Антиваксеры. Книга 1. Грустный праздник

Глава 11. На все, что происходит, существует несколько точек зрения

(вторник, 23:00, четверо суток до Дня вакцинации)

Ошарашенный страшным известием секретарь растерянно смотрел на стоящего перед ним невозмутимого Штыка.

– Что значит, Бабушкин мертв? – переспросил он, не веря своим ушам, – и как вы умудрились его убить?

Штык появился в партии совсем недавно, месяца три назад. После очередного несанкционированного мероприятия его притащил к Лопатину Востриков. Размахивая руками и захлебываясь от возбуждения, доцент поведал остросюжетную детективную историю о том, как на митинге его хотели поймать полицейские подонки с дубинками, как он пытался спастись от них, но не смог, и как озверевшие сатрапы в конце концов прижали несчастного доцента к забору, намереваясь предать его лютой смерти. Не имея пути к отступлению, Востриков стал смеяться в лицо негодяям в бушлатах, и выкрикивать антиваксерские лозунги, твердо решив погибнуть, но не сдаваться на милость победителя. Однако в этот критический момент откуда ни возьмись вынырнул Штык, перекинул доцента через забор и увел его от неминуемой смерти одному ему известными ходами. Звери с дубинками, шумно дыша и изрыгая проклятья, долго гнались за героями, но так и не смогли их догнать – Востриков и Штык сумели затеряться в темноте узких проездов гаражного кооператива, граничащего с Площадью торжеств. Закончив рассказ и немного успокоившись, доцент попросил немедленно принять своего неожиданного спасителя в партию и лично поручился за него.

Штык стоял возле Вострикова с каменным лицом и молчал. Он сразу понравился Ивану Ивановичу своим ледяным спокойствием, хотя и несколько напрягал секретаря холодным и слишком уж уверенным взглядом серых пустых глаз. Штыку исполнилось двадцать пять лет, после службы в армии он пытался устроиться в полицию, но из-за наличия судимого родственника его туда не взяли. Поэтому он работал в шиномонтажке, недалеко от Площади торжеств, а на митинге оказался случайно, идя домой после смены. Но, увидев толпу омоновцев, с улюлюканьем гоняющих по площади доцента, словно зайца, Штык вдруг решил помочь несчастному и спасти его от расправы, ведь полицейских он немного недолюбливал, после того как сам не сумел вступить в их ряды. Он не был привит – хозяин шиномонтажа сертификатов не требовал, а Штык такую инициативу не проявлял, считая, что с его богатырским здоровьем не справится ни одна зараза. «Зарю коммунизма» он никогда не читал, да и вообще не знал о существовании такой газеты. Он сказал свое настоящее имя Лопатину, а для всех других остался просто Штыком.

Через пару недель весьма удачно подвернулась операция, в которой можно было проверить нового члена партии. Глупые игры с незаряженными пистолетами секретарь придумывал лишь для того, чтобы позабавиться, да отсеять никчемных кандидатов, рвущихся занять высокое положение в партии, но ничего из себя не представляющих. А серьезных претендентов Иван Иванович проверял серьезной работой. За свою долгую жизнь он хорошо понял одну парадоксальную вещь – к власти следует допускать только тех, кто к ней совсем не стремится. Заняв высокие посты, такие люди сразу начинают работать – без громких и пышных заявлений, однако очень качественно и эффективно. А людишки суетливые, шумные, всегда уверенные в себе, считающие, что им любая должность по плечу, на деле оказываются бестолковым и беспомощным брехлом, кроме произнесения речей ничего больше делать не умеющим. Таким, например, был номинальный глава партии антиваксеров Максим Львов, по кличке «Троцкий», хотя надо отметить, что на своем посту он полностью устраивал Ивана Ивановича. Кто-то ведь должен организовывать митинги и толкать на них пламенные речи. А эту работу Троцкий выполнял великолепно.

