Титан

Глава 6

Новая царица

В день свадьбы Каупервуда и Эйлин – это произошло в заштатном городишке Далстон неподалеку от Питтсбурга в Западной Пенсильвании, куда они прибыли ради этого события, – он сказал ей:

– Дорогая, я хочу тебе напомнить, что мы с тобой начинаем жить заново. Ты должна понять, что некоторое время мы не будем часто выходить в свет в Чикаго. Разумеется, мы будем встречаться с некоторыми людьми; этого нельзя избежать. Мистеру и миссис Эддисон не терпится познакомиться с тобой, и я уже слишком долго откладывал это знакомство. Но я хочу сказать, что сейчас неблагоразумно принимать приглашения и устраивать званые ужины. Люди неизбежно начнут интересоваться нами. Я собираюсь подождать, построить прекрасный дом, который нам уже не придется перестраивать. Если дела пойдут как следует, весной мы отправимся в Европу, где можно будет позаимствовать хорошие идеи. Я собираюсь устроить большую художественную галерею, – добавил он. – Во время путешествия мы можем присмотреть кое-какие картины.

Эйлин трепетала от радостного предвкушения.

– Ах, Фрэнк, ты такой чудесный! – восторженно сказала она. – Ты можешь сделать все, что хочешь, правда?

– Не совсем, – возразил он. – Но не потому, что мне не хочется. Удача в таких делах тоже кое-что значит, Эйлин.

Она стояла перед ним, как это часто бывало, положив округлые руки ему на плечи и вглядываясь в ясные озера его глаз. Другой человек, более нервный и нерешительный, мог бы отвести взгляд, но он встречал запросы и противоречия этого мира с непосредственной обезоруживающей откровенностью. Правда состояла в том, что он верил в себя и только в себя, поэтому не страшился своих мыслей. Эйлин вопросительно посмотрела на него, но не получила ответа.

– Ты просто тигр, – сказала она. – Громадный лев! Шикарная зверюга!

Каупервуд легонько ущипнул ее за щеку и улыбнулся. «Бедняжка!» – подумал он. Она имела смутное представление о той неразрешимой загадке, которую он представлял даже для себя.

После бракосочетания Каупервуд и Эйлин отправились в Чикаго и временно устроились в лучших апартаментах «Тремонта». Немного позже они нашли довольно скромный меблированный дом на перекрестке Тридцать третьей улицы и Мичиган-авеню, который сдавался в аренду год-два с лошадьми и экипажами. Они незамедлительно поселились там, завели дворецкого, слуг и все остальные атрибуты респектабельного дома. Только из учтивости, а не потому, что считал разумным или необходимым устраивать светские приемы, он пригласил Эддисонов и еще нескольких человек, ожидавших его приглашения: президента Чикагской Северо-Западной компании Александра Рэмбо с супругой и архитектора Тейлора Лорда, к которому он недавно обратился за консультацией и счел достойным быть его гостем. Лорд, как и Эддисоны, принадлежал к светскому обществу, но слыл фигурой незначительной.

Если Каупервуд брался за дело, то доводил его до конца. Они арендовали небольшой прелестный особняк из серого камня с гранитным крыльцом и балюстрадой на высоту лестничного пролета, ведущего к широкой сводчатой двери, цветные витражи обеспечивали исполненную хорошего художественного вкуса атмосферу внутри дома. С тем же вкусом была удачно подобрана мебель. Заботиться о званом ужине Каупервуд нанял ресторатора и декоратора, поэтому Эйлин оставалось только хорошенько принарядиться и ожидать гостей.

– Не стоит и говорить, милая, что сегодня вечером я хочу, чтобы ты выглядела блестяще, – сказал он. – Мне нужно, чтобы ты понравилась Эддисонам и мистеру Рэмбо.

