Фараон

Сам хозяин гостиницы, известный в городе финикиянин Асархаддон, человек лет пятидесяти, в длинной рубахе и кисейной накидке, расхаживал между гостями, следя за тем, чтобы каждый получал все, что ему нужно.

– Кушайте и пейте, сынки мои! – говорил он греческим матросам. – Такой свинины и пива вам не подадут нигде в мире. Я слыхал, что вас потрепала буря близ Рафии.[31] Вы должны принести богам щедрую жертву за то, что они вас спасли… В Мемфисе можно за всю жизнь не увидеть бури, а на море гром не большая редкость, чем у нас медный дебен. У меня есть и мед, и мука, и благовония для святых жертвоприношений, а вон по углам стоят боги всех народов. В моей гостинице человек может удовлетворить свой голод и свое благочестие по самой сходной цене.

Затем он поднимался на галерею к купцам.

– Кушайте и пейте, достопочтенные господа! – приглашал он их, низко кланяясь. – Времена нынче хорошие. Достойнейший наследник престола – да живет он вечно! – едет в Бубаст с огромной свитой, а из Верхнего царства пришли корабли с золотом. На этом не один из вас хорошо заработает. Есть куропатки, молодая гусятина, живая рыба, отличное жаркое из серны. А какое вино прислали мне с Кипра! Не будь я финикиянин, если кубок этого божественного напитка не стоит двух драхм! Но вы, отцы и благодетели мои, получите его сегодня по драхме. Только сегодня, для почину!..

– Полдрахмы за кубок, тогда попробуем, – отозвался один из купцов.

– Полдрахмы? – повторил хозяин. – Скорее Нил потечет вспять к Фивам, чем я отдам это вино за полдрахмы! Разве что для тебя, господин Белесис, которого все считают украшением Сидона. Эй, невольники!.. Подайте нашим благодетелям самый большой кувшин кипрского.

Когда он отошел, купец, названный Белесисом, сказал своим товарищам:

– Пусть рука у меня отсохнет, если это вино стоит полдрахмы! Ну да все равно!.. Меньше будет хлопот с полицией.

Разговоры с гостями, среди которых были люди самых различных национальностей и различного положения, не мешали хозяину следить за писцами, записывавшими, кто что ел и пил, надсмотрщиками, наблюдавшими за прислугой и писцами, а главное – за одним из приезжих, который расположился на подушках в передней галерее, поджав под себя ноги, и дремал над горстью фиников и кружкой чистой воды. Приезжему было лет около сорока; у него были густые волосы, черная, как смоль, борода, задумчивые глаза и удивительно благородные черты лица, которых, казалось, никогда не искажал гнев или страх.

«Это опасная крыса!.. – думал про себя хозяин, искоса поглядывая на гостя. – Похож на жреца, а носит темный плащ. Оставил у меня на хранение драгоценностей и золота на целый талант, а не ест мяса и не пьет вина… Должно быть, это или великий пророк, или большой мошенник».

С улицы вошли во двор два голых псилла, то есть укротителя змей, с мешком ядовитых гадов и начали представление. Младший заиграл на дудочке, а старший стал обвивать себя маленькими и большими змеями, из которых и одной было бы достаточно, чтобы разогнать всех постояльцев гостиницы «У корабля». Дудочка визжала, укротитель извивался, гримасничал, дергался и все время дразнил гадов, пока одна змея не ужалила его в руку, а другая в лицо. Третью, самую маленькую, он проглотил живьем. Гости и прислуга с беспокойством смотрели на эти фокусы. Все дрожали, когда укротитель дразнил змей, пугались и жмурили глаза, когда они жалили укротителя, когда же он проглотил змейку, зрители завыли от восторга.

Только приезжий на передней галерее даже не соблаговолил взглянуть на представление и, когда укротитель подошел за монетой, бросил ему на пол два медных дебена и показал рукой, чгобы он не подходил близко.

