Три церкви

Глава 5

То утро действительно было холодное, туманное, дождливое. Такое было не редкость в Кармрашене. Здесь, если пошел дождь – а он всегда бывал нудным, моросящим, – то пиши пропало. Тянул неделю, а то и две.

Дождь моросил, и с крыши дома без конца капало. Часто дул ветер, и из леса сверху просачивался туман. С легкостью он проглатывал дома, деревья, перелезал через деревянные заборы дач и продолжал гулять по полям.

Было очень тихо, очень холодно. Природа, казалось, находилась в какой-то тяжелой дремоте, и лишь иногда всеобщую звенящую тишину нарушал пронзительный крик птицы. Крик этот эхом проносился по местности, и тогда поднимался ветер, и дождь моросил сильнее, и шумели листья на деревьях. Но потом напуганные криком деревья затихали, и воцарялась прежняя тишина. Туман же проникал во все новые дыры и щели и переходил от одного дерева к другому, словно искал что-то, заведомо не существующее, и кажется, спрашивал:

«Не видели?»

Туман казался живым. У него были руки, ноги, глаза, рот и даже уши, которыми он слышал любое приказание ветра, произносимое порой шепотом. Опустившись на землю, туман ни на секунду не застывал, не успокаивался. Он жил, дышал и, подобно человеку, бродил по полям и лесам и часто вздыхал, страдая от чего-то.

«Не видели?» – спрашивал он всех…

И в воздухе пахло мокрой травой, грибами и мхом.

Дачный дом, где жили Аршак и Сона со своими дочерьми, внуками и внучками, находился у подножия холма, поросшего лесом. Перед домом рос фруктовый сад, и вся территория была огорожена деревянным забором. Доски забора были заострены на концах; они были очень старые, почернели и покрылись мхом.

Поле начиналось от подошвы длинного холма, на северном склоне которого и располагался лесенкой поселок. Из окна дома можно было видеть поле, широкое, зеленое, утыканное кривыми телеграфными столбами. Когда из-за тумана столбы не виднелись, нельзя было увидеть и само поле, и казалось, что там, за забором, – пропасть, а сам этот клочок земли с фруктовым садом и маленьким одноэтажным домом висит в воздухе, среди облаков… Но вот дул ветер, и туман начинал отступать, открывая поле, а за ним и почерневшую от дождя дорогу. Ворота были покрашены в серый цвет. Они местами проржавели, стала набухать и трескаться краска, и из трещин вытекала грязно-красная жидкость. От ворот к дому вела бетонированная дорожка.

Старик лежал с открытыми глазами и слышал, как стекает с крыши дождевая вода, капая на плиточный пол балкона с особым шлепающим звуком.

Капало и сводило с ума.

Было холодно. Все было завернуто в туман и не могло согреться. Дрожали от холода удивляющие своей зеленостью листья на деревьях, которые уже устали от навязчивых нежностей и ласк тумана.

И от его вопроса:

«Не видели?»

Но вот ветер опять задул, и листья зашумели. Туман то раздвигался, открывая какую-то часть дороги и поля, то с еще большей силой наваливался на дом, толстой ватой облепляя окна. В то холодное туманное утро Аршаку Ашотовичу Унаняну не надо было просыпаться рано. Тем не менее он проснулся, когда все в доме еще спали. Старик лежал в теплой постели и слушал, как идет дождь. Он подумал, что сегодня ничего не будет делать. Все равно непогода, к тому же воскресенье. Буду сидеть на диване и читать газеты, подумал он. Весь день читать… А потом вдруг ему пришло в голову, что жизнь кончается. Ни с того, ни с сего. Просто подумалось…

Старуха все еще спала. Он посмотрел на нее. Интересно, она знает, что жизнь кончается? Наверно, да. Но ей некогда задумываться над этим. Нужно помнить о детях, об обеде…

Эй, Сона! Сона яр![11] Сколько же ты на своем веку приготовила обедов и выстирала белья? Не счесть. Сколько ты связала носков? Тоже не счесть. Но одно я могу сказать точно: вырастили мы трех дочерей и пять внуков. Тоже неплохо, если учесть, что не всегда и не во всем нам везло. А сколько мы натворили глупостей? Не счесть… И старику стало тоскливо.

