Двое

Глава 11

День спустя случился очумительный по погодному и прочим качествам день. Вовчик не нашел в своем лексиконе иную степень превосходства. Поблекшую синеву осеннего неба подновляло яркое солнце. С утра он наладил контакты с прежним местом занятости – через неделю выход на работу в составе строительной бригады. Мероприятие уложилось в два часа – «пивка бы шлепнуть за радость». Сдерживали наставления Матвея. «Случись не Матвей на моем пути, как бы он сам повел своего друга, будучи первым номером? Увы, недотянул по знаниям, лучшее время для книг упущено. Улица, ранняя любовь исказили мою сущность. На выходе – ни любви, ни знаний». Сунулся на балкон – беспорядок, оставленный им же год назад. «Эт-та работенка займет большую часть свободного дня. Бездарно, но бабуля похвалит! С Лизочкой где-то тусят».

После обеда, когда солнце повернуло на закат, вышел на обновленный балкон. «Великая китайская стена» противоположного дома бликовала зайчиками. Пятый этаж, строго напротив – квартира Ларисы. Мгновением раскрылась балконная дверь, девушка в ночнушке в спешке освободила веревочки с бельем. Вовчик с интересом наблюдал за ее действиями. Собрав все, она посмотрела в его сторону. Помня о бабушкином семафоре, Вовчик поприветствовал ее рукой. Понимая, что уличена в интимном, она быстро нырнула за дверь. «Наблюдает за мной, небось, из-за занавесок?»

– Ох, какой ты у меня умник, сама все не решалась на уборку, не знала, что из твоего сохранить. С кем ты общаешься? – вздрогнул Вовчик от прикосновения бабули.

– Ларису твою, кажется, видел…

– Я сейчас, – засуетилась бабуля, – звякну ей.

На звонок ответил располагающий голос с той стороны:

– Видела, видела вашего внука. Рада за вас. Спокойнее нынче заживете, жену приведет в дом, необходимость во мне отпадает.

Вовчик затаив дыхание слушал их диалог.

– Ларочка, не то говоришь. Достойней тебя невесты я не вижу, – и, понизив голос, – я так ждала тебя на встречу…

– Сергеевна, работала я, извините, да и неудобно навязываться, дайте ему самому разобраться, небось, девушка ждала из армии? – ворковал в трубке успокаивающий голос Ларисы.

Понижая голос до шепота, бабуля продолжала:

– Сыро у них в голове пока. Была до призыва одна, да сплыла – нет у него никого. Рекомендую – ой, плохого не посоветую.

Вовчик слышал все, дальше как-то неприлично, и ушел к себе, прикрыв за собой дверь. «Пусть бабуля потешит себя». Еще несколько минут из соседней комнаты доносились отрывочные возгласы.

Вовчик сидел у себя, склонив голову, собирая разрозненные мысли о прошлом: «Прошлого нет, амбец, волю в кулак, дорогой, без слюней – в другую жизнь».

Глава 12

Матвей вышел во двор. Сомнения одолевали его, вспомнил напутствие отца. «Можно еще вернуться. Нет, против воли своей не пойду. Хороший друг, да и только, жаль ее. И отчаяния никакого, значит, честно поступаю».

В следующее мгновение Матвей знал, куда устремится сию минуту. «Где у нас район художников? Крамского, 8…» Этот адрес не выходил из головы. После уточнения дорога из петляющей превратилась в прямолинейную. Город внизу – Матвей поднимался все выше на местные достопримечательные бугры. На самом верху обернулся. Далеко свечками труб курили цемзаводы, на рейде бухты застыли торговые суда, слева – порт, впереди – унылая горная цепь. Рабочий город, сезонный шквальный ветер – ничего романтического для разгоревшегося внутри пожара. Непонятная, неотвратная, зловещая тяга увлекала Матвея вперед. Ощути он в это время малейшие сомнения или угрызения совести, он смог бы остановиться и на этом этапе. Матвей по природе не был ни бесшабашным, ни скоропалительным – окончательные решения принимались им обдуманно и трезво. Данное решение шло вопреки, не подтверждалось элементарным анализом в деталях – оно сковало все действующие клетки его существа. Подобно кролику, парализованному гипнозом кобры, он делал то, что не было свойством стойкой, а сейчас покинувшей его воли. В памяти остановились серые просящие глаза. Неведомое Что-то из влекущего его ощущения толкало ускориться, получить скорый ответ на разрастающееся возбуждение. В нужном дворике, наклонившись к будке с собакой, вытряхивала содержимое миски знакомая фигурка. Она собралась уходить, но вдруг резко повернулась.

