуйте.
Белозёрский не знал, известен ли Мирославе адрес домработницы и её сестры, вполне вероятно, считал адвокат, что при её способностях и настойчивости она уже вытрясла его из следователя.
Но на всякий случай запомнил адрес, названный ему подзащитным. Он не стал сообщать Шафардину, что ключи, которые якобы принадлежали их домработнице, на самом деле оказались дубликатом. Белозёрский считал, что избыточная информация может навредить душевному состоянию подзащитного, которое и так оставляло желать лучшего. Прощаясь с подзащитным, он вновь постарался вселить в него уверенность в скором освобождении. Сам он в этом не сомневался.
Шафардин кивнул, в его глазах промелькнул намёк на благодарность. Он осознал, что вёл себя с адвокатом, мягко говоря, по-свински. Ему хотелось хоть на кого-то выплеснуть всё горькое и злое, что накопилось в его душе с того момента, как он понял, что Жанны больше нет. А потом было его задержание. Вместо того чтобы искать убийцу Жанны, они, так он называл все правоохранительные органы вместе взятые, решили упрятать за решётку его и умыть свои грязные руки.
Впервые за всё время у Влада появилось ощущение, что адвокат сказал ему правду, и он выйдет отсюда. А о том, как жить дальше, он подумает потом…
Глава 17
Шафардин был неправ, считая, что следователь не занимается расследованием. Наполеонов им занимался, и особенно старательно после того, как подтвердилась версия о том, что дверь квартиры преступник открыл ключами, похищенными у домработницы Гурьяновой.
Однако невозможно было понять, как ему удалось незаметно завладеть её ключами.
– Не мог же маньяк, – вслух рассуждал Наполеонов, – убив домработницу, отправиться ночью в мастерскую по изготовлению ключей. Даже если предположить, что он сам умелец, всё равно он не мог уйти, оставив труп, чтобы вернуться через некоторое время с дубликатами. Это абсурд!
Он так и сказал Мирославе. Она согласилась с ним. Но ничего путного до сих пор не предложила. Это, конечно, его работа, но он втайне так часто надеялся на её интуицию, которую при этом никогда не признавал. Надо действовать умом, – при любом удобном случае говорил он Мирославе и выразительно постукивал пальцами по своему лбу.
Ты у нас известный аналитик, – отшучивалась подруга и чмокала Шуру в макушку. А потом выдавала что-нибудь немыслимое, не вписывающееся ни в одну тщательно выстроенную им логическую цепочку. И попадала в цель! Он негодовал! Выпускал пар! А потом сдавался и действовал так, как советовала она. Ещё ни разу ему не пришлось расплачиваться за допущенную ею в расследовании ошибку по той простой причине, что она их не допускала. Нет, Волгина не была безупречной, как и работа, которую она вела, ошибаясь в процессе и допуская промахи. Но ему-то в клюве она приносила только тщательно проверенную версию. И ему иногда казалось, что у неё в кобуре припрятан не пистолет, а волшебная палочка, притворяющаяся огнестрельным оружием в целях маскировки. Вот и теперь он ждал от Мирославы чуда.
Работая параллельно сразу над несколькими делами, Наполеонов за это время успел пару из них отправить в суд, ещё в трёх значительно продвинулся, обнаружив новых свидетелей и неоспоримые факты. И только дело об убийстве Гурьяновой не двигалось с места. Наполеонов с надеждой посматривал то на служебный, но на свой мобильный телефон, но оба они молчали как заговоренные, хотя обычно и тот и другой трезвонили без умолку.
Ему давно было пора идти домой – «мать, наверное, заждалась», – думал Шура. Софья Марковна Наполеонова не имела привычки то и дело названивать сыну. Она смирилась с тем, что рабочий день у следователя не нормированный. И никогда не беспокоила его по пустякам. Могла прислать, как сегодня, эсэмэску: когда будешь выходить, позвони, я поставлю тушить картошку.
Шура с детства обожал картошку, тушённую со свининой, и мать время от времени баловала его этим блюдом. Мясо и бульон у неё, конечно же, приготовлены заранее, а пока он доедет домой, потушится и запущенная в него картошка. Горяченькая! Как раз к его приходу. У Шуры от этих мыслей потекли слюнки, и рука потянулась к телефону. Сейчас он позвонит матери и отправится домой. В этот момент зазвонил телефон на его столе, Наполеонов отдёрнул руку и чуть не свалился со стула. «Что-то я нервным стал, – укорил он сам себя и тут же нашёл оправдание, – станешь тут нервным с такой работой».