Такого намека для Эйлин оказалось более чем достаточно, хотя на самом деле в нем не было надобности. В Чикаго она вскоре подыскала себе французскую горничную. Она привезла платья из Филадельфии, но у нее имелись и зимние наряды, сшитые Терезой Донован, самой дорогой чикагской модисткой. Только вчера ей доставили золотисто-желтое шелковое платье, богато отделанное зеленым кружевом, необыкновенно шедшее к ее рыжеватым волосам, белоснежным рукам и шее. Ее будуар представлял богатство шелков, атласа, кружев, тонкого белья, духов, роскошных гребней и драгоценностей, – все, что могло послужить женскому искусству создания прекрасного образа. Пребывая в мучительных раздумьях об очередном вечернем туалете, Эйлин всегда становилась необузданно энергичной, так что ее горничной Фадетте приходилось быть особенно расторопной. Свежая после ванны, словно ожившая статуэтка Венеры из слоновой кости, она быстро подобрала шелковое белье, чулки и туфли в тон волосам. У Фадетты была идея по поводу прически. Желает ли мадам причесаться по-новому? Да, мадам готова попробовать, – и вот уже масса густых и блестящих золотистых прядей перекладывается то в одну, то в другую сторону. Нет, не годится. Тогда сплетенные в косу волосы укладываются вокруг головы, и все вновь отвергается. Наконец, локоны опускаются надо лбом и перехватываются двумя темно-зелеными лентами, перекрещиваются и скрепляются алмазной розеткой. Эйлин встает в полупрозрачном пеньюаре из розового шелка с кружевной отделкой и изучает свое отражение в высоком трюмо.

– О, да, – произносит она, поворачивая голову то влево, то вправо.

Затем наступил черед шуршащего поблескивающего платья от Терезы Донован. Эйлин примерила его с некоторым сомнением, пока Фадетта хлопотала над спинкой, корсажем, плечами и вокруг колен, одну за другой внося необходимые поправки.

– О, мадам! – воскликнула она. – О, charmant! Идеально подходит к вашим волосам. А здесь такая чудесная полнота, – она указала на бедра, где кружева колыхались легкой баской. – Очень, очень красиво!

Эйлин просияла, но не улыбнулась. Ее снедало беспокойство. Дело было не в ее вечернем туалете, обладавшем всеми мыслимыми достоинствами, а в том, что она была обязана произвести незабываемое впечатление на мистера Эддисона, который, по словам Фрэнка, был известным богатым светским господином, и мистера Рэмбо. Она должна была предстать перед ними красавицей во всем блеске ума и светских манер. Несмотря на деньги и привилегии, с ними связанные, которыми она пользовалась в Филадельфии, она никогда не была принята в высших кругах общества и не устраивала важных светских мероприятий. Фрэнк был самым значительным человеком, когда-либо встречавшимся на ее жизненном пути. Без сомнения, миссис Рэмбо была строгой и старомодной женщиной. Как она должна разговаривать с ней? А миссис Эддисон? Наверняка она чрезвычайно знающа и опытна. Пока Эйлин одевалась, она усердно размышляла и едва не принялась вслух утешать себя. При этом она продолжала наносить последние штрихи в своем прекрасном образе.

Когда Эйлин спускалась по лестнице, чтобы оценить вид приемной и столовой залы, в то время как Фадетта начала наводить порядок в будуаре, она представляла собой великолепное зрелище: задрапированная в зелено-золотистое фигура с роскошной прической, изящными гладкими белоснежными руками и округлыми бедрами. Она чувствовала себя настоящей красавицей и в то же время немного волновалась, опасаясь критической оценки Фрэнка. Она заглянула в столовую, которая силой волшебного искусства ресторатора и декораторов, как ювелирная шкатулка, была разукрашена цветами, серебром, золотом, со снежной белизны скатертью и салфетками. Комната напоминала драгоценное украшение, сверкающее нежными искрами. Она вошла в большую приемную залу, где стояло фортепиано, отделанное золотисто-розовой инкрустацией, и с должной заботой к своему единственному достижению она разложила ноты песен и инструментальных пьес, которые ей удавались лучше всего, – по правде говоря, Эйлин была посредственной пианисткой. Впервые в жизни она ощущала себя дамой, не девушкой, а взрослой женщиной с серьезными обязанностями, однако не вполне приспособилась к этой роли. Ее мысли были пока еще направлены на художественные, светские и театральные развлечения, что придавало ее мироощущению некую расплывчатость, не допускавшую сосредоточения на чем-то более конкретном, определенном. Она жаждала лишь страстных и необузданных увлечений.

Было около шести вечера, как в замке звякнул ключ, и появился Фрэнк, улыбчивый, невозмутимый и неизменно уверенный в себе.