– Я почувствовала тебя! – почти вскричала она.

Матвей застыл у изгороди, ударившись лицом в свою заклятую краску. Губы сложились в развязный самозащитный тон, а вымолвили другое, невнятное:

– Г-галина Александровна… здрасьте.

– Вид, как на подвиг? А я ждала. Проходи, думала о тебе, не часто такие, как ты, встречаются на пути.

С рук приятной женщины, догадался – бабушки, сползла девочка лет трех – пухленькая, ухоженная.

– Ты мой папа, да?

Палец в рот подсказывал девчушке следующее действие. Молчание затянулось. Все остолбенели в ожидании развязки так спонтанно возникшей паузы. Мысли схватились в сознании, но он удерживал их от крайности.

– Какие игрушки ты любишь, у тебя есть любимая? – присел на корточки рядом с ребенком Матвей.

Девочка засеменила в угол, зашуршала там, вернувшись ни с чем.

– Папа обещал мине кукоку, стобы говоила…

– Прости, куколка спала, и я не стал будить ее, завтра привезу обязательно, если назовешь свое имя, – мысленно ругая себя за нерешительность в предложенной аксиоме.

– Маинка я. Пьявда пивезешь?

– Иди к бабушке, – вмешалась Галина, – взрослые не обманывают, – сказала как отрезала она.

– Присаживайся. Вот так нехитро мы и живем, – повела она по сторонам пространным жестом. В Галине не осталось и грамма того официоза, и Матвею показалось: он уже был здесь, жил когда-то и ему здесь было уютно.

Галина присела на диван, разбросав руки, Матвей, скинув верхнее, сел рядом.

Бабушка понимающе взяла девочку за руку:

– Пошли, Маринка, к дедушке Мише, посмотрим кроличков.

Они ушли. Едва за ними закрылась дверь, Галина одной рукой обвила его шею, другой взяла его руку и положила себе на грудь.

– Я хочу быть твоей сию минуту, здесь и сейчас. Ведь нравлюсь тебе, ты меня хочешь, покажи мне это.

Она увлекла Матвея в другую комнату, по пути нетерпеливыми руками судорожно расстегивая халат.

– Бери меня, я уже плыву. Ну что ты медлишь? Бери скорей, мой милый.

Казалось, все длилось мгновение, меж тем пролетел час.

За дверью послышались голоса вернувшихся.

– Прошу тебя, – жарко прошептала Галина, – не уходи быстро. С тобой хочу умереть еще много-много раз. Я так долго тебя ждала. Подари мне хорошую память о себе.

Матвей вопреки своей природной сдержанности говорил все время, вспоминая потом слова восхищения и ее глазами, и ее руками. Он удивлялся, откуда взялось в нем столько эпитетов – они рождались из его ощущений, – это не было повторением чужих мыслей. Проявись те места, куда коснулись его губы, ее тело повторило бы карту звездного ночного небосвода.

Галина самозабвенно, с яростной ожесточенностью задавала тон. Матвей хотел ее без сокрытия, целовал ответно, но пересилить ее сметающую доминанту не мог. Теперь он понимал, чего ему не хватало до этих счастливых мгновений. Откровенной страсти и ураганной, без глупых прелюдий, откровенной близости без стеснения. Находясь в этом отрешенном состоянии, он и подумать не мог: откроется дверь, и кто-то увидит его интимно-отвязное безрассудство. Галина накинула халат, впилась в него задохнувшимся поцелуем:

– Я вернусь. Не смей вставать, сегодня ты мой.

В едва прикрытую дверь донеслось:

– Я не узнаю тебя, моя дочь.

– Мама, погуляй немножко с Маришкой. Прости, прости, прости. Я потеряла голову. Такое со мной в первый раз в жизни. Больше этого не повторится никогда, обещаю.

Глава 13

Василий Никанорович обычно гулял в одиночестве, так сложилось. Маргарита Ивановна прогулки игнорировала, предпочитая им шопинг. Хождение по магазинам в поисках неизвестно чего раздражало Василия Никаноровича. Так и жили, обходя острые углы несоответствий. В этот раз, гуляя по бульвару, он решился подойти к женщине, которая, подобно ему, прогуливалась всегда одна.

– Мы с вами как две планеты в Галактике, – обратился он к ней, – которые никогда не пересекаются. Вам уютнее одной или, простите, в этом безысходность? К вам обращается человек по имени Василий Никанорович.