Звонила подруга детства.
– Чего тебе? – спросил Шура, подняв трубку стационарного телефона. Перед его глазами тотчас нарисовалась яркая картинка – Мирослава полулежит на диване, рядом с ней мурлыкающий Дон, поодаль Морис, наблюдающий за обоими умильным взглядом.
Однажды Шура не удержался и спросил его: «Что ты смотришь на неё глазами беременной коровы?»
Морис не обиделся, а только щёлкнул его тихонько по носу и пообещал: «Будешь дерзить старшим, оставлю без сладкого».
Старший нашёлся! Все они были ровесниками. Только и Морис и Мирослава высокого роста, а Шура нет, вот и дразнили его маленьким все кому не лень.
– Шур, ты что опять не в духе? – донёсся до него тем временем голос Мирославы.
– С чего бы мне в нём быть? – ответил он сердито.
– Завтра День святого Валентина.
– И чего с того?
– Нежный праздник.
– Ага. Мне только и осталось при моей работе предаваться телячьим нежностям.
– Не ворчи! – оборвала она его. – У всех работа не сахар.
– Не скажи, – проговорил он сердито, – некоторые вон задницей вертят перед носом у баб, и им за это деньги платят.
– Завидуешь? – усмехнулась Мирослава.
– Ещё чего! – огрызнулся Наполеонов.
– А то, если хочешь, я могу составить тебе протекцию, – засмеялась она.
– Издеваешься? – обиделся он.
– Ну что ты, Шурочка, я же люблю тебя!
– Любит она, – проворчал он более миролюбиво, – говори, чего звонишь.
– Тётя Виктория пригласила нас в гости.
– А я тут при чём?
– Она велела и тебя привезти.
– Зачем?
– Соскучилась, – и, не давая ему возразить, добавила: – Тётя Зоя тоже будет. – Шура уже хотел вставить своё «и чего», но она продолжила: – Витя прислал длинное бумажное письмо. Там он просит всем нам привет передать и пишет интересно о месте, где сейчас служит. Будем читать вслух.
Виктория и Зоя были сёстрами и тётками Мирославы. Виктория была известной писательницей, и Шура питал к ней самые светлые чувства со времён своего детства. Тётя Зоя была матерью его самого близкого, за исключением Мирославы, друга Виктора. Все они росли в одном дворе и дружили не только они, дети, но и их родные. Получалась одна большая семья. Деда и бабушки Мирославы уже нет, отец Шуры погиб в авиакатастрофе. Отец Виктора был офицером и погиб в «горячей точке», когда сыну едва исполнилось десять лет. Виктор, несмотря на мольбы матери, протесты родственников и уговоры друзей, пошёл по стопам отца. Так что виделись они с ним очень редко. Иногда он присылал электронные письма Мирославе, Шуре, Виктории, изредка звонил. Но бумажные письма писал в основном своей матери, понимая, что ей хочется видеть письмо, написанное сыном от руки, перечитывать и носить его с собой.
Впрочем, иногда, но очень редко, бумажные письма Виктор писал и двоюродной сестре. Мирослава так же, как и тётя, хранила письма брата.
Все его письма читали и перечитывали вслух, собравшись вместе. Вот и теперь… Разве он мог отказать? Нет, конечно, поэтому Шура спросил:
– Мне приехать сначала к вам?
– Да, наверное, – согласилась она. – Хотя в принципе, Шура, ты мог бы сразу ехать к тётке. Но по её мнению, лучше нам приехать вместе.
– Ладно, тогда я приеду утром к вам, – сказал он, – сейчас не могу. Обещал матери заночевать дома.
– Конечно, Шурочка, – отозвалась она. – Передавай Софье Марковне от нас привет.
– И от кота тоже? – не удержавшись, фыркнул Наполеонов.
– От Дона в первую очередь, – вполне серьёзно ответила Мирослава. – И ждём тебя завтра утром.
– Приеду рано, – предупредил он.
– Хорошо, будем ждать с пяти утра.
– Можете поспать до восьми, – милостиво разрешил он и на этот раз даже сказал: – До свиданья.
– До свиданья, Шурочка.