Итак, для проверки Штыка весьма удачно подвернулся один из городских бизнесменов, владелец сети местных магазинчиков, и по совместительству ярый антиваксер. Когда общественное мнение в Шахтинске еще не определилось с отношением к вакцинации, он громче всех кричал на митингах и ежемесячно переводил в партийный фонд небольшую для него, но заметную для антиваксеров сумму. Когда-же общественное мнение переметнулось на сторону вакцинаторов, он моментально стих, перестал ходить на митинги и начал задерживать взносы. А в один прекрасный день бизнесмен подошел к Ивану Ивановичу и стал рассказывать ему, отводя глаза и запинаясь, жалостливую историю о том, как тяжело вести бизнес, как федеральные сети душат мелких местных предпринимателей, и что он, к огромному своему сожалению, больше не имеет возможности перечислять взносы в партийный фонд, да и вообще работа отнимает у него уйму сил, поэтому, наверное, ему придется на некоторое время покинуть партию, хотя в душе он и останется ее самым горячим сторонником, и прочее, и прочее, и прочее…

Лопатин никак не отреагировал на этот полный боли и страдания монолог, но в тот же вечер бизнесмена навестил Штык. Видимо он имел определенный дар убеждения людей, поскольку после его визита предприниматель возобновил платежи, а насчет выхода из партии больше не заикался, хоть и обходил теперь десятой дорогой и всех антиваксеров в целом, и их секретаря в частности. Но деньги стал переводить исправно, а ничего другого от него и не требовалось.

После еще нескольких блестяще выполненных поручений Штык занял доверенное место в партии. Поэтому именно его и отправил сегодня Иван Иванович в гости к Бабушкину, в качестве напарника Олега. Секретарь уже три месяца жаждал мести, но ему все никак не подворачивался подходящий кандидат для участия в операции устрашения. Разумеется, у Лопатина и в мыслях не было убивать оппонента. Он хотел лишь как следует припугнуть его, отомстить за все страдания, причиненные той глупой статьей, и дать понять зарвавшемуся редактору, что есть определенные вещи, о которых ему в своей желтой газетенке лучше никогда не упоминать.

Вот только после имитации казни и щелчка пистолета, несостоявшаяся жертва вполне может побежать с заявлением о покушении к силовикам, а те разовьют по такому случаю бурную деятельность и начнут рыть землю в поисках незадачливого убийцы. Поэтому на роль киллера требовалось найти человека, которого можно будет безболезненно слить властям, а никчемный Олег Кузнецов для такой роли прекрасно подходил. Ну а от Штыка требовалось всего лишь проследить, чтобы операция прошла без сучка и без задоринки, и оставаться в тени, ведь никакой информацией о нем полиция не обладала, а Кузнецов, кроме клички, ничего о напарнике не знал.

Тем временем Штык заговорил, отвечая на заданный ему вопрос о причине смерти главного редактора «Зари коммунизма».

– Моя вина. Я заранее вытащил обойму. Но забыл о патроне в стволе, не проверил. Кузнецов прочитал приговор, я дал ему пистолет, он выстрелил и убил Бабушкина.

– Да что ты мне тут по ушам ездишь, – закричал обычно невозмутимый секретарь, – из этого пистолета нельзя никого убить!

– В музей к Смирнитскому сегодня приехала какая-то проверка, и он не смог мне вынести ТТ, – объяснил Штык, – поэтому я и пошел на операцию со своим оружием.

Одним из членов партии антиваксеров был сотрудник местного краеведческого музея Вилен Егорович Смирнитский, работающий там еще дольше, чем Беккер в прокуратуре. Он, имея неограниченный доступ к запасникам, по просьбе Лопатина периодически выносил с работы старый деактивированный пистолет ТТ, который хоть и умел устрашающе щелкать, но давно лишился возможности стрелять.

– Откуда же у тебя боевое оружие? – изумился Иван Иванович.

– Раздобыл по случаю, – ответил Штык уклончиво.

– Раздобыл, а пользоваться не научился?!

И тут в глазах боевика впервые появились хоть какие-то эмоции.

– Я же говорю, – с некоторой растерянностью сказал он, – моя вина, не проверил, забыл про патрон в стволе, редко стреляю.

