Милен хорошо ее помнила. Высоченные потолки с кое-где сохранившейся витиеватой лепниной а-ля мадам де Помпадур и большой неработающий камин, в котором они хранили книги, создавали впечатление затерянного во времени королевского замка. Изначально ванной либо не было совсем, либо она была крошечной, и чтобы жилплощадь пользовалась спросом, хозяева увеличили ее за счет части коридора. В итоге получилось пугающее нечто: длинное и кривое помещение, которое девочки называли «аппендикс».
А еще их квартирка была местом встреч многочисленных друзей, знакомых, просто интересных людей. Они общались, пили пиво, решали какие-то проблемы вселенского масштаба, в общем – было весело. А когда недовольные соседи начинали угрожать полицией, вся шумная компания выплескивалась на улицу и оккупировала это самое кафе, хозяином которого в то время был пожилой господин. Поначалу он с недовольством воспринял интерес к своему заведению со стороны такой беспокойной публики, но со временем свыкся и даже принимал приглашения разгоряченной молодежи обсудить какую-нибудь животрепещущую тему. Деятели искусства были ребятами упертыми, имеющими свое, подчас радикальное мнение на все события, что происходили тогда в городе. Такие посиделки заканчивались чаше всего громкими спорами, но в следующий раз хозяин снова подсаживался к ним, и все повторялось сначала. Звали его Рене. Через два года после их знакомства он скоропостижно скончался от инсульта, и кафе перешло к его старшему сыну Николя. Тот был парнем консервативным и сдержанным, почти ничего после кончины отца менять не стал, но и к гомонящей толпе художников относился с осторожностью.
Их жизнь казалась совершенно бесшабашной, но в то же время какой-то настоящей. Они были собой, были смелыми и каждый день испытывали этот мир на прочность, чего точно не скажешь о них сейчас. Мила иногда ловила себя на мысли, что ужасно скучает по их маленькой квартирке, по шумным посиделкам, которые часто заканчивались под утро, камину-библиотеке и, конечно, уродливой ванной-аппендиксу. Поэтому даже сейчас, когда у каждой была своя жизнь, и квартира Милен находилась чуть ли не на другом конце города, они сохранили привязанность к этой уютной кафешке.
– Это снова я, – Бет сияла, как новенький цент. Она с размаху плюхнулась на кожаный диванчик и, откинувшись на спинку, продолжала теребить в руках телефон, будто ждала, что он снова зазвонит.
– Как дела? Как Полькины предки? – начала она без прелюдий.
Чтобы успокоить бурлящее внутри возбуждение, Бетти взяла в руки ложечку и принялась ковырять ей в куске «Наполеона», лежащего перед ней на небольшой тарелке.
– Нормально, – Милен мельком взглянула на официантку, которая поставила перед ней чашку кофе, источающую приятный горьковато-сливочный аромат.
– Что, просто нормально и все? Подробностей не будет? – недоумевала Бет. Она отложила ложку и вперилась взглядом в подругу.
– Нормально. Что ты еще хочешь услышать? – Милен сделала глоток кофе и облизала с верхней губы пушистую молочную пенку.
– Ну, не знаю, например, в кого Полька такой красавчик? Бьюсь об заклад, в отца.
– Не угадала, в мать.
– Значит, такой балбес точно в отца?
– И тут мимо. На отца Поль совсем непохож – ни внешне, ни по содержанию, – закончила она и сделала очередной глоток.
– А как налаживание родственных связей?
Милен, не отрываясь от чашки, приподняла брови, показывая свою неуверенность в этом вопросе. Бет презрительно фыркнула, засунула в рот здоровенный кусок торта и начала его сердито жевать.
– Да брось, ну каких подробностей ты хочешь? Его отец – бесчувственный истукан, который за эти дни сказал мне от силы два десятка слов. Мать, – Мила на секунду задумалась, – легкая… – нашла она нужное слово. – И трещит без умолку. Сил моих нет. Довольна?
Мила предпочла ограничиться парой безобидных фраз, чтобы скрыть то волнение, которое каждый раз наполняло ее сердце смятением и судорожным восторгом, как только речь заходила об отце Поля. Она даже себе не могла ответить, что это было. А может быть, боялась, ведь еще ни один мужчина не вызывал в ее душе таких противоречивых чувств: растерянности и нежности. Мила, конечно, лгала: в ее жизни был такой человек, но она предпочитала об этом не думать.
– Ну окей. Ты ездила к матери? – серьезно спросила Бет, снова откинувшись на спинку дивана, показывая, что тут она без подробностей не отстанет.