Женщина учтиво повернулась к нему, доброжелательно улыбнувшись.

– Человек по имени Василий Никанорович избрал не самый удачный вариант. Человек по имени Василиса Петровна не от безысходности выбрала одиночные прогулки. Так лучше видится, думается, мечтается.

– Ирония нечасто говорит о присутствии большого интеллекта, но абсолютно всегда убеждает в отсутствии глупости, – улыбнулся ей в ответ Василий Никанорович. – Вы разбудили во мне нездоровый интерес, а давайте угадаю, кем оказалась моя тезка? Нахмурились… Покой – он важнее пустых демонстраций.

– Я сосредоточилась – не нахмурилась вовсе, и удивительно, мгновением нашла рифму, мучающую меня с начала прогулки.

– Не поверите, я давно приклеил к вам ярлык поэтессы. Как видно, угадал?

– Иногда балуюсь рифмой, не угадали – не профессионально, в помощь внучке.

– Такое одухотворение в лице я встречал у поэтесс. Дайте мне шанс, ведь я близок был?

Она посмотрела на него:

– Вы не любите проигрывать? Я давно хотела пообщаться с вами. Но статус женщины не позволял сделать первый шаг. Одиночество не всех вгоняет в уныние. Есть люди, считающие одиночество благом. Я отношусь к этой категории людей. Это более честное состояние. Человек – существо не стадное, человек по сути одиночка. Благо, когда молодость уходит и уже не надо думать о продолжении рода, благо, когда род обеспечен всем необходимым, благо, когда есть время заниматься любимым делом.

– Ваши рассуждения как прописная истина. Но с ответом полегчало – я не отщепенец.

– Осмелюсь применить свои житейские познания. Вы – тот яркий представитель от поэзии? – осторожно спросила Василиса Петровна.

– Та же мучительная потребность в удовлетворении себя. Скорее, демонстратор девиантного поведения в мейнстриме литературы. Яркое представительство в существе каждого мыслящего человека. Не хочется прописаться в плеяду приспешников.

– Более года мы видим друг друга в этом неизменном месте. Здесь красиво, необычайно обзорно, но подавляющему большинству подавай разнообразие, пустой звон в другой колокольчик, и только.

– Посмотрите, вот мы и вышли, не заметив того, из сферы своего влияния. Не выношу закольцованности, прохожу свой маршрут один раз, без повторов. Разговор, как случайность, незаметно избавил нас от порочного круга – мы попали в детский мир. Что-то взбрыкнулось прокатиться вон с той горочки, да боюсь распугать детей, – кивнул головой Василий Никанорович в сторону детской площадки, принимая в поведении спутницы решимость к окончанию их аудиенции.

Глава 14

Болью пронзило в боку, выгнулся, защищаясь, кольнуло второй раз. Лег на диван – бросило в испарину, боль растекалась по всему животу. «Смешно, но мне нужна помощь». Вовчик менял положение тела, не понимая происхождения недуга. Похожий приступ забылся: незадолго до призыва в армию ноющая боль в боку застала на работе при монтаже конструкции на высоте. Отсидел с полчаса – отпустило. «Набрать ”Скорую“ – испугаю бабулю». Согнувшись, с трудом вышел из комнаты.

– Сергеевна, что-то мне ай-я-яй, больно. Дай мне какую-нибудь обезболивающую пилюлю.

Сергеевна засуетилась.

– Где, где болит? Да что ж такое?!

Вовчик показал место опоясывающей боли.

– Скорую, сейчас…

Трясущимися руками она мяла в руках телефон.

– Спазм, слышала, бывает, – может, такая ерунда? Молод ты для серьезного.

– Сергеевна, давай «Скорую» отставим. Спроси у Ларисы, она ведь медик.

– Верно, звоню, звоню. Да что ты телефон не берешь, милая?

Гудки уходили без ответа. Упершись руками в пол, Вовчик поймал удачное положение.

– Так легче, притухло немного, – он изогнулся, откинувшись назад, – кажется, отпускает.

Раздался звонок. На том конце возбужденный голос Ларисы спросил:

– Я только зашла, Сергеевна, слушаю вас.

Выслушав жалобу, изменила тон на приказной.

– Никаких грелок, никаких примочек. Ждите, бегу к вам.