Ночью выпал снег. Утром Наполеонов выглянул в окно, увидел занесённый снегом двор, и сердце его упало. Промелькнула мысль: «Как же я теперь поеду». Тем не менее он умылся и прошлёпал на кухню.
– Ты чего с утра такой унылый, – спросила сына Софья Марковна, – не выспался?
– Ма! Я же договорился со Славой, что приеду сегодня к ним, – проговорил он, глядя на мать укоризненным взглядом.
– Я прекрасно помню об этом, – усмехнулась женщина и пошутила: – Девичья память от меня давно легкомысленно упорхнула, а маразм где-то застрял по дороге, видно, его радикулит скрючил.
– Ну, ты даёшь, ма, – невольно улыбнулся Шура, – ещё скажи, что маразму, спешащему к тебе, ногу свело.
– Что ж, и такое может быть, – не моргнув глазом согласилась Софья Марковна с версией, выдвинутой сыном, и лукаво подмигнула ему, мол, ты следователь, тебе виднее.
Шура снова вздохнул, теперь уже по двойному поводу: и из-за выпавшего снега, и из-за дела, не желающего двигаться с места, «как говорится ни тпру, ни ну» – подумал он про себя.
– Если ты морщишь лоб из-за снега, то могу тебя успокоить.
– Чем?
– Снег шёл в начале ночи, а снегоуборочная техника на дорогах до утра работала, так что, я думаю, проблем у тебя не будет. К тому же большинство, как и ты, выглянув утром в окно, либо останутся дома, либо отправятся по делам на общественном транспорте. А за городом по шоссе ты до коттеджного посёлка доберёшься быстро.
– Ма, – проговорил Наполеонов, – может, тебе к нам в аналитический отдел на работу устроиться? Там вроде и местечко есть. Я за тебя похлопочу, – пообещал он, засовывая в рот солидный кусок яичницы с ветчиной.
– Нет уж, спасибо, конечно, что ты готов порадеть за родного человечка, но я предпочту остаться верной музыке.
– Как хочешь, – великодушно разрешил он, запихивая в рот второй кусок.
Мать оказалась абсолютно права, дороги были расчищены, и машин на них было мало. Всё-таки ещё рано, и к тому же воскресный день, нормальные люди отсыпаются.
Зато какая живописная красота царила на улицах! Просто сказка! Все деревья стояли в царственном белоснежном убранстве! Отливая при этом матовым голубовато-серебряным светом, оттого что солнце, словно играя в прятки, то проглядывало между пышно взбитых облаков, то пряталось за их пушистыми очертаниями. Наполеонов искренне пожалел, что не может взять кисть и запечатлеть всё это чудо на холсте. Поэтому он просто сфотографировал особенно впечатлившие его городские картинки.
Детективов ночной снегопад, по-видимому, взволновал не меньше, чем следователя, едва он посигналил, как ворота тотчас разъехались. На крыльце появилась подруга детства, которая чуть ли не кубарем скатилась по ступеням и поспешила к Шуре. Могло создаться такое впечатление, что она собралась броситься ему на шею. Но из-за того, что Шура был намного ниже её ростом, она просто сграбастала его в охапку и радостно закружила. Шура дёргал ногами в воздухе и ругался, как когда-то друг Виктор:
– Тю! Сказилась!
– Это она от радости, – проговорил подошедший Морис и вызволил Шуру из крепких объятий Мирославы.
Вокруг них кругами ходил большой чёрный кот Дон.
– Уже надо ехать, – спросил, отряхиваясь, Наполеонов, – или можно войти в дом и попить чаю?
– Можно попить чаю, – ответил Миндаугас.
Шура успел заметить, как загадочно переглянулись детективы, и пробурчал:
– Вы чего, в чай мне касторки добавили или лягушку в сливки посадили?
Мирослава расхохоталась и первой убежала в дом. Следом за ней помчался кот.
А Миндаугас серьёзно проговорил:
– Нет, мы купили для тебя пирожные, такие, как ты любишь.
– Ура! – закричал Шура, подпрыгнул и повис на шее у Мориса. Тот, как всегда, не успел отскочить в сторону. А Шура висел на нём и дрыгал ногами, пока Морис не сошёл с дорожки и не расцепил его руки. Шура шлёпнулся в сугроб на пятую точку и пригрозил жалобным голосом:
– Недобрый ты! Уйду я от тебя.
