Антиваксеры. Книга 1. Грустный праздник
– Поэтому пришло время поручить тебе более серьезную работу, чем проповедовать с памятника, – заключил Иван Иванович, – как ты считаешь?
Олег мужественно кивнул. Ведь выбора у него не было. А секретарь очень обрадовался и сказал:
– Молодец! Я всегда в тебя верил, Олежек! Но и ты должен меня понять – прежде чем доверить человеку какую-то серьезную работу, я хочу быть абсолютно уверен в его честности и преданности.
Иван Иванович расплылся в улыбке.
– Поэтому для начала ты пройдешь небольшую проверку. Но не волнуйся, это простая формальность, ведь я тебе верю, как самому себе, – тут секретарь даже захихикал, видимо, очень довольный своей плоской шуткой.
Человек за спиной не издавал ни звука. Еще бы проклятая вода под потолком не капала…
– Ты знаешь Андрея Николаевича Бабушкина? – спросил секретарь.
Внутри Олега все оборвалось… «Только не это, Господи, только не это!», – подумал он, но свои чувства сумел удержать при себе, хоть и с огромным трудом. Ведь Иван Иванович пристально смотрел на освобожденного пленника, и любая неверная эмоция могла выдать и погубить Кузнецова.
– Знаю шапочно, – Олег словно со стороны услышал свой безразличный голос, – он в газете работает, живет недалеко от меня, на Весенней.
– Отлично! – обрадовался секретарь и добавил небрежно, – завтра тебе придется его убить.
– Зачем? – невольно вырвалось у Кузнецова.
Иван Иванович закинул ногу за ногу, сцепил руки на груди, но не ответил собеседнику, а наоборот, задал встречный вопрос.
– Вот скажи, как ты сам думаешь, Олежек, в чем сила и мощь любой организации?
– Наверное в идее? – Олег крепко задумался, пытаясь сообразить, – а еще в деньгах, в людях…
– Нет, совсем даже не в этом, – махнул рукой секретарь и моментально задал новый вопрос. – А вот ответь мне Олежек, ты умный человек?
– Да ну, скажете тоже, – невольно усмехнулся Кузнецов, всегда достаточно трезво оценивающий и себя, и свои умственные способности. – Вы же меня сами знаете.
– Знаю, и довольно-таки хорошо. Но тогда объясни мне, почему, получив приказ, ты решил вдруг задуматься о необходимости его выполнения? Разве способен ты понять причину, по которой был отдан этот приказ, хватит ли у тебя на это ума?
– Но нельзя же просто так пойти и убить человека! – возразил Олег.
– Конечно, просто так нельзя, – охотно согласился Иван Иванович, – однако, спрошу еще раз, а надо ли тебе знать причину его убийства?
– Ну да, – замялся несколько сбитый с толку Кузнецов, хотя и сам уже начал немного сомневаться в этом.
– Хорошо, – равнодушно сказал секретарь, – не смею ничего от тебя скрывать. Докладываю настоящую причину. Я педофил, убил шесть детей, а Бабушкин случайно меня вычислил и хочет теперь ославить на весь мир в своей газетенке. Поэтому мне и надо как можно скорее отправить редактора на тот свет.
Олег выпучил глаза, пытаясь что-то сказать, но язык его не слушался. А Иван Иванович пристально смотрел на Кузнецова и молча ждал ответа. Но, так и не дождавшись, продолжал.
– Ведь согласись, есть же у меня причина его убить? Конечно есть, и очень даже весомая! – тут секретарь не выдержал и от души расхохотался, глядя на онемевшего собеседника. – Да не дрейфь ты, ну какой из меня педофил. Я просто привел один из примеров, в котором исполнителю вообще не стоит знать причину. А сила организации на самом деле не в деньгах, не в людях, и даже не в идее, а в том только, дорогой мой Олег Спиридонович, что ее члены не задают глупых вопросов, а слепо исполняют полученные ими приказы. Но смысл этих приказов никак не должен волновать рядовых бойцов, думать – это вообще не их собачье дело! А если все вокруг начнут рефлексировать и рассуждать о том, о чем не следует, то любая организация рассыплется в прах за очень короткое время.
В голосе Ивана Ивановича прорезался металл, секретарь стер с лица фальшивую добродушную улыбку, и заговорил страстно и убежденно.