Вовчик вернулся к постели:

– Ноет, но терпимо. Уф-ф, идет на убыль. Перемогнусь и в этот раз. После доармейского случая в армии такие кроссы закидывал. Несерьезно все это. У одного мамочкиного сынка селезенка хватала, гнулся в три погибели – хотел дембеля – не получил. Комбат, помню, все приговаривал: «Вырастешь, сынок, все наладится, поверь мне. Есть такое понятие в медицине – акселерация».

Донеслось комариное жужжание звонка. К нему прошла с ироничным прищуром стройная девушка.

– Поднимай рубашку, солдат.

Уточнила место боли. Прохладные пальцы коснулись живота.

– Так больно, а вот так?

Лариса ловко скользила пальцами по животу.

Боль отпустила, и Вовчику захотелось игры. В каком-то месте он театрально закатил глаза.

– Ой, ой, болит в груди, там, где сердце.

– Сердцу требуется нежная рука любимой, – пошутила Лариса, – а живот твой мне не нравится. Звоним в «Скорую» и к хирургу, солдатик.

– У солдатика есть имя.

– Имя? Да знаю я, Вовчик ты, слышала от Сергеевны.

– В благодарность хочу ручку поцеловать спасительнице.

Вовчик приподнялся к руке – его бросило назад, жаром окатило с ног до головы, боль с новой силой опоясала его.

– Все проходит штатно, терпи. Аппендикс у тебя, думаю, не ошибусь. Покой, покой, не пытайся вставать. У тебя ведь не в первый раз… такое?

Вовчик оценил, как она умело обошла страшное слово приступ. Лариса взяла его руку в свою, накрыла другой. Ее волосы, собранные в хвостик на голове, впереди выбились милыми русыми кудряшками. Прохладные руки казались ему сейчас лучшим лекарством. Боль приходила и уходила, его бренное тело лежало, а он, Вовчик, порхал махаоном у ее головы. Он готов был остановить время. Аналогом пронеслась мысль о той ласке, плотской, сродни звериной, и этой – успокаивающей, переводящей во взвесь. Он вспомнил слова Матвея: настоящая любовь – это полет, это умиротворение, это сказка, это жажда к добру.

В сопровождении врачей вошла Сергеевна – она встречала их перед подъездом.

Глава 15

Галина вернулась контрастно другой. Она устроилась на бочок с ним рядом. Халат, оголивший ее красивые ножки, она запахнула, поймав в его лице усмешку.

– Какая я на самом деле, тебе может подсказать время. После мужа ты у меня первый. Скажешь, проводница – сама доступность. Жила, работала в грезах и мечтах. Два года прошло. Ты необыкновенный, в каждом твоем взгляде содержание, переворачивающее душу. Случайный пассажир – ведь ты мог раствориться в этом огромном мире бесследно. Я вынужденно пошла на отчаянный шаг. С тобой я захотела любви. Я понимаю все: твоя девушка и много других – дай повод, каждая почтет за счастье остаться с тобой.

Матвей прижался к ней, погладил по щеке, поцеловал в ушко.

– Твое прекрасное ушко услышало от меня много всего. Все это правда. На самом деле чувствую я больше, чем могу выразить. Девушки, в понятии серьезных намерений, у меня нет.

Галина прижалась к нему, став с ним единым целым.

– От твоих слов я захотела тебя еще.

Дыхание ее сбивалось, она дышала как человек, достигший высшей точки неприступной скалы. Галина была самим естеством. Матвею она не показалась ни вульгарной, ни легкодоступной. Все же он сознавал: женщина, старше его на пять лет, способна обладать знаниями и коварством бо́льшим, чем он может предположить. От ее шальной страсти он потерял возможность управлять собой.

Он раздел ее донага, в который раз обласкал глазами, прошел губами по ее телу сверху донизу и упокоился верхом блаженства в разломе горячих грудей.

– Возьми меня, мой милый, я так боюсь тебя больше не увидеть… Никаких обязательств, просто люби меня…

Потом они уснули. В три часа ночи Матвей проснулся в объятии от петушиного крика. Он не удержался, чтобы не поцеловать ее по-детски оттопыренную нижнюю губку. Она открыла глаза, судорожно прижалась к нему.

– Милый, ты со мной?

За стеной прокричал петух.

– Этот паршивец разбудил тебя? Мы вырастили его в комнате – больненький, некондиционный цыпленок – такие погибают. Не хочет сидеть в курятнике. Малейший недогляд, как прошмыгивает на кухню. Интеллект не меньше кошачьего. С нами по соседству и ночевал.

