Антиваксеры. Книга 1. Грустный праздник
– Да, Вы говорили, я помню. Я даже расстроился, когда услышал его имя – думаю, неужели Андрей Николаевич антиваксер? Быть этого не может!
– А Вам то, что переживать, если Вы сами из их компании?
– Ну просто я его знаю, он живет, то есть жил, недалеко от меня, на соседней улице. Когда Зарю эту снова начали выпускать, я все думал – какой талантливый человек, хоть и враг, но ведь достоин уважения! А он вдруг оказался предателем…
– В жизни и не такое бывает, – успокоил Кузнецова собеседник, – продолжайте, Олег Спиридонович.
– Так вот, вчера в десять вечера мы пришли к нему в подъезд, надели маски, перчатки, потом Штык позвонил в дверь…
– А кто такой Штык? —перебил следователь.
– Не знаю, робот какой-то, я его видел всего несколько раз, он совсем недавно в партии. Он пошел вместе со мной к Андрею Николаевичу.
Полицейский что-то записал в ежедневнике, а Олег продолжал.
– Бабушкин открыл, Штык его оглушил и потащил в зал. Там привязал к стулу, рот заткнул кляпом, – Олег вспомнил себя самого в таком же положении во время партийного суда, и у него сердце защемило от внезапно нахлынувшей, но несколько запоздалой жалости к Андрею Николаевичу.
– Я начал читать приговор, а с редактором случилась истерика. И Штык сразу-же сунул мне пистолет, наверное, хотел поскорей все закончить, – тут агент неожиданно заревел, а слезы ручьем потекли у него из глаз.
Майор подождал, пока истеричный киллер затихнет, протянул ему пачку салфеток, чтобы тот вытер лицо и высморкался, и сказал.
– Все правильно. Я же Вас об этом предупреждал. Пистолет то незаряженный. Таким способом в партии отбирают кадры. Если не смог выстрелить, то так и будешь всю жизнь ходить на митинги, и навсегда останешься рядовым пушечным мясом. А если смог, значит тебе можно доверить дела поважнее.
– Они что, всех так проверяют? – невольно изумился Олег.
– Да нет конечно, только тех, у кого, по их мнению, есть перспектива.
– Да ну, какая у меня может быть перспектива? – Кузнецов даже засмеялся и махнул рукой, несмотря на весь трагизм ситуации, – я же дурак!
– Возможно, – дипломатично сказал следователь, – зато Иван Иванович далеко не дурак, и он прекрасно умеет разбираться в людях, а значит что-то этакое он в тебе разглядел. Но давай уже, заканчивай рассказ, не томи.
– Я взял пистолет и нажал на спуск! Он щелкнул, а Бабушкин умер, – и тут Олег снова заревел.
– Как умер? – полицейский даже подскочил на стуле, – ты что, его застрелил?!
– Нет, – сквозь слезы проговорил незадачливый убийца, – пистолет просто щелкнул, а с редактором, наверное, инфаркт со страху случился.
– Вот видишь, – машинально сказал майор, до глубины души шокированный услышанным, – ты в нем сомневался, а он совсем даже не предатель!
– Не предатель, – согласился плачущий Олег.
– А что было дальше?
– Ничего, он вместе со стулом упал назад, Штык пощупал пульс, сказал, что Бабушкин мертв, и мы ушли. Штык велел мне идти домой, а сам отправился на доклад к Ивану Ивановичу.
– Да уж, ничего себе ситуация, – протянул полицейский. Такого драматического развития событий при вербовке агента он не мог предположить даже в самом страшном сне.
– А сегодня мне снова позвонили из партии, и велели в восемь вечера прийти к Ивану Ивановичу на аудиенцию, – жалобно глядя на собеседника сказал Олег, – а я боюсь!
И безжалостный киллер опять захлюпал носом.
А следователь принялся напряженно размышлять. После смерти Андрея Николаевича прошли почти целые сутки. И редактора за это время непременно должны хватиться коллеги. А найдя его связанный труп, вся полиция загудела бы как разворошенный улей! Возможно, Кузнецов что-то путает, и Бабушкин остался жив? Но тогда почему Олег до сих пор ходит на свободе, ведь по жалобе несостоявшейся жертвы его наверняка арестовали бы еще ночью? Хотя нет, убийцы надели маски, поэтому Андрей Николаевич мог их и не опознать. Но полиция в любом случае стояла бы сейчас на ушах, разыскивая незадачливых киллеров. Однако в ведомстве Антонова все пока было спокойно, и о происшествии с редактором никто ничего не знал.