– Против нас власть, против нас вся государственная машина с ее полицией, долбанными памятниками и днями вакцинации, а что на нашей стороне? Только повиновение, Олег Спиридонович, слепое и беспощадное к врагам повиновение! Тебе не нужно рассуждать, ты должен исполнять мои приказы! А думать за всех буду я! И за тебя, и за себя, и за него тоже! – Иван Иванович кивнул невидимке за спиной Кузнецова, и тот появился, наконец, на свет.
– Итак, завтра ты убьешь Бабушкина. И заодно пройдешь проверку. Познакомься, это Штык. Он расскажет тебе все детали. А теперь идите.
Штык, здоровенный парень лет двадцати пяти, с абсолютно неподвижным лицом робота, стоял сейчас рядом с Кузнецовым в подъезде дома Бабушкина. Олег, до сих пор пребывавший в уверенности, что андроидов еще не изобрели, после десяти минут в компании напарника начал в этом сильно сомневаться. Встретив Олега в условленном месте, Штык кивнул, сунул ему в руки пару перчаток, жестом велел надеть их и, не оборачиваясь, быстро пошел в сторону дома Бабушкина. Кузнецов засеменил следом. Оставаться здесь одному было очень страшно, хотя и не факт, что со Штыком стало безопаснее. А тот шел уверенно и неотвратимо, как терминатор, не обращая ни малейшего внимания на попадающиеся ему на пути компании не совсем трезвых людей. У Олега замирало сердце, когда они со Штыком проходили мимо, но, похоже, местная шпана подсознательно чувствовала, с кем можно связываться, а на кого не стоит обращать внимания, поэтому напарники добрались до цели без эксцессов.
В подъезде Штык достал из кармана две маски, натянул одну себе на голову, и сунул вторую Кузнецову. И только потом впервые заговорил. А голос его оказался таким же лишенным эмоций, как и он сам.
– Бабушкин живет на третьем этаже, в седьмой квартире. Я позвоню, он откроет, я его оглушу, утащу в зал и привяжу к стулу. Когда он очнется, ты прочитаешь приговор, я дам тебе пистолет, ты его убьешь. И все, потом уходим.
Напарник повернулся и пошел вверх по лестнице, не дожидаясь ответной реакции Олега. Палачи поднялись на третий этаж, Штык позвонил в квартиру №7, секунду спустя дверь открылась, и в проеме показалось знакомое лицо Андрея Николаевича. Штык неуловимым движением выбросил руку вперед и лицо провалилось куда-то вглубь коридора. Напарник Кузнецова зашел внутрь, подхватил не успевшего упасть Бабушкина и легко потащил за собой. Трясущийся, как заяц, Олег заскочил следом и прикрыл входную дверь. В зале Штык усадил жертву на стул, крепко связал ее бельевой веревкой, принесенной из ванной комнаты, и заткнул рот взятой со стола салфеткой.
В этот момент Андрей Николаевич очнулся и что-то нечленораздельно замычал, выпучив глаза на незваных гостей. Штык, стоящий у редактора за спиной, кивнул Кузнецову. Тот достал из кармана приговор и торжественным шепотом, чтобы его невозможно было опознать по голосу, начал читать.
– Андрей Николаевич Бабушкин, предатель Русского народа, пособник жидомасонов, продавший душу вакцинаторам, подлый трусливый отщепенец, решением Верховного совета партии антиваксеров ты приговариваешься к смертной казни через расстрел…
И тут с редактором случилась истерика. Сначала он дико расхохотался, насколько позволял кляп, а потом резко оборвал смех, и лицо его до неузнаваемости исказилось от страха.
Штык, продолжавший стоять сзади жертвы, не дал напарнику дочитать приговор до конца. Он, видимо из желания поскорее прекратить мучения Андрея Николаевича, быстро протянул киллеру пистолет и отошел чуть в сторону. Олег трясущейся рукой схватил оружие, кое-как прицелился в Бабушкина и нажал на спуск.
Глава 5. Исчезнувший редактор
(среда, 15:00, трое суток до Дня вакцинации)
В полумраке коридора редакции было тихо. Артем Ракитин, со свежим оттиском в руке, шел в кабинет к главному редактору, чтобы исполнить ежедневный ритуал. Начальник Ракитина, Андрей Николаевич Бабушкин, уже несколько месяцев был в газете фигурой чисто номинальной, а всю работу за него делал Артем со своей командой. Но мэр велел Ракитину, занимающему пост заместителя Бабушкина, вести себя со стариком уважительно, поэтому он, как и раньше, продолжал ходить к Андрею Николаевичу, чтобы подписать в печать свежий выпуск «Зари коммунизма». В этом и заключался ритуал. Главный хорошо понимал свое нынешнее шаткое положение в редакции, но, не давая указаний по содержанию газеты, он тем не менее ежедневно внимательно просматривал принесенный ему на подпись оттиск, и ставил на нем размашистую и солидную визу.