Шокированный и раздавленный страшным известием, секретарь партии замолчал, оказавшись в полнейшей растерянности. Ведь он всего лишь хотел услышать от Штыка рассказ о том, как связанный Бабушкин пучил глаза от страха, когда неожиданно явившиеся к нему убийцы читали приговор, как он извивался на стуле под прицелом ТТ, моля о пощаде, а еще идеально было бы узнать, что редактор обмочился, когда направленный ему в лоб пистолет оглушительно щелкнул. Но Штык рассказал совсем о другом. Андрей Николаевич Бабушкин убит. И тогда, оправившись от секундного шока, Иван Иванович начал лихорадочно соображать, как ему поступить дальше.

Глава 12. Мысли Ивана Ивановича

(вторник, 23:30, четверо суток до Дня вакцинации)

В полумраке комнаты, где сидел в кресле съежившийся и растерянный секретарь партии, а рядом невозмутимо стоял Штык, было совершенно тихо. Иван Иванович напряженно думал.

Он превосходно понимал, что убийство главного редактора «Зари коммунизма» произведет в городе эффект разорвавшейся бомбы. Полиция и ФСБ умеют работать, когда захотят, поэтому найти исполнителей и заказчиков преступления им не составит никакого труда. А значит, надо срочно уходить на нелегальное положение, и ему и Штыку. Вот только, как поступить с Олегом, с таким ненужным, но очень опасным свидетелем? Убрать его от греха подальше, пока есть время? Но, с другой стороны, если Иван Иванович уйдет в подполье, это и станет прямым доказательством его вины. Нет, лучше пока вести себя как обычно, не вызывая ненужных подозрений. А Кузнецову можно устроить несчастный случай, пусть он, например, свалится с памятника вакцинаторам, когда будет срезать с него скобы. Вполне себе достойная смерть, да и лишний мертвый герой антиваксерам не повредит.

– Вы наследили в квартире? – спросил секретарь.

– Нет, – уверенно ответил Штык, – мы заранее надели маски и перчатки, камеры видеонаблюдения в том районе отсутствуют, сотовые мы с собой не брали. Вряд ли нас смогут быстро найти.

– А если идентифицируют пистолет?

– Я избавлюсь от него на всякий случай. А гильзу я после выстрела подобрал.

– Но пуля то в убитом, наверное, осталась?

– Пуля без оружия и гильзы им ничего не даст, на этот счет не переживайте.

– Ну хорошо… да, кстати, а как вообще повел себя Олег после выстрела? – невольно заинтересовался Иван Иванович.

– Ну он то думал, что действительно должен убить Бабушкина. Побледнел, весь затрясся, но держался молодцом. Не упал, сознание не потерял, даже пистолет не выронил. Да я и сам немного растерялся, не ожидал выстрела. Хорошо хоть, заранее в сторону отошел, а то бы запачкался в крови. Потом опомнился, забрал гильзу, вытащил Кузнецова из квартиры, и пошел к Вам.

– А соседи могли услышать выстрел?

– Могли, конечно. Но этажом ниже Бабушкина на весь подъезд орали какие-то алкаши. Если даже кто-нибудь посторонний и услышал хлопок, то вполне мог подумать на них.

– Хорошо, – машинально ответил секретарь, а ему в голову пришла интересная мысль.

А станет ли вообще власть объявлять о смерти Бабушкина в такой неподходящий для нее момент, перед Днем вакцинации? Ведь реакция горожан на убийство Андрея Николаевича может оказаться весьма и весьма неоднозначной! Если власти не сумели уберечь от смерти свой главный рупор пропаганды, то на какую тогда защиту смеет рассчитывать простой житель города? Да и партия антиваксеров сможет раздуть из убитого редактора неплохой костер и знатно проехаться по этой теме, взбудоражив умы граждан и сделав им отличный подарок ко Дню вакцинации. Хотя, конечно, в администрации могут просто замять факт убийства и объявить, будто Бабушкин умер, ну скажем, от банального инфаркта, тем самым немного сгладив ситуацию.