Глава 18
Тётя Мирославы Виктория жила с мужем и с котом тоже в коттеджном посёлке, но не в том, в котором племянница.
От одного посёлка до другого было недалеко. Но зимняя дорога, даже расчищенная, занимает больше времени, чем летняя, это известно всем. Так что добирались они около часа. Ворота были открыты. Во дворе стояла «Нива» сестры Виктории Зои Романенко.
– Тётушка приехала раньше нас, – констатировала Мирослава.
Шура ехал на своей «Ладе Калине», так как планировал, не заезжая к Мирославе, отправиться домой. Он бы с удовольствием заночевал у подруги, но зимние дороги всё-таки непредсказуемы, а ему завтра хотелось пораньше прибыть на службу. Детективы приехали на «БМВ», за рулём которого был Морис.
Услышав звук прибывших машин, первым их встречать вышел муж Виктории Игорь Коломейцев, у которого разница с Мирославой была в три года. Тем не менее детектив звала молодого мужа своей тётки дядюшкой и по-родственному целовала в щёчку.
Сразу же вслед за Игорем одновременно появились обе тёти. С первого взгляда, брошенного на женщин, было видно, что они сёстры. Почти одинаковые черты лица, глаза, волосы, и всё-таки они были разными.
Зоя строгая, подтянутая. Глаза её казались темнее, волосы были уложены в строгую причёску. Тогда как волосы Виктории спадали свободными волнами, а в глазах сверкали огоньки.
Зоя Петровна Романенко, или Зая, как звали её домашние, улыбалась редко, а глаза её и вовсе почти всегда оставались серьёзными. Так было не всегда. До того, как её мужа, кадрового офицера, отправили в командировку в «горячую точку», из которой он не вернулся, Зоя была такой же улыбчивой, как и её младшая сестра Виктория.
– Мы уже заждались вас! – проговорила Виктория и, раскинув руки, поспешила им навстречу, обняла и расцеловала всех по очереди.
Зоя ласково сказала:
– Здравствуйте, – и приобняла только Мирославу. Парням пожала руки.
– Что это вы нас не поцелуете и не приласкаете, тётя Заюшка? – притворно надул губы Шура.
– Ну, если ты настаиваешь, – сказала Зоя.
– Конечно, настаиваю! – воскликнул Наполеонов и сам чмокнул мать друга в щёку.
Морис ни на чём настаивать не стал.
В доме вкусный запах заполнил все помещения и добрался до самого порога. И немудрено, ведь хозяева сначала не один час готовили, а потом накрыли стол в гостиной.
Разговор за столом лился, казалось, сам собой, и только внимательный наблюдатель мог заметить, как искусно в нужное русло направляет его хозяйка дома. После того, как были съедены основные блюда и стол украсил чайный сервиз, тарелки с пирогами, пирожными, вазочки с вареньями, конфетами, и прочим, Виктория сказала:
– Всё! Кормить сегодня больше никого не будут.
– Прискорбно это слышать от вас, Виктория Петровна, – с наигранной сумрачностью проговорил Шура.
Мирослава под столом наступила ему на ногу, и он ойкнул.
Не обращая больше внимания на шалости друга, Мирослава попросила:
– Тётя Зоя, прочитайте нам, пожалуйста, письмо Виктора.
Зоя Петровна кивнула, встала из-за стола, достала из сумочки, лежавшей на кресле, конверт, вернулась обратно, достала из него аккуратно сложенные листы, развернула их и стала читать. Все слушали, затаив дыхание. Морис сначала хотел выйти, ведь он совсем не был знаком с Виктором Романенко и даже не был членом семьи, хотя очень хотел им стать. Но Мирослава остановила его пожатием руки.
Голос Зои Романенко звучал ровно и был похож на течение небольшой, но глубокой реки. По её лицу Миндаугас понял, что она полностью захвачена содержанием письма. Она только физически с ними в этой комнате, но душой далеко-далеко от них, там, где сейчас находится её единственный сын. Её кровиночка, всё, что осталось у неё от любимого мужа, которого она продолжала любить и по прошествии стольких лет.
И ещё Морис понял, что это письмо и было написано для того, чтобы мать могла прочитать его своим родным и друзьям. В нём не было ничего такого, что хотелось бы утаить от чужих ушей, скрыть от посторонних глаз.