Ракитину прочили в скором будущем занять кресло Бабушкина, но Артем никогда не стремился на этот пост. Работу в редакции он рассматривал лишь в качестве хорошей тренировки, некого трамплина, с которого можно и нужно будет запрыгнуть потом в какое-нибудь действительно стоящее место. Ведь Ракитин прекрасно понимал, что газета себя полностью изжила, как в принципе и любое другое печатное, а не электронное слово. Восстав из небытия и успешно выполнив свою стратегическую задачу, «Заре коммунизма» суждено было вновь угаснуть, теперь уже навсегда. Тираж газеты, достигнув пика в сорок восемь тысяч экземпляров, в последнее время медленно, но верно снижался, людям потихоньку начали надоедать однообразные истории об успехах вакцинаторов и неудачах антиваксеров, а новых тем для статей практически не осталось. Да и прививать в Шахтинске было уже некого.
Но пока еще газету не стоило полностью списывать со счетов – через три дня в городе намечалось широкое празднование Дня вакцинации, и большинство статей в «Заре коммунизма» посвящалось этому неумолимо приближающемуся событию. Артем и его команда из кожи вон лезли, придумывая все новые и новые сюжеты для передовиц. Ракитин с трудом выдерживал бешеный ритм работы, выживая лишь за счет своей молодости и здорового цинизма. Кстати, и Бабушкин, хоть сам больше и не писал, но, прекрасно зная историю родного Шахтинска и все его памятные даты, он иногда подкидывал Артему ценные идеи для новых статей, ловко вплетая давнишние события в текущие реалии.
Ракитин наконец дошел до кабинета начальника и хотел уже войти внутрь, но неожиданно уперся в запертую дверь. Артем на мгновение даже растерялся. Он привык к тому, что Андрей Николаевич с девяти утра и до восемнадцати вечера как штык находился на своем посту. Не было ни дня, чтобы Бабушкин не приехал на работу. Газету выпускали ежедневно, без выходных и праздничных дней, а вся редакция жила практически на полувоенном положении. Поэтому так же ежедневно Андрей Николаевич по утрам приходил в свой кабинет, а по вечерам уходил домой. Но сейчас, впервые за долгое время, главный редактор отсутствовал. Ракитин постоял немного у закрытой двери, почесал в затылке, а потом спустился на пост охраны и узнал там, что Бабушкин сегодня в редакции не появлялся. Тогда Артем взял у охранника запасной ключ, вернулся наверх, открыл кабинет Андрея Николаевича и осторожно заглянул внутрь, но ничего подозрительного там не увидел. Однако ему было совершенно непонятно, почему вдруг Бабушкин сегодня не приехал на работу и даже никого не предупредил о своем отсутствии.
Артем набрал номер начальника, но на звонок никто не ответил. Тогда заместитель главного редактора узнал у охранника домашний адрес Андрея Николаевича, вышел на улицу со свежим оттиском газеты, сел в припаркованную рядом машину и поехал к Бабушкину в гости.
Добравшись до Весенней, Ракитин зашел в подъезд с неработающим домофоном, поднялся на третий этаж и позвонил в квартиру №7. Ему никто не открыл. Тогда он на всякий случай толкнул входную дверь, и та неожиданно поддалась. Это очень не понравилось Артему. Он настежь распахнул дверь, но увидел за ней только обшарпанные стены коридора и непритязательную советскую мебель, мало подходящую для жилища главного редактора успешной газеты. Да еще в нос ударил какой-то непонятный сладковатый запах. Осторожно ступая и озираясь по сторонам, Артем зашел в квартиру, почему-то на цыпочках прокрался по коридору, и заглянул в зал. А потом он, как ошпаренный, вылетел на лестничную площадку, трясущимися руками достал из кармана телефон и позвонил Главе города.