Сам того не подозревая, Иван Иванович рассуждал точно также, как и Глава города, Евгений Васильевич Соловьев. И чем дольше думал Лопатин, тем лучше он понимал, что ему не стоит пока предпринимать никаких активных действий, а надо посмотреть сначала, как поступит в этой ситуации власть. Разумеется, даже если Бабушкина объявят умершим от инфаркта, его убийство все равно будут расследовать, хоть и в строжайшей тайне. Но какие улики у следствия могут быть против антиваксеров? Да никаких. Если Штык с Олегом не оставили в квартире следов, то выйти на них будет очень трудно. Тем более, что у партии антиваксеров не имелось на данный момент ни единой причины убивать Бабушкина, и силовики об этом прекрасно знали. Внезапная смерть редактора оказалась одинаково невыгодна сейчас и властям, и их противникам.

Хотя, конечно, не стоило заниматься самообманом. Иван Иванович вполне представлял себе возможности современной криминалистики, и прекрасно понимал – убийц в конце концов разыщут, пусть и не сразу. А найдя их, моментально поймут, кто является настоящим заказчиком преступления. И в ФСБ никто не будет слушать версию несчастного поэта о том, что все произошедшее – лишь невинная шутка, ведь фсбешникам неведомы творческие муки. И сядет тогда Иван Иванович очень надолго. А с учетом его преклонного возраста – навсегда.

– Как ты думаешь, труп Бабушкина обнаружили? – спросил секретарь.

– Сомневаюсь, – ответил Штык, – живет он один, вряд ли кто сегодня придет к нему в гости, полночь скоро. Думаю, хватятся завтра, когда он не появится на работе.

– А Олег случайно не побежит в полицию? Вдруг нервы сдадут, пойдет, да и все там расскажет? – спросил Иван Иванович.

– А зачем? Его же сразу арестуют. Он хоть и дурак, но не до такой степени. Тут пожизненным пахнет, если дело на него заведут, – ответил Штык.

– Да кто его знает, – медленно проговорил секретарь, – давай ка на всякий случай сделаем так. Ты присмотри до утра за Кузнецовым, чтобы он не побежал сдаваться сдуру, а кого-нибудь из наших отправь потолкаться возле дома Бабушкина. Только сам не вздумай там появляться.

– А за домом для чего наблюдать? – спросил Штык.

– Я хочу знать, во-сколько труп найдут, и как обставят дело, официально или нет. Если открыто объявят об убийстве, то начнется опрос соседей, приедет скорая, куча полиции, все на ушах будут стоять. А если решат замять пока смерть редактора, то по-тихому увезут труп, и сохранят его убийство в тайне. А мы с тобой в итоге поймем, куда нам дальше двигаться. А то может в лес пора уходить, в партизаны, – Иван Иванович невольно улыбнулся.

И вдруг в голову ему пришла гениальная мысль, как выйти сухим из воды в сложившейся ситуации. Если всем известно, что антиваксерам не нужна смерть Бабушкина, значит надо найти тех, кто в ней заинтересован, да и сдать их в руки ФСБ. Может ведь объявиться в городе какая-нибудь новая крайне радикальная организация, решившая начать свою преступную деятельность с эффектного и громкого убийства? Конечно! А если не может, так значит надо помочь ей родиться на свет. И хитрый Иван Иванович уже начал догадываться, кто из знакомых ему людей сумеет возглавить эту организацию.

Глава 13. Мать

(вторник, 22:30, четверо суток до Дня вакцинации)

В полумраке темного двора, куда Олег зашел, чтобы срезать путь, было тихо. Они со Штыком расстались у подъезда Бабушкина. Напарник растворился в черноте улицы, а киллер уныло поплелся домой, стараясь хоть немного привести в порядок мысли. Жил он недалеко от Андрея Николаевича, на Калужской, и пошел напрямик, через знакомые дворы. Когда он заметил компанию людей, стоящих возле одного из домов, было уже слишком поздно сворачивать или убегать.

– Эй дядя, закурить есть? – от компании отделилась тень и пошла на Олега вихляющей походкой.

– Нет, – ответил Кузнецов, сбавляя шаг, – не курю.