Старику было уже много лет, и теперь он часто думал о том, что жизнь подходит к своему завершению, но в то же время он был уверен, что не зря прожил ее. Он немало сделал для своих дочерей, внуков, и не только для них. Это на самом деле так, думал он, лежа в постели, но жизнь все-таки кончается… А жаль. Потому что хочется пожить еще. Может, и удастся. Может, еще с десяток лет… Ишь, чего захотел, старик, сказал он себе. Поживешь еще – захочется жить и дальше. Но вряд ли можно столько прожить. Еще пять лет будет в самый раз. Восемьдесят – в самый раз.

В Бога он не верил. Знал, что все эти штуки насчет загробной жизни – глупости. Человек умирает – и все тут. И еще он знал, что жизнь иногда бывает жестокой, и тут ни один Бог ничего не может поделать. Кому-то везет больше, кому-то – меньше, и Бог тут совсем ни при чем. Все равно: главное – человек, верил старик. Он верил еще, что человек должен быть сильным и уметь хитрить. Старик был сильным, но хитрить не умел и теперь жалел об этом.

Хоть бы ты проснулась, Сона, мысленно сказал он жене. Поговорили бы. А то ведь и вправду жизнь кончается, а мы так мало говорим…

И в эту минуту старушка зашевелилась, фыркнула сморщившимися от старости губами и открыла глаза.

И старику перестало быть тоскливо. Начиналось воскресенье. Почти такое же, как и всегда.

Жизнь продолжалась.

– Аршак, ты не спишь?

Старик покачал головой.

– Ты что, старый, не слышишь?

– Слышу, – ответил старик. – Я покачал головой.

– А ты не качай головой, – рассердилась старушка. – Мне же отсюда не видно!

Старик тихо рассмеялся.

– Рано проснулся? – спросила старуха.

– Нет. Только что.

– Что же ты так рано? Сегодня же воскресенье.

– Привычка, – сказал старик.

– Ох, уж мне твои привычки! О чем-нибудь думал?

– Да. Что мало нам с тобой осталось на этом свете жить…

– Тоже мне! Открытие сделал! – Старуха опять фыркнула губами. – Ты лучше о другом подумай.

– О чем, Соник?

– О том, Аршак, что из-за этой погоды у детей каникулы портятся.

– Что же мне делать, Сона? Разогнать облака, что ли?

– Не знаю. Просто сержусь я, что из-за погоды дети должны сидеть дома. Им бы в лес сходить, погулять по полям…

– Не сердись, Соник. Погода скоро изменится.

– А ты это точно знаешь?

– Да. – И старик подумал, что достаточно прожил на свете, чтоб знать, когда погода прояснится.

– Хорошо бы, – вздохнула старушка и повернулась на спину. – Аршак?

– Гм.

– Заснул?

– Нет.

– У нас газ кончается, Аршак.

– Почему так скоро? Ведь двух недель не прошло с тех пор, как я купил новый баллон.

– И совсем не скоро, – возразила старушка. – К тому же дети два раза готовили пирожки.

– Пирожки были вкусные, – вспомнил старик и добавил: – А газ я завтра куплю.

Старуха опять повернулась на бок. Так она могла видеть, как за окном туман обволакивает деревья.

– Аршак! Ай, Аршак!

– Что, Соник?

– Завтра из города нужно купить мяса и картошки. И то и другое у нас закончилось.

– Ладно.

– Ты же не думаешь, что дети приехали к нам из Еревана, чтобы все время кушать макароны?

– Нет, конечно.

– А еще внуку нужно купить новые туфли.

– Которому? – спросил старик, но старуха не расслышала.

– Ребенок совсем босой ходит, – продолжала она. – Стыдно!

– Которому внуку нужно купить туфли? – громче спросил старик.

– Которому еще?! Как будто сам не знаешь! Не может же он, твой любимый внук, поехать к себе в Ереван в старых туфлях!

– Нет, конечно. – Дедушка Аршак и впрямь не мог допустить, чтоб его внук после каникул вернулся в Ереван в старых туфлях. Он подумал, что завтра, в понедельник, в городе он пойдет в магазин.

– А какой у него размер, ты не знаешь? – спросил он.

– Нет, – ответила старуха. Она знала, но теперь не могла вспомнить.

– Что же мне делать? Взять его с собой в город?

Старуха оживилась:

– Да, конечно, возьми его с собой. Как раз к портному сходите, костюмчик ему закажешь… Он же в школу пойдет!