Глава 6. О пользе домашних заготовок
(среда, 18:00, трое суток до Дня вакцинации)
В полумраке кабинета Главы, где за большим столом сидело несколько человек, было тихо. Присутствующие, ошарашенные страшным известием, растерянно молчали в ожидании распоряжений Соловьева. А Евгений Васильевич, выждав паузу, кивнул начальнику городской полиции, полковнику Котову, и тот стал докладывать, обращаясь непосредственно к хозяину кабинета.
– Смерть потерпевшего наступила вследствие огнестрельного ранения в голову из пистолета около двадцати двух часов вчерашнего дня. Следов взлома в квартире не обнаружено. Судя по всему, убитый сам открыл преступнику. Его привязали веревками к стулу, а потом застрелили. Никаких улик, указывающих на личность убийцы, не найдено. Я по Вашему распоряжению немедленно прибыл на место преступления и вызвал оперативно-следственную группу. Осмотр квартиры и вынос тела мы осуществили предельно скрытно, шума не поднимали, как Вы и велели. Опрос соседей еще не проводили.
– И не надо пока, – пробурчал Глава, – давайте-ка, господа, для начала определимся, каким образом мы поступим с покойником. Кому, кроме здесь присутствующих, известно о смерти Бабушкина?
– По моему указанию убитый записан в протоколе как неопознанный труп, – сказал Котов, – тем более, что после выстрела в лицо опознать его затруднительно. Никаких посторонних пальцев в квартире не обнаружено, кроме отпечатков самого Андрея Николаевича, да еще некоего гражданина Ракитина. Кстати, а может это он и грохнул своего начальника?
Артем, сидящий рядом с полицейским, побелел, а все остальные слегка улыбнулись, оценив плоскую шутку полковника, немного разрядившую обстановку.
– А труп точно принадлежит Бабушкину? – спросил, прищурившись, Евгений Васильевич, – как вы его опознали, если не по лицу?
– Конечно Бабушкину, – уверенно ответил Котов, – хотя физиономия покойного обезображена выстрелом до неузнаваемости, но отпечатками пальцев трупа залапана вся квартира. Так что это точно он!
– Хорошо, я понял, – после некоторой паузы сказал Глава. – В таком случае спрашиваю еще раз – что будем делать с трупом? Вы же все прекрасно понимаете: смерть Андрея Николаевича нам сейчас совершенно не нужна. Вот если бы его застрелили пораньше, в самом начале возрождения «Зари коммунизма» …
Тут Соловьев осекся, внимательно посмотрел на участников совещания, но те сидели с каменными лицами, и он продолжил:
– Произойди это убийство на несколько месяцев раньше, народ еще только сильнее сплотился бы вокруг нас, и в память о погибшем за дело вакцинаторов герое, массово повалил колоться. Именем Бабушкина называли бы детей. Да ладно детей, можно было даже и улицу какую-нибудь на окраине в честь него переименовать. А сейчас что? А сейчас мы и так уже на третьем месте в Сибири по вакцинации, на второе и первое мы никогда не залезем, да нам туда и не надо. Зато теперь могут поползти всякие гаденькие слушки, мол власть не уберегла народного героя, а использовала его в своих пропагандистских целях, да бросила на верную смерть. А уж этот сучонок Иван Иванович Лопатин, будьте спокойны, из убийства Андрея Николаевича сможет раздуть такой костер, что люди, как тараканы, начнут метаться в ненужном для нас направлении. Да ко всему прочему еще и День вакцинации на носу, нам к празднику только смерти главного редактора не хватало!
– А может сами антиваксеры его и убили? – спросил Ракитин.
– Не думаю, – поморщился Глава, – зачем? Им точно так же не нужна его смерть, как и нам. Понимаешь, Артем, сейчас в городе установился пусть шаткий, но хоть какой-то баланс между противоборствующими силами. Каждый житель находится либо с одной, либо с другой стороны баррикад – с нами, или против нас. Однако ни властям, ни антиваксерам абсолютно не нужны события, которые могут изменить существующий баланс. Ведь никто не знает, что произойдет в результате такого изменения. Проще не рисковать и сохранить статус-кво. Поэтому всех вполне устраивает сложившееся положение, и раскачивать лодку никто из нас не собирается. А убить Бабушкина, это все равно, что перевернуть ее и утопить со всеми пассажирами. И кто из них в итоге выплывет, а кто утонет – одному Богу известно. Поэтому решиться на подобный шаг может только неведомая нам третья сила.
– Какая сила? – встрепенулся начальник управления ФСБ, полковник Бритвин.