Зрелище продолжалось с полчаса. После того как псиллы покинули двор, к хозяину подбежал негр, обслуживающий комнаты для приезжих, и стал что-то озабоченно шептать ему, а затем неизвестно откуда появился полицейский десятник и, отведя Асархаддона в отдаленную нишу, долго беседовал с ним, причем почтенный владелец гостиницы то и дело колотил себя в грудь, всплескивал руками и хватался за голову. Наконец, дав негру пинка в живот, он велел подать десятнику жареного гуся и кувшин кипрского, а сам отправился на переднюю галерею к гостю, который как будто дремал, хотя глаза у него были открыты.

– Печальные у меня для тебя новости, почтенный господин, – проговорил хозяин, садясь рядом с приезжим.

– Боги посылают людям дождь и печаль, когда им заблагорассудится, – равнодушно ответил гость.

– Пока мы смотрели на псиллов, – продолжал хозяин, теребя седоватую бороду, – воры забрались во второй этаж и украли твои вещи – три мешка и ящик, наверно большой ценности!..

– Ты должен сообщить о моей пропаже в суд.

– Зачем в суд? – шепнул хозяин. – У наших воров свой цех… Мы пошлем за старшиной, оценим вещи, заплатишь ему двадцать процентов стоимости – и все найдется. Я могу тебе помочь.

– В моей стране, – заявил приезжий, – никто не ведет переговоров с ворами, и я тоже не стану. Я живу у тебя, я тебе доверил свое имущество, и ты за него отвечаешь.

Почтенный Асархаддон почесал спину.

– Человек из далекой страны, – заговорил он, понизив голос, – вы, хетты, и мы, финикияне, – братья, и я по совести советую тебе не связываться с египетским судом, так как в нем есть только та дверь, в которую входят, но нет той, из которой выходят.

– Невинного боги проведут через стену, – ответил гость.

– Невинного!.. Кто из нас может считаться невинным в этой стране рабства? – прошептал хозяин. – Вон, погляди, – там доедает гуся полицейский десятник, чудесного гуся, которого я сам охотно бы съел. А ты знаешь, почему я отдал его, отняв у себя это лакомство? Потому что десятник пришел выспрашивать про тебя…

Сказав это, финикиянин искоса посмотрел на приезжего, который, однако, сидел все с тем же невозмутимым видом.

– Он спрашивает меня, – продолжал хозяин. – «Кто этот в черном, что два часа сидит над горсточкой фиников?» Я говорю: «Весьма почтенный человек, господин Пхут». – «Откуда он?» – «Из страны хеттов, из города Харрана;[32] у него там приличный дом в три этажа и большой участок земли». – «Зачем он сюда приехал?» – «Приехал, говорю, чтобы получить с одного жреца пять талантов, которые дал взаймы еще его отец». Так знаешь, почтенный господин, что мне ответил на это десятник?… Вот что: «Асархаддон, мне известно, что ты верный слуга фараона, что у тебя хороший стол и вино, поэтому предупреждаю тебя – будь осторожен!.. Берегись иностранцев, которые ни с кем не знакомятся, избегают вина и всяких утех и молчат. Этот Пхут из Харрана, возможно, ассирийский шпион». Сердце у меня замерло, когда я это услышал, – продолжал хозяин. – А тебе, видно, все равно?… – рассердился он, видя, что даже страшное подозрение в шпионстве не возмутило спокойствия хетта.

– Асархаддон, – сказал, немного помолчав, гость, – я доверил тебе себя и свое имущество, подумай же о том, чтобы вернуть мне мешки и сундук, иначе я пожалуюсь тому же десятнику, который съел гуся, предназначенного для тебя.

– Ну… тогда разреши мне уплатить ворам хоть пятнадцать процентов стоимости твоих вещей, – сказал хозяин.

– Я запрещаю тебе платить что-либо.

– Дай им хоть тридцать драхм!

– Ни одного дебена!

– Дай беднягам хоть десять драхм.

– Ступай с миром, Асархаддон, и проси богов, чтобы они вернули тебе разум, – ответил приезжий все с тем же спокойствием.