– Отлично! – воскликнул он, созерцая ее в неярком свете свечей, обрамлявших стены приемной залы. – Что за прелестное видение! Я теперь боюсь прикоснуться к тебе. Сколько же пудры на этих руках?

Он привлек ее к себе, и она с облегчением подставила губы для поцелуя. Было очевидно, что она показалась ему очаровательной.

– Боюсь, достаточно, но тебе придется смириться с этим. Так или иначе, ты должен переодеться.

Она обвила его шею своими гладкими, мягкими руками, и он не смог остаться равнодушным. Это была именно такая женщина, в которой он нуждался, – настоящая красавица. Ее шею украшало простое бирюзовое ожерелье, а пальцы были густо унизаны кольцами, но все равно оставались прекрасными. От нее исходил слабый аромат гиацинта или лаванды. Ее прическа была превосходна, как и насыщенный желтовато-зеленый оттенок ее платья.

– Ты просто очаровательна, дорогая. Сегодня ты превзошла себя. Но я раньше не видел этого платья; где ты достала его?

– Здесь, в Чикаго.

Он приподнял руки Эйлин и развернул ее, изучая шлейф ее платья.

– Тебе не нужны ничьи советы. Ты могла бы открыть школу кройки и шитья.

– Значит, я выгляжу нормально? – поддразнила она, все еще немного сомневаясь в себе.

– Просто безупречно. Лучше и быть не может.

Она приободрилась.

– Хотелось бы мне, чтобы твои друзья думали то же самое. Но тебе лучше поспешить.

Он поднялся наверх, и Эйлин последовала за ним, по пути снова заглянув в столовую. По крайней мере, там все было великолепно. Безусловно, Фрэнк был мастером своего дела.

В семь вечера послышался стук копыт и звуки подъезжавших экипажей, и дворецкий Луи уже распахнул двери. Эйлин снова спустилась в приемную, чуть робея и стесняясь, но стараясь думать о разных приятных вещах и надеясь, что сможет развлечь гостей. Каупервуд рядом с ней был сама уверенность и оживленность. Собственное будущее всегда представлялось ему надежным, и он собирался точно так же обеспечить будущее Эйлин. Напряженный подъем по ступеням общественной лестницы, казавшийся таким трудным для Эйлин, нимало не беспокоил его самого.

Ужин, как это бывает с такими нехитрыми вещами, прошел вполне успешно. Благодаря своим разнообразным интересам и вкусам, Каупервуд мог глубокомысленно и красноречиво обсуждать с мистером Рэмбо состояние железных дорог; как многообещающий студент с наставником, мог беседовать об архитектуре с мистером Лордом, а для разговоров с женщинами вроде миссис Эддисон и миссис Рэмбо он мог найти уместные темы или поддерживать их. К сожалению, Эйлин чувствовала себя не так непринужденно, ибо по своему природному складу и темпераменту она не касалась серьезных предметов и не имела определенного представления о жизни. Многие вещи, о которых она имела расплывчатое понятие, оставались для нее тайной за семью печатями – смутными интуитивными образами. Она ничего не знала о литературе, кроме некоторых авторов, которых культурный человек счел бы низкопробными. Ее представление о живописи ограничивалось несколькими звучными именами, услышанными от Каупервуда. Единственным искуплением была ее красота, ибо она сама была живым, блистательным созданием природы. Даже такой сдержанный, консервативный и рациональный человек, как мистер Рэмбо, мгновенно постиг место Эйлин в жизни Каупервуда. Это была женщина, которую он сам мог бы высоко оценить, хотя и в определенном качестве. У всех сильных мужчин интерес к противоположному полу обычно сохраняется до конца, иногда направляемый стоической покорностью природе. Они хорошо знают, что подобные эксперименты можно повторять снова и снова, но с какой целью? Для многих это становится слишком обременительно. Однако Эйлин, которая в тот вечер явилась во всем своем блеске и великолепии, затронула древние мужские инстинкты в душе мистера Рэмбо. Когда-то и он был молод. Увы, он никогда не привлекал к себе страстный интерес подобных женщин. Глядя на нее сейчас, он сожалел, что ему не выпала такая удача.