– А вот вы и выясняйте, какая, это ваша работа, – отрезал Соловьев, – но давайте лучше о насущном. Прежде всего надо срочно решить, объявлять нам официально о смерти редактора или нет?
Евгений Васильевич был совершенно прав, поставив вопрос таким образом – известие об убийстве Андрея Николаевича могло привести к непредсказуемым последствиям, но и сокрытие преступления могло спровоцировать события еще более непредсказуемые. Выбрать из двух зол меньшее казалось невозможным.
Завязался жаркий спор, в котором не участвовал лишь прокурор города, старший советник юстиции Александр Александрович Беккер, занимавший свой пост еще с незапамятных времен. Злые языки в органах на полном серьезе рассказывали молодым коллегам, что Беккер представлял прокуратуру Шахтинска на коронации Елизаветы второй. Невысокий, плотный, с густой белой шевелюрой, городской прокурор сидел в своем уютном кресле без малого полвека. Ему было далеко за семьдесят, однако по остроте ума и сообразительности Александр Александрович мог дать фору любому. Но сейчас прокурор молча сидел на стуле и рисовал в блокноте какие-то загадочные квадратики, кружочки и треугольники.
– А может объявим, что он своей смертью помер, например, от инфаркта, или пьяный из окна выпал, да и похороним в закрытом гробу, – предложил Котов, – а дело об убийстве замнем, нам не впервой.
– Можно и так, – устало сказал Глава, которому подобная мысль тоже приходила в голову, – но все равно День вакцинации будет безнадежно испорчен самим фактом смерти главного редактора «Зари коммунизма», а этого допустить никак нельзя.
– Скажите, Артем? – внезапно вклинился Беккер в разговор, – а чем Бабушкин занимался в редакции?
– Да в последнее время ничем, – развел тот руками, – сидел в кабинете, и подписывал в печать Зарю.
Кроме Ракитина и Соловьева, никому из присутствующих не было известно об отстранении главного редактора от руководства газетой, поэтому Артем не стал развивать свою мысль дальше.
– Интересно. А он писал статьи, проводил планерки, совещания с персоналом? – спросил Сан Саныч.
– Нет.
– В таком случае, кто может заметить его отсутствие в редакции?
– Не знаю даже, – Ракитин пожал плечами, – если только охранники, да я.
– Насколько я помню, он ведь жил один? Ни жены, ни детей у него нет?
– Любовницы завалящей, и той не завел, – наябедничал Котов, которого никто не спрашивал.
Прокурор если и заподозрил какую-то недосказанность в словах о странном безделье Бабушкина, то оставил свои мысли при себе, кивнул, показывая, что допрос свидетеля окончен, и замолчал, а спор разгорелся с новой силой. Но спустя некоторое время все выговорились и затихли, так и не придя к определенному решению. И тут Беккер снова вступил в беседу.
– А зачем нам сейчас чего-то решать? – сказал он, – давайте пока просто выждем время, а там видно будет.
– А затем, дорогой Сан Саныч, что Бабушкина через два дня надо тайно или явно, но хоронить, ведь мертвый человек имеет свойство портиться, – язвительно сказал Соловьев.
– И мертвая ягода тоже имеет свойство портиться, – согласился Беккер.
Все присутствующие замолчали.
– Вы не представляете, сколько моя бабка садит смородины, – невозмутимо продолжил прокурор, – мы с ней и варенье варили, и бражку ставили, лишь бы не пропадала зря, а ее все больше и больше! Я со старухой и по-хорошему, и по-плохому, хотел уже выкорчевать половину кустов, так она ни в какую! Ну тогда я и купил морозильную камеру. Бабка завалит ее смородиной, а я приду со службы, зачерпну ягодки стакан и в кресло… сижу хрумкаю вместо мороженого, хоть и не люблю я такую кислятину… Но зато мир в семье сохраняется, а это ведь самое главное!
Все присутствующие продолжали молчать.
– У Вас же есть морозильная камера в судебно-медицинском отделении, – обратился Беккер к главному врачу городской больницы, тоже участнику совещания, – какая в ней температура?
– Минус двадцать два, – ответил тот.