Хозяин, задыхаясь от возмущения, вскочил с подушек.

«Экая гадина! – злился он в душе. – Он приехал не только за долгом. Он тут еще хорошее дельце обделает… Сердце мне подсказывает, что это большой богач. А может быть, даже и трактирщик, который в компании с жрецами и судьями откроет где-нибудь у меня под боком вторую гостиницу… Да сожжет тебя огонь небесный! Да источит тебя проказа!.. Скряга, обманщик, вор, на котором честный человек ничего не заработает!»

Почтенный Асархаддон не успел прийти в себя от возмущения, как на улице раздались звуки флейты и бубна, и минуту спустя во двор вбежали четыре почти нагие танцовщицы. Носильщики и матросы встретили их радостными возгласами, и даже солидные купцы, сидевшие под галереей, стали с любопытством поглядывать в их сторону и обмениваться замечаниями по поводу их наружности. Танцовщицы движением рук и улыбками приветствовали зрителей. Одна заиграла на двойной флейте, другая вторила ей на бубне, а две самые младшие танцевали вокруг двора, стараясь задевать всех гостей своими кисейными шарфами. Пьющие за столиками стали петь, кричать и приглашать к себе танцовщиц, а во дворе среди гостей началась драка, которую надсмотрщики без труда прекратили, подняв вверх свои дубинки. Какой-то фивиец при одном виде дубинок так возмутился, что выхватил было из-за пояса нож, но два негра бросились на него, отобрали несколько медных колец в уплату за съеденное и вышвырнули его на улицу.

Одна из танцовщиц подсела к матросам, две подошли к купцам, которые стали угощать их вином и сладостями, а самая старшая начала обходить столы и собирать деньги.

– На храм божественной Исиды! – восклицала она. – Жертвуйте, благочестивые чужеземцы, на храм Исиды, которая покровительствует всему живущему… Чем больше дадите, тем больше благ ниспошлют вам боги… На храм, на храм матери Исиды!

Ей бросали в бубен клубки медной проволоки, иногда крупинки золота. Какой-то купец спросил, нельзя ли ее навестить, и жрица с улыбкой кивнула головой.

Когда она поднялась на переднюю галерею, Пхут из Харрана сунул руку в кожаный мешок и, достав оттуда золотое кольцо, сказал:

– Иштар[33] – великая и добрая богиня. Возьми это на ее храм.

Жрица внимательно посмотрела на него и прошептала:

– Аннаэль, Сахиэль.

– Амабиэль, Абалидот… – ответил также тихо приезжий.

– Я вижу, что ты любишь мать Исиду, – проговорила жрица громко. – Ты, должно быть, богат и щедр. Стоит тебе погадать.

Она села рядом с ним, съела несколько фиников и, взяв его руку, заговорила:

– Ты прибыл из далекой страны Бретора и Хагита… Дорога у тебя была благополучная… Уже несколько дней следят за тобой финикияне, – прибавила она тише. – Ты приехал за деньгами, хотя и не купец… Приди ко мне сегодня после заката солнца… Твои желания, – продолжала она вслух, – должны исполниться… Я живу на улице Гробниц, в доме «Под зеленой звездой» (опять шепотом). Только остерегайся воров, зарящихся на твое богатство, – закончила она, видя, что почтенный Асархаддон подслушивает.

– В моей гостинице нет воров! – вскипел финикиянин. – Крадут, должно быть, те, что приходят с улицы.

– Не сердись, старичок, – ответила насмешливо жрица, – а то у тебя сразу выступает на шее красная полоса – знак недоброй смерти.

Услышав это, Асархаддон трижды сплюнул и шепотом произнес заклятие от дурных предсказаний. Когда он удалился, жрица продолжала любезничать с харранцем. Дала ему розу из своего венка и, обняв его на прощанье, направилась к другим столам.

Приезжий подозвал хозяина.

– Я хочу, – сказал он, – чтобы эта женщина побывала у меня. Вели провести ее ко мне в комнату.