– Да.
– И? – Бет вопросительно подняла изогнутые тонкие брови. – Что она тебе сказала?
Милен вместо ответа лишь неопределенно дернула плечами, изобразив безразличие на лице.
– Что, совсем?
– Почти. Сказала, что документами на усыновление занимался отец, а она, как обычно, не в курсе.
– Возможно, она действительно не в курсе?
Милен посмотрела на подругу с укором.
– Ну, ладно, может быть, ей неприятно об этом говорить. Сама искать не пробовала? – Бет машинально поворачивала чашку из стороны в сторону, и та неприятно скрипела о блюдце, еще больше нервируя Милен.
– Конечно, пробовала, – недовольно фыркнула она, – перерыла все отцовские бумаги, что остались после ее шмона. Ничего.
– А вдруг она просто ревнует? – предположила Бет и наконец оставила чашку в покое.
– Ревнует? – вспыхнула Мила.
– Ладно, – тут же осеклась Бетти, – не ревнует, но по каким-то причинам не хочет, чтобы ты обо всем узнала.
– О чем – обо всем? – снисходительно поинтересовалась Милен.
– Откуда я знаю, какие еще секреты хранили твои родители. Да и не только твои, – поправилась она, опасаясь вызвать у подруги новую порцию раздражения.
– Да к черту, глупая затея. Может быть, она давно умерла, или наркоманка, а может, алкоголичка. Или еще хуже: у нее все хорошо – семья, дети, которых, в отличие от меня, она хотела, – вздохнула Милен.
– Да брось, не верю, что ты сдашься.
– А что ты предлагаешь, утюгом мать пытать? – вспыхнула Милен.
– Ну, зачем так радикально. Документами наверняка занимались юристы твоего отца. Ты же говорила, что он был педантичный мужик. Не думаю, что он не проверил твою родословную на предмет матери-алкоголички или ничего не подозревающего о ребенке горе-отца, – с присущим ей цинизмом выдала Бет.
– Слушай, а ведь, скорее всего, так и есть, – просияла Милен.
– Ну вот, узнаю подругу. А то вся в соплях и расстроенных чувствах, – усмехнулась она. – Предлагаю заказать что-нибудь покрепче и, так сказать, спрыснуть это событие.
– Пить с утра? – недоумевала Милен.
– Ну почему с утра? Сейчас, на минуточку, – она посмотрела на циферблат наручных часов, – без пяти два, а это – почти вечер.
Милен лишь снисходительно улыбнулась, но препятствовать порыву подруги не стала. Пока та выискивала глазами официантку и делала заказ, она погрузилась в размышления: а ведь Бет абсолютно права, и как она сама до этого не додумалась. Хотя, конечно, чему удивляться – приезжая в дом родителей, она переставала быть собой. Это постоянное чувство вины и отчуждения, что после смерти отца стали так прочно связывать ее с матерью, не давали ей мыслить разумно. Каждый раз Милен выходила из себя, когда понимала, что под маской добродетельной опеки скрывается всего лишь нежелание помочь дочери в поисках правды. Когда-то мать сама разрушила ее прошлое, настоящее и, возможно, будущее, а теперь не дает ей даже шанса выстроить на руинах хоть какой-то пригодный к жизни мирок.
– Эй, чин-чин, – Бет протянула к ней высокий запотевший стакан, прерывая ее неуместную рефлексию.
Уголки губ Милен дернулись в подобии улыбки, и она подняла принесенный Софи коктейль.
«Дин меня убьет».
– Ты когда домой вернешься? – сделав пару глотков, поинтересовалась Бет.
– Сегодня съехали, – выпуская соломинку изо рта, ответила Милен. – И слава богу. Иначе его мать бы меня доконала.
Она снова сделала глоток. Приятное тепло тут же разлилось по телу, унося прочь тревожащие мысли.
– Ну что мы обо мне да обо мне. Как у тебя? – Милен на секунду задумалась, пытаясь вспомнить, как зовут очередного парня Бет.
Они так часто сменяли друг друга, что Милен уже давно бросила попытки запомнить их имена. Все они были на одно лицо. Все как один похожи на бывшего бойфренда Бетти Блейза.
Красавчика с крутой тачкой, капитана школьной команды по футболу. «Мужчина – мечта», – как называла его Бет. Но по неизвестным даже для Милен причинам их пути разошлись сразу после окончания школы. И, зная, что тема для Бетти до сих пор болезненная, она ее не касалась.