– Даже ниже, чем в моей, у меня всего-то восемнадцать! Вот и засуньте туда Андрея Николаевича. Вскрытие пока не делайте. И пускай он там лежит себе потихоньку. Ведь, насколько я понял, его отсутствие никто даже и не заметит. А потом глядишь и придет подходящий момент, когда мы достанем редактора, разморозим, да и предъявим миру! Но пока пусть официально Бабушкин числится живым, и ни единая душа в городе не должна знать, что он мертв. А после Дня вакцинации спокойненько решим, как поступить с трупом. Там уже будет все равно – пусть хоть от инфаркта помирает, хоть из окна падает.
На этом, в тысячный раз подтвердив свою репутацию умнейшего человека, прокурор замолчал и вновь принялся рисовать в блокноте. А остальные участники совещания очень быстро составили план дальнейших действий.
– Найдите убийцу, и того, кто за ним стоит! – подытожил Глава, – отыщите мне сволочей, которые мутят воду в городе. Но следствие проводите с соблюдением всех мер секретности. О смерти главного редактора не должна узнать ни одна собака! Следующее совещание завтра здесь же в четырнадцать часов, в том же составе. Жду доклады о результатах расследования за сутки. И попробуйте только сорвать мне День вакцинации!!!
– Соседей Бабушкина ликвидировать будем? – деловито спросил Котов, – или для начала их просто задержим? Они же могли увидеть лишнего – и приезд опергруппы, и вынос трупа.
– Иди в жопу, – устало ответил Соловьев и на этом совещание закончилось.
Глава 7. Истеричный киллер
(среда, 18:00, трое суток до Дня вакцинации)
В полумраке кабинета следователя было еще тише, чем три дня назад. Даже часы с того времени больше не тикали, навечно зафиксировав для потомков исторический момент вербовки Олега.
– Я Вам дал свой личный телефон только на экстренный случай! – поморщился полицейский, – а уже через три дня Вы по нему позвонили и напросились ко мне на встречу.
– Так он и произошел, – дрожащим голосом сказал завербованный.
– Кто?
– Экстренный случай!
– Ну тогда рассказывайте, – майор придвинулся поближе. Вид Кузнецова, трясущегося мелкой дрожью, ему совсем не понравился.
– Я вчера убил Бабушкина, – выпалил Олег.
– Какого Бабушкина, неужели Андрея Николаевича? —удивился Антонов.
– Да, того самого, Зарю коммунизма!
– Странно, очень странно, – протянул полицейский. Он не видел в суточной сводке сообщения о смерти Бабушкина, да и прекрасно понимал – если бы главного редактора городской газеты убили, то вся полиция и он сам уже давно стояли бы на ушах. Поэтому словам Кузнецова следователь пока не поверил.
Три дня назад во время допроса, увидев, как после шутки о погашении кредитов загорелись глаза задержанного, Антонов решил завербовать незадачливого антиваксера, что и сделал неожиданно легко и быстро. Олег вакцинировался и получил от майора подробные инструкции. Ему было дано указание слушать и запоминать все, происходящее в партии, но самому ничего не предпринимать до встречи со связником, который назовет пароль и передаст Кузнецову дальнейшие указания.
Попутно полицейский придумал для новоявленного агента легенду, объясняющую его необычное освобождение необходимостью выполнения работ по демонтажу скоб с памятника вакцинаторам, и велел ему прийти завтра к десяти утра в мировой суд за приговором. По большому счету майор Антонов завербовал Кузнецова не ради выполнения какого-то конкретного задания, а скорее из-за неплохой премии, которую платили за каждого нового агента. Для экстренной связи он заставил Олега заучить наизусть свой личный номер телефона, но совершенно не ожидал, что всего через три дня его протеже позвонит ему и напросится на встречу.
– Давайте с самого начала, – сказал следователь, – рассказывайте все по порядку.
Олег заговорил.
– В понедельник утром я получил в суде приговор, а потом меня вызвали в штаб партии, где устроили еще один суд. Следа от инъекции наша врачиха не обнаружила, поэтому в мою легенду поверили. А когда все разошлись, Иван Иванович сказал, что скоро даст мне очень важное поручение, но перед этим я должен пройти проверку.
– Да, – кивнул полицейский, – мы прошлый раз говорили с Вами про возможность подобного развития событий. Секретарь антиваксеров любит такие шутки. Хотя странно, что он решил устроить проверку именно Вам.
– Ничего себе шутки! – воскликнул Олег, – он велел мне убить Бабушкина!
– Вот это уже необычно, – согласился Антонов, – как правило роль людей, которых требуется ликвидировать, исполняют сами члены партии.