Миндаугас никогда не писал матери таких писем. Его письма всегда были личными, можно даже сказать, интимными и предназначались только родителям. Сейчас же, здесь до него дошло, что Виктор писал матери два письма, одно для семейного чтения, а другое лично ей. Он перевёл быстрый вопрошающий взгляд на Мирославу, и по тому, как она в ответ наклонила на мгновенье ресницы, он понял, что прав. Сразу же успокоился и стал наслаждаться содержанием письма. Первоначально возникшее у него ощущение, что он подглядывает в замочную скважину за чужой жизнью, испарилось, не оставив следа. «Видно, племянник унаследовал писательский дар своей тётки. И чего его потянуло в армию», – промелькнуло в голове у Мориса.
После прочтения письма Игорь заварил новый чай и чаепитие возобновилось. Но ненадолго. Прервала его Виктория.
– Раз уж вы все здесь в кои веки собрались, – сказала она, – я хочу прочитать вам рассказ.
– Что за рассказ, тётя? – воскликнула Мирослава.
– Рассказ как раз ко Дню святого Валентина, – ответила Виктория, – он так и называется «День влюблённых, или Проделки неугомонного Амура».
– Тогда читай! Мы сгораем от нетерпения, – ответила за всех племянница. И никто не возразил.
– В таком случае… – улыбнулась Виктория и начала читать:
– История эта началась незадолго до Дня всех влюблённых и длилась больше года.
Повадился Амур летать в дом 38 на улице Малых Тюфяков. И что ему там понравилось, неизвестно, но просто как мёдом намазано.
Первым от его проделок пострадали кот Тимофей и кошка Глаша! Тимофей стал влезать на крышу и орать там с вечера до утра как оглашенный, несмотря на то, что до марта ещё вроде бы было далековато. Кот вопил, как самое вопиющее безобразие, не поддаваясь на слёзные мольбы любящей хозяйки и не страшась проклятий разъярённых от недосыпа жильцов.
Но это людям песни Тимофея кажутся душераздирающими воплями, а Глаше, приличной домашней кошке, они казались волшебно льющимися с небесной высоты серенадами. И сердце кошечки дрогнуло. Она выскользнула на площадку, оставив в печали своего старого хозяина Петра Даниловича, и помчалась на чердак, а оттуда на крышу в объятия Тимофея, который так обрадовался ей, что даже не обратил внимания на запачканные лапки и нос обретённой возлюбленной…
Следующей жертвой распоясавшегося Амура стал баянист Володя из 11-й квартиры. Он не хуже кота Тимофея стал забираться на крышу и играть на баяне!
Играл он восхитительно, и всё ради профессорши из 15-й квартиры Инессы Арнольдовны!
Но профессорша не прониклась тотчас чувством к своему поклоннику, как впечатлительная кошка Глаша. Она игнорировала не только музыку, но и умоляющие взгляды баяниста.
Жильцы продолжали не высыпаться и в неистовстве обещали скинуть баяниста с крыши вместе с терзающим их слух баяном.
Неизвестно, чем бы это всё закончилось, если бы не лопнуло терпение хулигана Сашки из восемнадцатой квартиры! Не могло его пацанское сердце смириться с уничижительной холодностью Иннески, как он называл про себя гордую профессоршу. И однажды когда Инесса Арнольдовна в своём дорогущем белом пальто возвращалась из университета домой, запустил в неё грязный снежок. И попал аккурат промежду лопаток, хотя метил значительно ниже.
Инесса не по-профессорски взвизгнула и помчалась домой. А когда сняла пальто и увидела грязное пятно, то залилась горькими слезами. Баянист, узнав о проделках Сашки от соседки напротив, как следует ему накостылял.
«Вот она, неблагодарность человеческая!» – подумал Сашка.
А Володя ворвался в квартиру профессорши, схватил пальто и унёсся в химчистку. Вернул он пальто Инессе Арнольдовне в первозданном белоснежном виде. За что был приглашён к чаю…
Короче, растаяло сердце профессорское, и всем подъездом через три месяца сыграли свадьбу.
В следующий раз Амур подстрелил Лизу Гуськову. Она как раз возвращалась под утро из ночного клуба. Поспать ей оставалось не более четырёх часов. Но благо Лиза работала в конторе «Рога и копыта», ой, дико извиняюсь, теперь же всякий закуток офисом величают. Лиза тоже свою контору офисом называла. Обязанности у неё были немалые – обволакивать взглядом наивных клиентов и приносить боссу кофе.