Вдруг старик стал смеяться: от тоски не осталось и следа.

– Ты что? – Старуха была явно озадачена смехом своего мужа. – Аршак? Ты рехнулся?

– Нет, Соник. Просто мне вдруг стало очень весело. Я подумал, что рано нам еще умирать… Столько дел!

– Совсем спятил этот человек на старости лет! – Старуха фыркнула. – Аршак! Ай, Аршак!

– Гм.

– А точно погода скоро изменится?

– Да.

– Тогда я детям так и скажу, ладно? Если спросят. Я скажу, что дедушка так сказал.

– Говори, Сона. Скажи им, что я уверен, что скоро погода поменяется.

– Хорошо. А теперь давай вставать. Воду мне надо принести из бака. Мое ведро на кухне совсем пустое. Как же я приготовлю завтрак без воды? А они все скоро проснутся.

Старик улыбнулся. Он почему-то почувствовал себя очень и очень счастливым.

– Ты еще лежишь? – спросила сердито бабушка Сона, уже сев в постели и опустив ноги в тапочки. – Не понимаешь, что ли? Дети скоро проснутся. А на кухне нет воды!

Старик встал и начал одеваться, поглядывая в окно. «Проклятая погода!» – подумал он.

Старик со старухой спали на застекленной дачной веранде. Все остальные – в комнате: три дочери Аршака и Соны – Норетта, Клара, Ашхен, все со своими детьми. Среди внуков и внучек был и тот, кому должны были купить туфли, заказать у портного костюмчик, пригласить фотографа, чтоб сфотографировать его, починить в городе сломанный его велосипед и так далее и так далее… Он мирно спал, не видя снов, и это был Аристакес, сын Ашхен… Именно тем летом десятилетний Аристакес впервые влюбился.

Глава 6

Уже подходил к концу август. Семейство Симонянов, живущее через две-три дачи от дачи Аршака-папи и Соны-тати, пригласило Вардана (он приехал в отпуск на десять дней из Еревана), Ашхен и маленького Аристакеса на чай. В семь часов вечера они пошли к ним в гости (маленький Аршо остался дома, спал). В воздухе пахло корой деревьев и сухой травой. Листья на деревьях тихо шелестели от ветра, и все, казалось, начинало успокаиваться и приходить в себя после знойного дня. Старое солнце заходило за далекий холм, низко над полем летали жуки. Теплый вечер, обещая волшебную ночь, что-то тихо нашептывал им.

Открыв калитку в больших зеленых воротах, Вардан крикнул:

– Гостей принимаете?

И сразу они увидели главу семейства, мужчину средних лет, с курчавыми волосами, уже тронутыми сединой, и орлиным носом. Он спустился по крутой деревянной лестнице, ведущей с веранды в сад, и по бетонной дорожке пошел им навстречу.

– Очень рад, – сказал Симонян, широко улыбаясь.

– Моя жена, наш старший сын, – представил Вардан Ашхен и Ариса.

– Очень рад, – повторил Симонян и повел всех наверх.

Территория дачи была большая. По обе стороны от дорожки росли груши и яблони, на которых висели спелые плоды. Аристакес заметил, что между двух яблонь, в глубине сада, натянут большой гамак; в нем лежали две подушки и пластмассовая кукла в красном платьице.

– Познакомьтесь: моя жена, – сказал хозяин дачи, указывая на довольно молодую женщину с большими глазами и родинкой на шее. Она познакомилась с Ашхен и Варданом, а потом сверху вниз посмотрела на Аристакеса.

– Какой красивый мальчик!

Аристакес покраснел, и Симонянша рассмеялась. Потом из комнаты вышла девочка. Мать поманила ее к себе и поцеловала.

– А это наша дочь Анна.

На столе стояли чайник, сахарница, варенье и шоколадные конфеты. Аристакес особенно налегал на конфеты, и Ашхен то и дело шипела на него:

– Хватит! Ты один съел все конфеты.

– Ничего, ничего, – улыбалась глазастая тетя Симонян. – У нас еще есть, я сейчас принесу.

Аристакес с восхищением посмотрел ей вслед.

«У них так много шоколадных конфет! – подумал он. – А у нас они вчера кончились».

На другом конце стола разговор уже шел в полную силу.

– Да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да, – говорил Вардан, весь окутанный дымом.