Асархаддон посмотрел ему в глаза, всплеснул руками и захохотал.

– Тифон[34] попутал тебя, харранец!.. – воскликнул он. – Если б что-нибудь подобное случилось в моем доме с египетской жрицей, меня выгнали бы вон из города. Здесь можно принимать только иностранок.

– В таком случае я пойду к ней, – ответил Пхут. – Это мудрая и благочестивая женщина, она поможет мне во многих делах. После заката солнца дашь мне проводника, чтобы я не заблудился по дороге.

– Все злые духи вселились в твое сердце, – ответил хозяин. – Ведь это знакомство будет тебе стоить не меньше двухсот драхм, а может быть, и все триста, да еще придется дать прислужницам и храму. А почти за такую же сумму, скажем, за пятьсот драхм, ты можешь познакомиться с молодой добродетельной девушкой, моей дочерью; ей уже четырнадцать лет, и, как умная девочка, она собирает себе приданое. Не шатайся же ночью по незнакомому городу; того и гляди попадешь в руки полиции или воров. Пользуйся лучше тем, что боги посылают тебе дома. Согласен?

– А твоя дочь поедет со мной в Харран?

Хозяин посмотрел на него с изумлением. Вдруг он хлопнул себя по лбу, как будто разгадал тайну, и, схватив приезжего за руку, потащил его в укромный уголок у окна.

– Теперь я все знаю!.. – заговорил он взволнованным шепотом. – Ты торгуешь женщинами. Но помни, что за вывоз египтянки тебя могут лишить имущества и отправить в каменоломни. Разве что… примешь меня в компанию, ибо мне ведомы тут все пути.

– В таком случае расскажи, как пройти к этой жрице, – ответил Пхут. – И не забывай, что после заката солнца ты должен дать мне проводника, а утром – вернуть мои мешки и сундук, иначе я обращусь в суд.

Сказав это, Пхут вышел из ресторана и направился наверх в свою комнату.

Вне себя от негодования, Асархаддон подошел к столику, за которым пили финикийские купцы, и отозвал в сторону одного из них, Куша.

– Хороших же постояльцев ты мне присылаешь! – закричал на него хозяин дрожащим от бешенства голосом. – Этот Пхут ничего почти не ест и заставляет меня выкупать у воров украденные у него вещи, а теперь, точно в насмешку, отправляется к египетской танцовщице, вместо того чтобы одарить моих женщин.

– Что ж тут удивительного, – ответил, смеясь, Куш. – С финикиянками он мог познакомиться и в Сидоне, а здесь предпочитает египтянок. Дурак тот, кто на Кипре не пьет кипрского вина, довольствуясь тирским пивом.

– Я тебе говорю, – перебил его хозяин, – что это опасный человек… Притворяется простым горожанином, а вид-то у него жреца.

– А у тебя, Асархаддон, вид верховного жреца, хотя ты всего-навсего шинкарь! Скамья останется скамьей даже и тогда, когда покрыта львиной шкурой.

– Но зачем он ходит к жрицам? Я готов поклясться, что это хитрость и что хеттский грубиян идет не на пирушку к женщинам, а на какое-то собрание заговорщиков.

– Злоба и жадность совсем затуманили твой ум, – с упреком сказал ему Куш. – Ты похож на человека, который на смоковнице ищет дыню и не замечает фиг. Для каждого купца ясно, что, если Пхут хочет получить свои пять талантов, он должен снискать себе благоволение у всех, кто вертится среди жрецов. А вот ты этого не понимаешь.

– Потому что сердце мне подсказывает, что это наверно ассирийский шпион, покушающийся на жизнь его величества.

Куш презрительно посмотрел на Асархаддона.

– Ну что ж, следи за ним! Ходи за ним по пятам. А если что заметишь, может, и тебе достанется что-нибудь из его имущества.

– Вот когда ты сказал умное слово! Пускай эта крыса идет к своим жрицам и от них куда угодно. А я пошлю за ним свои глаза, от которых ничто не скроется!