Так и не придя к какому-либо определенному выводу, майор решил продолжить допрос.
– Вы точно не развязывали Бабушкина? – спросил он.
– Нет, мы сразу ушли.
– А может вам со Штыком показалось, что он умер? А если он просто потерял сознание от страха, а после вашего ухода очнулся?
– Не знаю, – развел руками Олег, – я к нему в квартиру больше не заходил.
– Можете назвать марку пистолета, который дал Вам напарник?
– Я не разбираюсь в них, – сказал Кузнецов, – да и не запомнил совершенно, не до того было. Вроде черный.
– А почему Вы только сейчас пришли ко мне, а не утром?
– Да я ведь со вчерашнего дня на принудительных работах, с восьми и до семнадцати, – объяснил завербованный, – куда я уйду? Ладно хоть телефон не отбирают, поэтому я и смог Вам позвонить. А как закончил работу, сразу поехал сюда, в полицию.
Следователь молчал минут пять, потом заговорил.
– Значит так, Олег Спиридонович, поздравляю, проверку в партии Вы, по всей видимости, прошли успешно. И теперь секретарь антиваксеров должен поручить Вам действительно серьезное дело. За Вами, скорее всего, начнут следить товарищи по партии, поэтому больше никаких контактов со мной, и никаких звонков. Через пару дней я пришлю своего сотрудника на Площадь торжеств, во время принудительных работ он к Вам подойдет, а Вы ему расскажете, какое задание получите сегодня у Ивана Ивановича.
Полицейский еще раз назвал пароль и отзыв, а Кузнецов их послушно повторил.
– Ну, с Богом, Олег Спиридонович! – майор пожал почти успокоившемуся и гордому агенту руку, – до встречи остался всего час, езжайте в свой штаб, и ничего не бойтесь. Только, умоляю Вас, никого не убивайте, не посоветовавшись сначала со мной!
Глава 8. Юридические тонкости
(среда, 19:00, трое суток до Дня вакцинации)
В полумраке центральной площади Шахтинска было тихо и пустынно. На ней давно не проводилось никаких мероприятий, не работал фонтан, сама площадь по всему периметру ощетинилась ограждениями, а доступ на нее преграждал полицейский наряд. Полковник Котов из окна своего кабинета, с высоты третьего этажа здания ОВД, с грустью посмотрел вниз, вспомнив невольно прежние времена и понимая, что они никогда уже больше не вернутся.
– Ну и какую цель Вы преследовали, товарищ майор, отпуская на свободу опасного преступника? – спросил он, отвернувшись от окна и обращаясь к сидящему перед ним следователю.
– Да разве же он преступник, товарищ полковник, тут произошла какая-то нелепая случайность, – Антонов попытался было вскочить, но Котов жестом остановил его.
– Да нет, дорогой мой, – сказал неторопливо полковник, – не случайность, а самая настоящая преступная небрежность! Гражданин Кузнецов – убийца, а Вы, товарищ майор, соучастник убийства. Судите сами: сначала Вы ввели в заблуждение завербованного агента, убедив его в том, что проверка в партии – это такое безопасное и веселое развлечение с игрушечными пистолетиками. А потом, когда в ходе проверки Кузнецов не понарошку, а взаправду убил известнейшего в городе человека и прибежал к Вам с повинной, Вы даже не задержали его, а преспокойно отпустили на свободу. И кто Вы после всего этого, если не преступник? Лет на пять отсидки, товарищ майор, Вы своими деяниями уже заработали. А агент Ваш теперь окончательно уверится, что он может и дальше валить всех подряд направо и налево. Ведь после очередного убийства добрый куратор его снова пожурит, да и отпустит с миром.
– Да я даже и не думал, что Олегу на самом деле организуют проверку, – попытался оправдаться Антонов. – Я просто на всякий случай рассказал ему во время вербовки о такой возможности. Он же обычная мелкая сошка, я и сам не пойму, зачем секретарь антиваксеров отправил его к Бабушкину?
– Но в итоге проверка состоялась, и эта, как Вы метко изволили выразиться, мелкая сошка мимоходом взяла, да и убила главного редактора «Зари коммунизма». А он, на минуточку, был основным рупором городской пропаганды! Нормально да? Вы хоть представляете себе последствия такого убийства? Сами теперь будете статьи в газету писать? Хотя нет, кто Вам в тюрьме разрешит заниматься творчеством? Кстати, а где протокол допроса?