– А ты чо дерзкий то такой, – обрадовалась тень и подошла вплотную, но тут же разочарованно выругалась, узнав Олега. Это оказался его сосед Витек, парень лет на десять младше Кузнецова, вечно торчащий по закоулкам со своей компанией и промышляющий мелким гоп стопом.

– Совсем офонарел, – сказал гопник, – по темноте один шарохаешься! Ты хоть знаешь, сколько мудаков сейчас на улицах?!

Олег ничего не ответил, повернулся и пошел в сторону дома. Витек хотел было еще что-то сказать, но его остановило странное пустое выражение глаз соседа, поэтому он лишь пожал плечами и направился обратно к своей компании.

Киллер без дальнейших приключений добрался до подъезда, тоже с неработающим домофоном, поднялся по лестнице и открыл дверь в квартиру. Но не успел Олег войти внутрь, как в ту же секунду из комнаты матери раздался ее привычный пронзительный голос.

– И где ты шляешься, я тебе звоню, ты трубку не берешь, абонент недоступен, у меня давление двести сорок, полдня на кровати валяюсь, а тебя все нет, думала в морг уже звонить, совсем мать не любишь, хочешь в гроб ее свести, у меня предынфарктное состояние, а скорую даже некому вызвать, я тебя растила одна, не спала ночами, думала, что опора мне будет в старости, неблагодарный, такой же толстокожий, как сестра твоя, чувствую, умру я скоро, придешь домой, а мать мертвая лежит, да ты и не заметишь даже, давление меряю, на цифры смотреть страшно, а тебе плевать с высокой колокольни, шляешься где-то и на звонки не отвечаешь, голодный еще поди, я ужин три раза подогревала, грею и плачу, а давление скачет как сумасшедшее…

Под этот монолог Олег, давно выучивший его наизусть, разделся, вымыл руки и зашел в комнату матери.

– Дай-ка я тоже давление померяю, – сказал он, – что-то чувствую себя не очень.

Но мать проворно спрятала тонометр под подушку.

– Да ты как бык здоровый, с чего вдруг у тебя давление появится, – сказала она, – пошли ужинать.

Мать соскочила с кровати и побежала на кухню, продолжая говорить. Сын поплелся за ней следом.

– Соседка то наша дура, с шестнадцатой квартиры, баба Глаша, начиталась этой «Зари коммунизма» дебильной, пошла и вакцинировалась. Уж я орала на нее, орала, а она как идиотка смотрит на меня и только глазами хлопает. Говорит – ну в Заре же неправду не напишут! – представляешь тупая какая, газетам верит. Так что ты думаешь, пока она после укола больная лежала с температурой, ей платную подписку на телефон подключили!

– Кто? – удивился Олег.

– Дед Пихто! Вакцинаторы эти проклятые. Пока она при смерти валялась. Специально ее отравили прививкой и подключили.

Кузнецов вздохнул и начал есть поставленный перед ним ужин. Его мать, Людмила Сергеевна, сорок лет прослужила медсестрой в поликлинике, а последние лет десять сидела дома на пенсии. Жили они вдвоем, а отца Олег никогда не знал. Очень сильно занимало его собственное отчество – Спиридонович, несколько раз сын пытался расспросить мать о своем отце, но та категорически отказывалась говорить на эту тему и всегда уходила от разговора. А у младшей сестры Олега, Оксаны, отец был совсем другой: Людмила Сергеевна вышла замуж, когда ее сыну исполнилось два года, и скоро родила дочь, вот только супруг ее к тому времени уже сбежал из их семьи. Да и сама Оксана исчезла из родного дома, едва закончив школу, и в Шахтинске никогда больше не появлялась.

Олег ел и слушал. Он вдруг вспомнил про носовой платок, но решил от греха подальше пока о нем не спрашивать. А мать тараторила без остановки.

– Представляешь, что эти сволочи делают, они же вакцины с воздуха распыляют, я сегодня ВКонтакте ролик смотрела, там самолет круги нарезает над городом. И след такой белый. Уничтожают народ! Вакцина не проверена, кто знает, какие последствия от нее будут через несколько лет? Сопьются все и вымрут, или еще чего хуже. Ты почему на сотовый не отвечал? В могилу свести меня хочешь?