– Конечно-конечно-конечно-конечно-конечно, – соглашался с ним Симонян и моргал слезившимися от Вардановых сигарет глазами.

Аристакес попросил еще чаю и почувствовал (не увидел, а почувствовал!), как Ашхен сверкнула глазами. Тетя Симонян (как же ее звали-то?!) тем не менее налила ему еще, и Аристакес гордо посмотрел на ее такую же глазастую, как и она, дочь Анну.

– А что вы здесь сидите с нами? – сказал Симонян-отец. – Идите в сад, поиграйте. Анна, покажи мальчику наш сад.

По крутой лестнице дети спустились в сад. Анна сразу пошла к гамаку и села на подушки, положив на колени куклу.

– Красивая кукла? – спросила она.

– Нет, – ответил Аристакес.

Она фыркнула.

– Ты ничего не понимаешь в женщинах.

– А вот и понимаю! – убежденно сказал Арис, но Анна пожала плечами, не желая, очевидно, знать, что именно Арис понимает в женщинах.

Потом стемнело, и на веранде зажгли свет. На небе одна за другой появлялись звезды. Мама Ариса и мама Анны о чем-то тихо беседовали, а папы, выпив кроме чая еще кое-чего, спорили, не соглашаясь друг с другом. Анна сидела в гамаке, Арис раскачивал ее, стоя под яблоней. Она говорила, что они недавно купили эту дачу и теперь каждое лето будут приезжать сюда, в Кармрашен. Аристакес отвечал, что они уже давно каждое лето приезжают в этот дачный поселок.

– Нашу дачу построил мой дед. Аршак-папи!

Анна смотрела на звезды. Аристакес – то на звезды, то на нее. На траве под гамаком, закрыв пластмассовые глаза, спала кукла в красном платьице… Аристакес вдруг сообщил, что перешел в пятый класс и ему уже десять лет! Она посмотрела на него и сказала, что тоже перешла в пятый. Опять возникла пауза. Потом послышались шаги родителей. Ашхен позвала сына: пора было уходить. Аристакес услышал пьяный голос отца Анны:

– Вы посмотрите! Это что-то из русской классики. Дама сидит в гамаке, кавалер раскачивает ее, и они говорят, вероятно, о любви! – Он был учителем русской литературы и работал в одной из дзоркских школ.

Ему ответил такой же пьяный голос отца Аристакеса:

– Да, что-то чеховское!

– Что ты! Это же Тургенев!..

Попрощавшись, они пошли вдоль дачных заборов по широкой ухабистой тропе. Ашхен с Варданом о чем-то говорили, а Аристакес смотрел на черное небо. Он думал о том, какое оно здесь красивое и как много здесь видно звезд… А может, он думал еще о чем-то, но потом не мог вспомнить о чем: это было слишком давно. Только стал он ждать целый год летних каникул, чтоб приехать в Кармрашен уже не только из-за любимого велосипеда, но еще и из-за глазастой Анны.

Позже Симоняны переехали жить в Ереван, и случилось так, что глазастая Анна пошла в ту же самую школу, куда ходил Аристакес. Ее определили в тот же самый класс. Но в Ереване они не дружили. Так уж выходило, и Аристакес очень переживал по этому поводу. Он так и сказал однажды Ашхен:

– Мама, мне очень плохо! – Уже семиклассник Аристакес, вернувшись со школы, чуть было не плакал.

– Отчего тебе так плохо, джанс? – спросила мама.

– Не знаю, но мне очень плохо, – постеснялся он назвать настоящую причину.

Семиклассник Аристакес удалился в свою комнату. Он включил магнитофон и лег на диван лицом вниз. Он лежал так и прокручивал в памяти весь этот день, который ему казался ужасным: половину класса записали в кружок самодеятельности, а его, Ариса – нет. Он подумал, что не надо было ходить в школу в тот день, и ему от этого стало еще хуже.

Потом дверь комнаты отворилась, и вошла мама.

– Тебя кто-то по телефону спрашивает, – сказала она.

– Это Хорен? Или это Гаспар?

– Нет. У твоего друга Гаспара очень звучное имя, скажу я тебе.

– Так это не Гаспар? Не хочу я ни с кем говорить!

– Я же сказала, что нет, джанс. Это не Гаспар. Зачем переспрашивать?

Аристакес пошел в прихожую и взял трубку.