– Я не вел его.
– Еще Вам плюсик к сроку. Так, глядишь, червонец и наскребем, – Котов довольно потер руки.
Подчиненные полковника хорошо знали, что в общении с ним очень сложно понять, в каком случае он шутит, а когда говорит серьезно. И Антонов пока предпочел промолчать.
– Кстати, а почему Вы рассказали все это именно мне? – спросил после паузы полковник, – а не своему руководителю, начальнику следственного отдела?
– Очень странно, что о смерти главного редактора никто ничего не знает, – пояснил майор, – и я подумал – а может информацию об убийстве скрыли, чтобы не посвящать в нее лишних людей? Поэтому я и решил обратиться напрямую к Вам. Хотя, агент мог просто ошибиться, и Бабушкин сейчас на самом деле жив и здоров. Но, в таких вещах лучше перебдеть, чем недобдеть.
– Кузнецов твой не ошибся, – хмуро сказал Котов, – Андрей Николаевич действительно мертв, а его смерть держится в строжайшем секрете. Мы даже соседей редактора ликвидировали, чтобы исключить утечку информации, а теперь и тебя придется убрать. Жалко, работник то вроде был неплохой.
Следователь снова предпочел промолчать. После разговора с Олегом, майор с полчаса сидел у себя в кабинете, пытаясь понять, как ему поступить дальше. Почему он решил отпустить Кузнецова? Да потому, что догадывался – на встрече с секретарем партии должно произойти какое-то важное событие, а советоваться с кем-то и согласовывать свое, по сути дела незаконное решение, времени у Антонова совсем не было. И он решил пойти на риск, и отпустил незадачливого убийцу на свободу, а теперь пытался сообразить – к кому из начальства явиться с повинной.
Однако судьба сама все решила за майора. Пока он в полном замешательстве сидел у себя кабинете, к нему вдруг заглянул полковник Котов – тому срочно понадобились дела по завербованным членам партии антиваксеров. Увидев выражение лица подчиненного, начальник полиции поинтересовался причиной его растерянности, и тогда следователь все рассказал полковнику. А их дальнейший разговор проходил уже у Котова в кабинете.
А сам Котов, десять минут назад вернувшийся с совещания у Главы, был, честно говоря, поражен тем, с какой скоростью нашелся убийца Бабушкина. Вот только стройную картину преступления портила одна маленькая, но в корне все меняющая неувязочка.
– Знаешь, в чем незадача, товарищ майор? – спросил полковник, продолжая стоять у окна, – в том, что врет твой гражданин Кузнецов!
– Как врет?
– Как Троцкий! Но не наш, который Максим, а настоящий, которого ледорубом по башке стукнули. Бабушкин мертв, спору нет. Вот только умер он совсем не от страха, а от огнестрельного ранения в голову!
Следователь побледнел.
– Дело передано в ФСБ, – продолжал Котов, – все детали засекречены. Однако, про Кузнецова наши коллеги из безопасности похоже ничего не знают, а то его бы уже задержали.
Он замолчал и на некоторое время задумался.
– Значит так, – наконец сказал полковник, – картинка преступления мне пока не ясна, но я склоняюсь к тому, что гражданин Кузнецов водит нас за нос. Возможно, он гораздо хитрее, чем пытается казаться. Вряд ли кто-то еще, кроме него, мог прийти в квартиру Бабушкина и застрелить газетчика. Или под дверью у редактора очередь из киллеров стояла?
– А какова причина смерти Андрея Николаевича? Вскрытие провели? Может в него выстрелили уже в мертвого?
– Исследование трупа не делали, и пока не собираются. А Бабушкин до особого распоряжения не умер, а числится живым и здоровым.
– Как так?
– А вот так! Что ему сделается в морозильной камере? Он там еще всех нас переживет. Слушай, а может редактор действительно потерял сознание, а Штык потом вернулся и пристрелил его по-настоящему? Но зачем ему понадобилась смерть Бабушкина? Чтобы подставить Олега? Но тогда проще сразу было дать Кузнецову заряженный пистолет. А вообще-то, судя по следам крови в квартире, выстрел сделан по сидящему и живому, а не по лежащему и мертвому человеку. Кстати, кто он такой, этот твой Штык? Дело на него есть?