По контрасту с цветущим обликом и роскошным нарядом Эйлин скромное серое платье миссис Рэмбо, воротник которого доходил почти до ушей, выглядело строго и почти укоризненно, но ее любезность и отзывчивость сглаживали это впечатление. Она была родом из интеллектуальной среды Новой Англии и воспитанницей школы Эмерсона, Торо и Чэннинга Филипса, поэтому отличалась большой терпимостью. В сущности, ей понравилась Эйлин и та восточная пышность, которая так шла ей.

– У вас такой милый дом, – с улыбкой сказала она. – Мы уже не раз поглядывали на него. Поскольку мы живем не так уж далеко от вас, нас можно называть соседями.

Эйлин ответила благодарным взглядом. Хотя она не могла угнаться за мыслями миссис Рэмбо, но по-своему понимала и уважала ее. В некотором смысле миссис Рэмбо казалась ей кем-то вроде ее собственной матери, если бы последняя была образованной женщиной. Когда они входили в приемную залу, было объявлено о прибытии Тейлора Лорда. Каупервуд взял его за руку и повел к остальным.

Лорд, высокий, морщинистый господин, несмотря на свою суровость, с восхищением оглядел Эйлин.

– Миссис Каупервуд, позвольте мне быть одним из многих, кто приветствует вас в Чикаго, – сказал он. – После Филадельфии вам сначала будет не хватать некоторых вещей, но в конце концов нам всем начинает нравиться этот город.

– О, я уверена, что мне тоже понравится, – улыбнулась Эйлин.

– Много лет назад я сам жил в Филадельфии, хотя и недолго, – добавил Лорд. – Потом переехал в Чикаго.

Эти слова доставили Эйлин небольшую заминку, но она без труда преодолела свою неловкость. Ей следовало ожидать таких мимолетных замечаний; могли встретиться гораздо худшие препятствия для взаимопонимания.

– Чикаго – замечательный город, – поспешно откликнулась она. – И гораздо более оживленный, чем Филадельфия.

– Рад слышать, что вы так считаете. Мне здесь очень нравится; возможно, поэтому у меня тут столько интересных занятий.

Прелесть ее рук и волос приводила его в восторг. Ощущая, что Эйлин не хватает светской утонченности, он напомнил себе, что красивой женщине нет надобности обладать особым интеллектом.

Дворецкий возвестил о прибытии мистера и миссис Эддисон. Эддисона вовсе не беспокоил визит к Каупервуду; ему даже нравилась мысль об этом. Положение этой супружеской четы в Чикаго было очень прочным.

– Как поживаете, Каупервуд? – с сияющим видом поинтересовался он и положил руку на плечо хозяина дома. – Очень любезно с вашей стороны удостоить нас своим присутствием сегодня вечером, миссис Каупервуд. Я уже почти год уговаривал вашего мужа привезти вас сюда. Разве он вам не рассказывал? (Эддисон еще не поведал своей жене подлинную историю Каупервуда и Эйлин.)

– Да, разумеется, – беспечно ответила Эйлин, чувствуя, что Эддисон тоже очарован ее красотой. – Мне тоже хотелось приехать. Если я не оказалась здесь раньше, то лишь по его вине.

Внимательно разглядывая Эйлин, Эддисон был вынужден признаться, что эта женщина выглядит потрясающе. Значит, вот кто был причиной судебного иска первой жены Каупервуда. Ничего удивительного. Что за прелестное существо! Он сравнил ее с миссис Эддисон, и его супруга оказалась в невыгодном положении. Она никогда не была такой поразительно красивой и прямодушной, как Эйлин, хотя, пожалуй, обладала большим здравомыслием. Ей-богу, если бы сейчас он мог найти такую женщину, как Эйлин! Жизнь засияла бы новым блеском. Тем не менее у него были женщины. Он действовал крайне осмотрительно и всегда добивался своего.

– Приятно познакомиться с вами, – обратилась к Эйлин миссис Эддисон, дородная женщина, увешанная драгоценностями. – Судя по всему, наши мужья стали добрыми друзьями. Нам надо почаще встречаться друг с другом.