Матвею не хотелось разговаривать, он боялся звуком своего голоса нарушить сложившийся вокруг ее уютного дома дух сказки без конца. Галина почувствовала это, закрыв глаза, бесстыдно сбросила с себя покрывало. В утренней неге она была особенно прекрасна. Он гладил ее тело как завороженный. В эти чудесные мгновения Матвей не хотел думать о будущем. «Все женщины прекрасны, но красоту им все-таки придает любовь мужчины».

Глава 16

Простившись с Василисой, Василий Никанорович не сразу поспешил домой – он вернулся назад, присел на свободную лавочку, вдохнул всей грудью, до головокружения, смесь воздуха, насыщенного ароматом смолы и морских водорослей. Хвойная роща повторяла конфигурацию морского берега, образовавшего Толстый мыс. Это место не ограничивалось замкнутым пространством, тем и нравилось ему. Он предположил свой полет с оконечности мыса над просторами моря стремительностью чайки. В этом месте его не посещали мысли о тленности всего земного, именно в этом месте он почувствовал противовес сущности человеческого века. В этом единственном месте он забывал о возрасте. В крайней точке мыса барашки волн ласкали его твердь, здесь Василий Никанорович видел себя на баке боевого корабля в лейтенантских погонах. Нынешние удобства и неудобства быта, решенные и нерешенные проблемы повторялись в природе в тех же контрастах: то в красоте, дремлющей в состоянии полного покоя, и следующей неопределенности, то преобразившись в грубую силу набегающих волн, грызущую в свирепом отчаянии скалистый берег.

Василий Никанорович провожал глазами людей, внешне беспечных к окружению, «скандинавцев» со своими палками, в иллюзорной попытке пытающихся вернуть осанку молодости, редких кроссовиков – проносились самокатчики и велосипедисты. «У каждого из них свое настоящее и свое будущее, своя степень потребности к пониманию окружающей красоты. Далеко не каждый удручен катастрофическим настоящим, если есть я, значит, есть и другой, и десятый – у них все в себе, и лишь редкий с отчаяния делает тот последний шаг.

Не думать о будущем, – сказал он себе, – все и у всех так, и ты не самый одинокий в своих тревогах. Есть лучшие варианты, есть худшие – живи тем, что отпущено свыше. Встретилась цивильная женщина: увлечена стихами, не глупа, встречу еще не раз, возможно, услышу те же терзания, возможно, найду в ней отдушину. У каждого свое предначертание. Там, наверху, знают «сколько», «когда и как» кому отпущено. В незнании покоится надежда всякого. В этом месте был просто одухотворенный свет, теперь появилась чья-то живая тайна. Она есть у всякого, и у каждого она значимее других. Чужая боль – это ненастье, проходящее стороной. А вот когда больно нам, мы произносим все одно и то же: “Почему, именно мне и так больно?!”»

Сидел Василий Никанорович еще час и не хотел идти домой. Каждый раз, возвращаясь, он ждал худшего для себя: потухшие глаза жены, в подобострастной суете примитивно скрывающей очередное свое падение. Поднялся, заставляя себя думать о чем угодно другом, умышленно выбирая длинный маршрут. Опасения оказались ненапрасны. Хорошо изучив Маргариту, он с первого же взгляда понял: очередное ее обещание «не употреблять» в миллион первый раз сорвано. Его окатило волной дикого одиночества, сердце ускорило ритм, но он дал себе установку: «Держать все в себе, делать вид, что обман ей удался». Хотя в Маргарите Ивановне и происходила очевидная внутренняя борьба, скажи он ей об этом, она, не таясь, каким-то невероятным образом из известных ей одной закоулочков изощрится довести себя до худшего состояния, сделается грубой, агрессивной – в том состоянии ее хочется растоптать ногами, даже ударить, отвернуть в сторону бесстыжие, пустые глаза. И, слава богу, с годами он закалился: научился удерживать в себе первый порыв, а в следующий – хотелось от безысходности плакать. Случалось, и плакал, и катились слезы, а облегчения не наступало. Он смотрел на нее в эти минуты и не понимал, почему может любить ее, сохраняя в памяти лучшее, – она же забывает обо всем.

«Забытье придет когда-то неизбежно, оно, как всякое плохое, свалится на голову нежданно, так зачем ускорять, нарушать естественное течение искусственно?!» В эти часы Василий Никанорович, из опыта мужского сословия, ругал себя, жалея об отсутствии на стороне той самой отдушины. Наивно быть таким избирательным. Он принимал за основу союза мужчины и женщины в первую голову любовь!