– Я не знаю, – сказал Антонов, – оперативной информации на Штыка у меня нет. Судя по словам Кузнецова, он появился у антиваксеров недавно. Какой-то боевик, наверное.
– Значит так, – повторил Котов, – раз уж ты, товарищ майор вляпался по уши в это дело, ты теперь и занимайся им. ФСБ пусть копают сами по себе, а мы зайдем с другой стороны. Ты должен выяснить следующее. Для чего рядовому и не самому умному члену партии устроили проверку с пистолетом? Почему жертвой выбрали именно Бабушкина? Случайно или сознательно его убили? И вообще, в ходе проверки ли он убит? Какое задание Иван Иванович поручит сегодня твоему подопечному? И кто такой Штык? Хотя насчет Штыка отбой, им займутся другие сотрудники. Здесь секрета нет, его можно разрабатывать официально. Когда планируешь связь с Кузнецовым?
– Он сейчас ежедневно с восьми до семнадцати на принудительных работах, на Площади торжеств, я сказал, что свяжусь с ним через пару дней с помощью своего сотрудника.
– Нет, мы не можем терять впустую целых два дня! И никаких посторонних людей в это дело не впутывай! Завтра утром езжай на площадь и встречайся с агентом лично. Тем более, вы с ним уже наладили дружеские отношения – он убивает, а ты ему грехи отпускаешь.
Котов наконец отошел от окна, сел в большое кожаное кресло и пристально посмотрел на следователя.
– Ты сделал все хоть и незаконно, но правильно. И то, что догадался рассказать про Олега именно мне, а не пошел к непосредственному начальнику, тоже верно. Я думаю, вопрос о твоей ликвидации мы пока отложим. Кузнецов – это наш ключ. Осталось только узнать, какую дверь он нам откроет.
Глава 9. Незадачливый поэт
(вторник, 22:00, четверо суток до Дня вакцинации)
В полумраке огромного, обшитого золотистым деревом кабинета главного редактора «Зари коммунизма» было тихо. Тишину нарушал лишь очередной кандидат в члены литературного кружка, который, волнуясь и не отрываясь от бумажки, декламировал свои выстраданные сердцем вирши представительному жюри. А по большому счету, даже и не всему жюри, довольно благосклонно относящемуся к творчеству доморощенных поэтов, а его суровому председателю – редактору газеты Льву Абрамовичу Рубинштейну.
Сам Лев Абрамович был столичным литератором, которого непредсказуемая судьба закрутила после одного темного и никому не интересного происшествия, а потом разжевала и выплюнула на должности простого редактора глубоко провинциальной газеты. Вопреки опасениям местных журналистов, Рубинштейн воспринял неожиданный удар (а может и подарок) судьбы с пониманием, приехав в Шахтинск, своим столичным происхождением козырять не стал, а спокойно занялся привычным для него делом. Специалистом он оказался классным, очень быстро и легко влился в новый коллектив, поэтому через пару месяцев никто в редакции уже и не вспоминал о былых предубеждениях.
Именно Льву Абрамовичу и пришла в голову идея организовать при газете литературный кружок, в который можно будет набрать начинающих, непрофессиональных поэтов, огранить их талант и явить всему миру, ну или хотя-бы читателям Зари. Рубинштейн пошел со своим предложением к главному редактору, ожидаемо получил от того полную поддержку и начал действовать.
Через несколько дней на четвертой полосе «Зари коммунизма» появилось объявление о наборе самодеятельных авторов в литературный кружок, а также была назначена дата прослушивания кандидатов, из которых Лев Абрамович и намеревался создать костяк своего нового творческого союза.
Реальное количество доморощенных поэтов, решивших вступить в кружок, превзошло все, даже самые смелые ожидания. Никому не известные бухгалтеры Пушкины и токари Лермонтовы из провинциального Шахтинска вдруг наперебой захотели явить свой гений миру и начали атаковать как «Зарю коммунизма» в целом, так и Льва Абрамовича Рубинштейна в частности. Желающих оказалось настолько много, что прослушивание кандидатов пришлось проводить в течение нескольких дней.