– Здравствуй, Арис. Это Анна. Мне очень и очень плохо, и я одна дома. Давай поговорим немного. Ладно?

– Конечно! Конечно!

Когда Аристакес положил трубку, рядом стояла Ашхен и улыбалась.

– Мама! – Аристакес обнял Ашхен и поцеловал. – Мама! Мне теперь очень хорошо. Очень!

Он был счастлив. Его счастье состояло, может, в том, что он еще не знал, сколько раз ему будет плохо в течение своей жизни. Но ему это теперь знать не надо было: ему просто было очень и очень хорошо. А потом прошли школьные годы, не оставив ни в сердце, ни в душе ничего такого, что стоило запомнить. Когда же в очередной раз наступил март, засветило солнце, закапало с крыш и в Ереване началась настоящая весна, закончились очередные каникулы. Ученики встречались у входа в школу, радостно бросались друг к другу и рассказывали о том, как провели каникулы. Было шумно, в классе царил хаос, который продолжался до прихода старой учительницы литературы Нелли. Когда она вошла, все угомонились и расселись по своим местам.

Одна красивая большеглазая девушка села у окна, а один очень красивый парень – у противоположной стены, тоже, как она, на последней парте. И что-то между ними случилось, чего они и представить себе не могли. Они учились в одном классе уже несколько лет, но совсем не знали друг друга, и вот то, чего не происходило за все эти годы, произошло за десять дней каникул. И вот она сидела у окна, он у стены, а учительница рассказывала о каком-то поэте, рассказывала весь урок.

Когда занятия кончились, девушка и парень пошли домой вместе, потому что им было по пути – но не только поэтому. Учительница же подумала, что стоит завтра посадить их за одну парту. Вот только будет ли это педагогично? Девушкой и парнем были Анна и Аристакес.

Глава 7

В году 1988-м весна в Ереван пришла рано. С середины февраля стало настолько тепло, что снег, выпавший еще в начале января и потом замерзший, растаял. Зашумели водосточные трубы, и солнце отражалось в бесчисленных больших и малых лужах. Ереван с первых же дней оттепели оживился и, казалось, с улыбкой вбирал в себя солнечное тепло.

Воздух стал прозрачен, и подул легкий, сухой ветер, которого не надо было бояться и с ужасом ждать: вот опять задует!..

И по улице можно было ходить, не торопясь, высоко подняв голову и распрямив плечи. И душу наполняла радость: неужели весна? Боже, неужели зима кончилась?! Хотя тогда еще не было страшных зим.

Нельзя было усидеть дома, и нужно было выйти на улицу и бродить, бродить бесцельно, бессмысленно по улицам города.

Приятно было дышать теплым воздухом весны, в котором ощущалась сухость и какой-то странный аромат несуществующих цветов, пахнущих давними воспоминаниями детства, состоящими преимущественно из смеси каких-то лекарств (заболеваешь обычно весной, в марте), запахом маминых пирожков с картошкой и еще запахом магнитной ленты бобинных кассет, которых уже давно не было, – этот запах остался в детстве.

И много было в душе тогда, в тот год, когда весна наступила рано. Была музыка, отрывающая тебя от земли. Музыка, похожая на одну из фортепьянных сонат Бетховена, смешанная с квартетами Моцарта. Но Бетховен еще не слышался явственно. Для Бетховена был уготовлен мятежный март. Тогда же, в ту раннюю февральскую весну, слышался вечно молодой Моцарт. «Мой нежный Моцарт», – как однажды сказал папаша Гайдн…

И тогда началось нечто, тоже своего рода иллюзия, только теперь уже иллюзия второй половины 80-х годов, которая разлетелась на тысячи маленьких осколков. И тысячи были на улицах Еревана. И тысячи добились своего, хотя и были разочарованы чем-то, и разочарование лишило энергии эту тысячу, и у тысячи опустились руки. И долго, очень долго она не могла поднять их… Потому что была война.

В последний день 1990 года Вардан и Ашхен поехали к друзьям встречать Новый год, взяв с собой младшего сына Аршо. Аристакес сказал, что останется дома и к нему в гости придут Хорен и Гаспар. Это было тем декабрем, когда так сильно пахло весной. Да и казалось, что уже наступила весна, как бы невероятно это ни было.