Это была напыщенная болтовня ни о чем, принятая в любом светском обществе, и Эйлин чувствовала, что она быстро осваивается в местном обществе. Дворецкий внес огромный поднос с закусками и аперитивами и аккуратно оставил его на угловом столе. Затем подали ужин, и начались разговоры. Обсуждалось развитие города и новая церковь, которую Лорд строил в десяти кварталах отсюда; Рэмбо с юмором рассказал о нескольких сомнительных земельных сделках. Общая атмосфера была веселой и непринужденной. Между тем Эйлин прилагала усилия, чтобы заинтересовать миссис Рэмбо и миссис Эддисон. Последняя ей больше понравилась, но лишь потому, что с ней было проще разговаривать. Эйлин понимала, что миссис Рэмбо умнее и доброжелательнее, но стеснялась ее; в результате ей пришлось обратиться за поддержкой к мистеру Лорду. Он благородно поспешил ей на помощь и разговаривал обо всем, что приходило ему в голову. Все мужчины, кроме Каупервуда, думали только о красоте Эйлин, о белизне ее рук, о ее округлой шее и плечах, о роскошных густых волосах.

Глава 7

Чикагский газ

Старый Питер Лафлин, помолодевший благодаря восхитительным идеям Каупервуда, усердно зарабатывал деньги для нового предприятия. Он приносил с биржи множество интересных слухов и такие проницательные догадки о намерениях определенных групп и отдельных людей, на основании которых Каупервуд мог делать блестящие выводы.

– Черт возьми! Думаю, Фрэнк, я точно знаю, что затевают эти парни! – часто восклицал Лафлин наутро после долгих ночных размышлений в своей одинокой постели на Харрисон-стрит. – Эта шайка со скотного двора («скотный двор» подразумевал товарную биржу, а под «шайкой» он имел в виду большинство великих махинаторов, таких как Арнил, Хэнд, Шрайхарт и другие) снова нацелилась на кукурузу! Если не ошибаюсь, то ждать осталось недолго. Как думаете, а?

Каупервуд, усвоивший тонкости биржевых сделок на Среднем Западе, ранее неизвестных ему, и прилежно расширяющий свою осведомленность, обычно принимал мгновенные решения.

– Вы правы. Рискнем сотней тысяч бушелей. Думаю, цена на Центральной бирже в Нью-Йорке через несколько дней опустится на один-два пункта. Лучше занять короткую позицию.

Лафлин никак не мог понять, каким образом Каупервуд располагает информацией о местных и готов действовать так же стремительно, как и он сам. Он мог понять его опыт торговли акциями восточных штатов и его знание о делах, творившихся на бирже в Филадельфии, но как быть с Чикаго?

– Почему вы так думаете? – как-то раз спросил он Каупервуда, снедаемый любопытством.

– Ну как же, Питер, – непринужденно отозвался Каупервуд. – Антон Видера (один из директоров Хлебного банка) побывал здесь вчера, пока вы проводили время на бирже, и все рассказал мне.

Он описал ситуацию, изложенную Видерой. Лафлин знал Видеру как решительного и богатого поляка, который сделал карьеру несколько лет назад. Было странно, что Каупервуд с такой легкостью знакомится с состоятельными людьми и завоевывает их доверие. Видера никогда не был таким откровенным в отношениях с Лафлином.

– Ха! – воскликнул он. – Что же, если он так говорит, это более чем вероятно.

Лафлин совершил покупку, и фирма «Питер Лафлин и К°» только выиграла от этого.

Но хотя хлеботорговый и комиссионный бизнес в среднем приносил каждому из партнеров по двадцать тысяч долларов в год, для Каупервуда он был не более чем источником информации.

Он хотел взяться за дело, которое гарантированно принесло бы ему высокую прибыль за разумное время и обеспечило капитал, который уберег бы его в любом отчаянном положении, как тогда, после Чикагского пожара. По его словам, нельзя было размениваться по мелочам. Он заинтересовал в своих начинаниях небольшую группу чикагцев, пристально наблюдавших за ним – Джуда Эддисона, Александра Рэмбо, Милларда Бейли и Антона Видеру. Хотя эти люди не могли считаться по-настоящему могущественными фигурами, они располагали свободными средствами. Каупервуд знал, что может обратиться к ним с любым здравым предложением. Ситуация с газоснабжением Чикаго более всего привлекала его внимание, поскольку здесь имелась возможность захватить еще неосвоенную территорию. С получением концессий, – читатель вполне может представить, каким образом, – он мог предстать Гамилькаром в сердце Испании или Ганнибалом у врат Рима с требованием капитуляции и раздела добычи.