Психологи твердят: «Нормально, когда происходит плавное угасание страсти, перерастая в существование иного качества, хорошо, если с уважением». Василий Никанорович не принимал и не желал себе подобного исхода, он считал его примитивным конгломератом общественно-политической установки. Такому при его жизни не бывать. Никогда! В его основе заложилась вечная жизнь, вечная молодость души. Грела душу летучая фраза: «Любви все возрасты покорны». Остальные толкования – не что иное, как напоминание о грядущей неизбежности: глубокой яме, полному мраку – твоему концу.

Глава 17

– Владимир Борисович, просыпай-те-сь, Влади-мир, – доносился невидимый из-за высокого травостоя женский голос.

Вовчик шел по бескрайнему лугу, пытаясь поймать в обзор, поднимаясь на цыпочки, зовущий его голос. По животу секли жесткие стебли травы, лицо щекотали огромные ромашки. А невидимый голос настойчиво звал: Влади-ими-ир. Вовчик с усилием разлепил тяжелые веки – в лицо ему улыбалась Лариса.

– Вот мы и проснулись, как ваше самочувствие?

– В первое мгновение мне захотелось назад – там яркое солнышко, там цветущий луг, – прошептал он.

Лариса его услышала.

– Доктор сделал все, чтобы вы увидели тот луг наяву. Операция прошла успешно, однако полежать некоторое время придется. Укольчик, пожалуйста. Осторожно, я сама, меньше двигайтесь.

Игла неслышно вошла в руку.

– Я просила Сергеевну пока не приходить. Через три денечка – пожалуйста.

– Что стряслось в моем организме? Сознание в тумане, где быль, а где небыль? Мы разве с вами на «вы»?

– Вы – выздоравливающий пациент, я – обслуживающий персонал. Так положено. Все трудности позади, у вас элементарный аппендицит, слегка усложненный. Все по-за-ди! Вы теперь не только внук моей несравненной Сергеевны, вы мой подопечный. Случится попасть после больницы на реальный луг, могу предположить некоторую фамильярность.

Лариса заступила на смену и в течение всего дня, занимаясь работой, со стороны наблюдала за Вовчиком. После операции он температурил – червеобразный отросток лопнул под руками хирурга. Промывка брюшной полости затянулась – операция проходила три часа. С перитонитом шутки так же плохи, как плохи песни соловья в когтях у кошки. Спасло Вовчика везение и чудо с именем Лариса. Останься он без помощи до утра, его молодая жизнь могла на этом завершиться. Засомневайся Лариса в диагнозе, не прими быстрого и кардинального решения, Вовчику пришлось бы скверно. Под воздействием препаратов Вовчик дремал. Персонала не хватало, приходилось частенько брать чужие смены – назавтра выход в ночь. Отколов препараты по назначениям, Лариса присела в сестринской. В дверь заглянул оперировавший хирург, тридцатилетний Виктор Андреевич.

– Управилась, расслабон ловишь, – кинул он, заглядывая в дверь. – Ты в курсе, надеюсь, телевизор не игнорируешь? Написал заявление на бессрочный отпуск, хочу пустить в кровь адреналинчик, решил ехать на Донбасс. Зайди, покалякаем. Я – в процедурке.

Они общались на короткой ноге, по-дружески, в коллективе ничего не скроешь. После планерок медсестры шепотком все ставили по своим местам. Кто-то случайно узрел, кто-то догадался. Виктор общался с медсестрой из терапии, практически не скрываясь. По настроению – заточен на флирт. Девочка яркая и не самых строгих правил.

«Черствеешь душой», – думала Лариса, будучи приглашенной в рамках отделения на «по пятьдесят капель». Закусывали, имея в памяти раскрытую незадолго до мероприятия брюшную полость. У Ларисы не получалось исключить из сознания виденное недавно – она крепилась. Не сопереживать не получалось, каждый тяжелый случай она дожевывала дома, порой старалась не замечать небрежности хирургов. Виктор родился хирургом, руки у него росли из нужного места, и она прощала ему заигрывания с каждой мало-мальски смазливой девочкой. «Черт побери, Виктор с хорошей генетикой, а не родить ли для себя от него, в конце концов. Если подкатит по этой части, можно и согласиться. Через два года тридцатник бахнет, где мой герой? Сергеевна наивна: зачем я, старуха, двадцатилетнему мальчику? Для нее, как для всех возрастных, такой плюс-минус неощутим».