Вот так! Однажды в Ереване в декабре наступила весна. Было так тепло, что люди ходили в легких куртках и пиджаках вместо тяжелых шуб и пальто. С крыш капало, весь снег растаял, и улицы быстро высохли. Люди очень удивлялись этому и часто поднимали голову посмотреть, настоящее ли это солнце или их обманули, но солнце было настоящим, и оно светило, как в апреле. Все время дул сухой ветер, и деревья раскачивали ветвями, словно проверяя, действительно ли так тепло или это им кажется, но, решив, что все-таки это весна, успокоились, и на их ветках стали появляться почки, даже птицы прилетели с юга, чтобы посмотреть, что же происходит в этом городе.

И так продолжалось до самого Нового года.

Весь день 31 декабря было тепло, и вот наконец наступила ночь, и часы пробили двенадцать.

– Посмотри, пожалуйста, что делают наши деревья во дворе. На них уже появились листья? – попросила Анна. Она была слегка пьяна от шампанского.

Аристакес встал и открыл окно.

– Ну, что там? – спросила она.

– Снег идет!

Они помолчали.

– Жаль деревья. Они так верили, что наступила весна! – сказала она. – Деревья на нас похожи. Обнимаются под землей, переплетаясь корнями, чтоб никто не увидел. Тайком.

– Ничего. Весна никуда не денется. Просто по случаю Нового года выпила немного и подумала, что пришел ее черед, но теперь протрезвела и удивленными глазами смотрит, как идет снег, – ответил Аристакес и вернулся к Анне.

– А это ничего, что мы занимаемся такими вещами? Нам ведь еще всего по шестнадцать, и мы пока ходим в школу… – сказала Анна.

– Конечно ничего, – ответил Аристакес и поцеловал ее в губы. «Запомни этот поцелуй, – приказал он себе. – Тебе понадобится для рассказа…»

Именно той осенью он начал писать короткие рассказы и теперь понял, для чего было то, что началось с самого раннего детства: «Запомни это! Запомни это! Это пригодится!»

Школу Аристакес окончил в 91-м и поступил на исторический факультет. Он всегда помнил это лето. Окончив тем летом школу и поступив в институт, они – три закадычных друга – поехали на дачу к родителям одного из них в Птгни[12], недалеко от Еревана, и впервые напились по-настоящему.

В тот день, когда солнце зашло, поднялся ветер. На веранде той дачи, где они сидели, постепенно становилось темно, и они зажгли свет. На грубом деревянном столе было несколько пустых бутылок, три рюмки и три грязные тарелки. Они много выпили и, устав от этого, просто теперь сидели на веранде и смотрели на все больше темнеющие поля. Внизу от ветра шумел сад, и шелест листьев усиливал некоторую таинственность, навеянную лампочкой в сто ватт, горевшей с потолка террасы и привлекающей всякую мошкару. Хотелось прямо с веранды броситься в сад и утонуть в нем.

– Мне никогда не было еще так хорошо, – сказал Хорен и вздохнул. Он встал из-за стола, пошел и сел на верхнюю ступеньку лестницы, ведущей в сад. – Это действительно очень хорошо. Хорошо, что мы здесь, хорошо, что мы выпили, хорошо, что мы втроем.

Гаспар и Аристакес продолжали сидеть за столом и курили. После такой длинной речи Хорена они переглянулись, и Гаспар пожал плечами.

– Может, он слишком много выпил, – сказал Аристакес, хотя они все выпили одинаково много.

Хорен между тем продолжал:

– Мы приехали сюда на дачу, и нам хорошо. Кажется, что мы совсем на другой планете; нас не мучают никакие проблемы, и мы спокойны. Мы сидим на лестнице и слушаем, как шумит сад; потом мы можем поднять головы и увидеть черное небо и миллионы звезд. Боже, какое здесь небо!..

Гаспар и Арис взяли сигареты, спички и пошли к Хорену на лестницу. Гаспар сел по его левую, а Аристакес по правую руку. Они закурили. Когда Гаспар подносил огонек Хорену, чтоб тот прикурил, Аристакес увидел, что Хорен спокоен, и лицо его торжественно, и глаза его блестят. Он действительно был сильно пьян, но Аристакес был уверен, голова его отлично работала. Это бывает, когда выпьешь; ум проясняется и работает удивительно быстро, ты как будто раздваиваешься, отодвигаешься от самого себя, и взгляд на вещи у тебя становится абсолютно объективным…