Но увы, к огромному сожалению жюри, подавляющее большинство слесарей и инженеров, мнящих себя поэтами, таковыми и близко не являлись. Рубинштейн, будучи профессиональным литератором, с первых же строк, прочитанных очередным претендентом, моментально понимал, что брать тому в руки перо и бумагу категорически противопоказано. И на третий день прослушивания он уже еле сдерживался. За предыдущие два дня, среди утопившего Льва Абрамовича моря псевдопоэтов, он с трудом выбрал лишь трех-четырех кандидатов, которым в столице сразу бы дал от ворот поворот, но здесь, в глухой провинции, от безысходности решил с ними позаниматься.
И вот, в полумрак огромного, обшитого золотистым деревом кабинета вышел очередной претендент в члены литературного кружка. Здесь, наверное, надо пояснить, почему главный редактор отдал на откуп Рубинштейну и компании именно свое рабочее место, а не отправил членов жюри в зал заседаний. Однако причина этому была в то время всем хорошо понятна – под предлогом занятости кабинета и невозможности выполнять свои прямые обязанности, Главный мог спокойно выпить пива в городском парке, имени то ли Чехова, то ли Горького, расположенном прямо напротив здания редакции.
Итак, очередной кандидат вышел в свет, вытащил из кармана мятую бумажку, и в наступившей гулкой тишине полились очередные волшебные строки:
– Мой час настал! Моя душа поет!
А тело бренное летит вперед!
Иду я на завод и не дождусь,
Когда же в цех родной опять вольюсь!
– Еще что-нибудь есть? – хрюкнул Рубинштейн, сдерживаясь из последних сил.
– Да, из философского! – скромно сказал кандидат в поэты, перевернул листок другой стороной и прочел:
– В моей душе бумаги пустота!
В моей руке чернила расплескались!
Но как мне выразить дыханье молотка?
И как мне показать станка усталость?!!!
И тут Лев Абрамович сорвался.
– Голубчик, простите, ради бога, но я Вас перебью, – предельно вежливым тоном сказал он, – а почему Вы решили, что стихи про дыханье молотка будут людям интересны?
Кандидат растерянно посмотрел на Рубинштейна и замялся.
– Представьтесь, пожалуйста, – попросил Лев Абрамович обманчиво ласковым голосом.
– Я Лопатин Алексей Романович, мне двадцать восемь лет, работаю на заводе «Красный октябрь» слесарем пятого разряда, – ответил кандидат.
– Слесарь Вы, наверное, неплохой, – Рубинштейн ободряюще улыбнулся, – а вот стихи Ваши, Алексей Романович, не очень… Еще раз спрошу – с какой стати Вы решили, что они будут людям интересны и их непременно следует явить всему миру? Зачем Вы поведали нам о скрытом от руководства завода живом молотке? И оповестили всю страну о не выспавшемся станке?
Кандидат совсем растерялся, покраснел, что-то тихо промычал себе под нос, но ничего членораздельного сказать не смог. А Лев Абрамович лишь начинал набирать обороты.
– Я совершенно не подвергаю сомнению Вашу квалификацию, уважаемый Алексей Романович! – повысил он тон, – вы, наверное, прекрасный слесарь! Ведь пятый разряд кому попало не дают! Ну так идите, возьмите в руки молоток и постучите им со всей дури по этому Вашему уставшему станку, только не сломайте пожалуйста! Ни станок, ни молоток! А то вдруг молоток перестанет дышать, придется вызывать ему скорую помощь, делать искусственное дыхание, к Склифосовскому с сиренами везти!
Лев Абрамович уже кричал.
– Вы знаете, как тяжело оживлять молотки, дорогой мой Алексей Романович? Наша советская медицина до сих пор не умеет этого делать!!! Вся надежда исключительно на Ваш поэтический дар!!! На то, что молоток услышит Ваши стихи и оживет! Хотя потом он, конечно, пойдет и утопится с горя, чтоб Ваших виршей никогда больше не слышать! Молотку это не сложно, скажу Вам по секрету, он железный – бульк, и утонул! А производство по Вашей вине потеряет ценный и нужный инструмент!!! Да и станок так и не ляжет спать, а всю ночь будет ворочаться, в переживаниях о молотке!
Лев Абрамович, спустив наконец пар, отпил воды из стакана, немного отдышался и продолжил уже спокойным, деловитым и дружелюбным тоном.
– Алексей Романович, дружище, послушайте моего доброго совета – пожалуйста, никогда больше не сочиняйте стихов. Ваши вирши дерьмо, а Вы – отличный слесарь, но дерьмовый поэт. Пишите лучше инструкции по эксплуатации молотков… Следующий!