– Дома забыл, – буркнул Олег. Телефон он отключил и оставил у себя в комнате по распоряжению Ивана Ивановича, чтобы его не вычислили во время визита к Бабушкину.

– Забыл он, ты и про мать так же потом забудешь! У меня из-за тебя давление поднялось, двести сорок! Я лежу, умираю, а он видите-ли забыл!

Людмила Сергеевна в свое время притащила домой из поликлиники неисправный электронный тонометр, который показывал давление аж на сто единиц больше реального. Выяснил это Олег случайно. Однажды, когда матери не было дома, он решил измерить с похмелья давление, но, увидев ужасные цифры на дисплее, чуть не помер со страху и трясущимися руками тут же вызвал себе скорую. Приехавший фельдшер даже не ругал Олега, а только долго смеялся над ним, попутно дав пациенту совет, в какое место ему следует засунуть свой тонометр. Но сын, конечно же, не рискнул сказать матери, что узнал ее страшную тайну.

Людмила Сергеевна была ярой антиваксершей. Поэтому вопрос вакцинации для Олега никогда не стоял. Мать бы такой подлости ему не простила. Будучи активным, хотя и рядовым членом партии антиваксеров, она ходила на все митинги, попутно таская с собой несчастного сына, неустанно вела пропаганду среди знакомых, а также целыми днями репостила в соцсетях ролики об опасности вакцины. Соседи и подруги избегали ее, настолько она достала всех своим антиваксерским фанатизмом. Всю нерастраченную энергию мать выплескивала на Олега, а тот, хоть и привык жить под звуки ее бесконечного монолога, но в последнее время начал все сильнее спиваться. Годы и нервы, похоже, брали свое.

Два дня назад, в воскресенье, Людмила Сергеевна потащила сына на очередное мероприятие, организованное партией в качестве тренировки перед митингом, который Лопатин запланировал провести в День вакцинации. Олег пошел, хоть и мучался с похмелья. На Площади торжеств он неожиданно встретил свою шапочную знакомую, кассиршу из ближайшей Пятерочки, куда часто заходил за продуктами. По бейджику на груди Олег знал ее имя, и всегда здоровался с ней в магазине. Случайная встреча оказалась для обоих приятной неожиданностью. Кассирша Наташа за пять минут рассказала ему, что разведена, живет одна, на Весенней, что у нее есть женатый взрослый сын, а называть ее можно просто Наташкой, и за эти пять минут болтовни она неожиданно успела привести Олега в какое-то странное, но очень приятное замешательство. А Людмила Сергеевна как на грех куда-то отлучилась, и не смогла помешать их разговору.

И тут Кузнецов услышал клич Главы партии с призывом залезть на памятник Первым вакцинаторам и толкнуть оттуда написанную на бумажке речь. За этот подвиг Троцкий пообещал заплатить восемьдесят пять рублей (больше у него с собой не было). Олег быстро сообразил, что на такую сумму можно будет опохмелиться, а попутно еще и произвести впечатление на Наташку, ведь он хорошо знал, как подняться на монумент. А на трехметровый постамент его легко подсадят товарищи по партии. И Кузнецов откликнулся на призыв Троцкого. Вот только это спонтанное решение привело в итоге к таким страшным последствиям, что теперь Олег не имел ни малейшего понятия, как ему поступить дальше. А Людмила Сергеевна все продолжала монолог.

– Ладно хоть из полиции тебя выпустили. А ты и рад бы, наверное, в камере сидеть, пускай мать одна дома подыхает. Тебе плевать, что у меня давление двести сорок, ты на своих принудительных работах прохлаждаешься. А сегодня еще и телефон видите-ли забыл. А я-то дура, ночей не спала, растила тебя одна-одинешенька, думала надежда и опора мне будет на старости лет, а ты и стакана воды несчастного родной матери не подашь, неблагодарный…

И так продолжалось каждый день, на протяжении неимоверного количества бесконечных лет, без перерывов, обедов, праздников и выходных.