Глава 10. Болевые точки
(вторник, 22:30, четверо суток до Дня вакцинации)
И тут Иван Иванович проснулся. Он ждал Штыка, который вот-вот должен был прийти с отчетом об устрашении Бабушкина, и сам не заметил, как уснул в своем уютном кресле. И ему снова приснилась та глупая и приключившаяся с ним без малого сорок лет назад история, которая, как он всегда считал, навеки забыта и надежно похоронена в глубине его памяти. Давным-давно умер Лев Абрамович Рубинштейн, вернувшийся во время перестройки обратно в столицу, много лет назад распался литературный кружок при «Заре коммунизма», да и все его члены давно умерли, не достигнув, к сожалению, ни малейших творческих высот, а жив остался лишь постаревший Иван Иванович, тот самый незадачливый поэт, попавшийся когда-то под горячую руку бесцеремонному литератору Рубинштейну. После той страшной и публичной экзекуции молодой слесарь никогда в жизни не пытался писать стихи. И он считал всегда, что эта старинная история давно им пережита, положена на дальнюю пыльную полку его обширной памяти, и никогда больше не сможет задеть какие-либо чувствительные струны его замшелой души. Но, как выяснилось недавно, Иван Иванович очень сильно ошибался.
Секретарь антиваксеров, надо сказать, всегда относился к своему главному противнику в стане врага довольно-таки равнодушно, хотя причин для искренней ненависти к Андрею Николаевичу Бабушкину у него, казалось, было в избытке. Ведь неожиданное возрождение «Зари коммунизма» стало сильнейшим аргументом в пользу власти для тех горожан, которые пока еще не определились со своим отношением к вакцинации, или, проще говоря, для колеблющихся. Всех этих людей могла и должна была привлечь на свою сторону партия антиваксеров, но все они, благодаря умелой пропаганде Андрея Николаевича, перешли в стан подлых вакцинаторов.
Однако, Иван Иванович не испытывал ненависти к Бабушкину по двум простым причинам. Во-первых, вся эта людская пена, колышущаяся туда-сюда, для секретаря антиваксеров не представляла никакой ценности. Человек, не имеющий собственных убеждений, или постоянно меняющий их под воздействием устного либо печатного слова, по мнению Лопатина не заслуживал ни внимания, ни уважения. А во-вторых, даже хорошо, что Бабушкин своими действительно талантливыми статьями перетащил эту пену на сторону власти. Ведь в противном случае колеблющиеся стали бы частью его, Ивана Ивановича выстраданной и выпестованной команды. А при малейшей опасности они бы сбежали в стан вакцинаторов, или сделали вид, что оказались в партии случайно. А таких людей секретарь особенно ненавидел. Настоящих, идейных врагов он искренне уважал, а проституток, еженедельно меняющих мнение от дуновения ветра, всего лишь презирал. Поэтому у него и не было абсолютно никакой ненависти к Андрею Николаевичу Бабушкину. До одного недавнего момента, который все изменил…
Неутомимый Андрей Николаевич практически в каждом номере «Зари коммунизма» демонизировал образы и главы, и секретаря антиваксеров. Эта сладкая парочка то совращала молодых членок партии, пользуясь своим высоким положением (читая такое, Иван Иванович всегда мечтательно крякал), то разворовывала партийный бюджет, собранный с последних копеек нищих и голодных пенсионеров-антиваксеров, то лично подрисовывала усы фигуре Первого вакцинатора, сидя на его шее и демонически хохоча, то вообще планировала взорвать памятник, чтобы осколками рухнувшего монумента засыпало как можно больше привитых горожан на Площади торжеств, то… короче, объять всю величину коварных замыслов двух друзей-антиваксеров было невозможно. В каждом номере Зари они придумывали очередную гадость власти и вакцинированным гражданам. Конечно, доставалось от Бабушкина и другим членам партии, но уже гораздо меньше, по остаточному принципу.
Но Иван Иванович, каждый день читая про свои залихватские похождения, довольно улыбался. Вся эта газетная чернуха шла ему лишь на пользу. Ведь в результате ее воздействия на умы шахтинцев, в партии остались только по-настоящему лояльные и верные люди, не подверженные влиянию официальной пропаганды. Количество антиваксеров, благодаря Бабушкину, невольно переросло в их качество. И все они были холодны и готовы к борьбе.