Путешествие Чичикова в Италию и другие места

– Чичиков ПИ, прошу любить и жаловать. ПИ для краткости произношения. Павел Иванович Чичиков. Смотрите: пузцо, аккуратное, как яйцо, такое же лицо. Джигу могу станцевать, вами, Николай Васильевич, в романе описанную. Пяточкой по попочке, по попочке, по попочке… Однажды ботфорты надел, забывши, со шпорами и принялся по привычке джигу отплясывать. Не сразу сообразил, кто это за ягодицы кусает меня. Фрак багровый с искрой не забудьте отметить. Пощупайте, вот…

– Откуда взялись? – недоумевает Николай Васильевич.

– Из зеркала, – отвечаю для юмора и рукой указую на свое отражение. —Пощупайте меня, вот-вот и за брыла подергайте. Они настоящие.

– Ужель вы снитесь мне? Ох, как похож! Как похож!

– Не похож, а в точности Чичиков. Имя и отчество – все совпадает, на что паспорт имею.

– Паспорт подделать можно, а личность…

– В зеркале подобрал подходящую.

– Какое совпадение! Точно – из зеркала! Вы, батенька, часом, не черт?

– Вот вам крест честный! Из Мтищева я. Не слыхали-с? Знаменит своею лужей посреди городской площади. Не всякая коляска проедет по ней, не замочив сапоги у проезжего помещика, обладателя полутора сотни душ. Засыпали ту лужу песочком, землею и гравием, забивали стволы вековые, сверху мостили булыжником, как в прорубь все уходило, но не о ней пойдет речь. Седьмая вода на киселе дворянин Чичиков, как уже выяснили, амбиции, однако, имею более вашего Павла Ивановича. Ну, вот, интродьюс провели, давайте за стол по русскому обычаю.

– У меня, – разводит руками Николай Васильевич, – только гороховый суп с сухариками.

– Не беда! Я на сей случай припас финь-шампань. Комнатка у вас маловастенькая. Представьте, что одной стены у вас нет, и мы с вами на сцене. «Эй, человек, зову зрителя, все остальное неси!» Удивляется, что на нем уже фартук. Половой, в данном случае – подай, принеси. Ничего в нашей жизни не понимает. Надо на помощь еще кого-нибудь звать. Заходите на сцену. Несите!

И понесли!

– Супы разливные на первое. Нет, вначале – закусочки, а впредь до того – пару рюмочек финь-шампани для аппетита, запиваемые рейнским или бордо. Потом мелкой рыбёшечки, пересыпанной гранатовыми ягодами и чем-то зеленым и желтым в крапинку даже. Журочек, ярочкек заливных. Свистюшек и пищюличек свежезажаренных…

– В скляре!

– Грибочков, сморточков, миногов, пиногов, свинюшку в мажоре, поросенка в миноре, чего-то еще во фритюре! Кабана с овечкой внутри, а в ней – утка, а в той – золотое яйцо, а в нем иголка с жизнью Кощея.

– Полетит на небо, в море обронит, яйцо в раковину попадет, створки захлопнутся и…

– По прошествии нескольких лет капитан Немо извлечет самую большую жемчужину в мире, заодно к нам на стол омаров пожалует.

– Про рыбу, про рыбу забыли!

– Ну, как, ну, как же! Ничего не забыли. Несут! Рук не хватает изобразить какого размера. Несите, несите, кладите на стол!

– Вся на столе не поместится. Может, на части разрезать?

– Ни в коем случае. Придется комнату расширить, чтобы можно было извозчику прямо на сцену заехать и с саней разгружать. Соусы всякие, расстегаи многими слоями снеди различной заправленные. С Гавайских островов на всех парусах к Петербургу уже мчится корабль, везет ананас, вот такого размера.

– Таких не бывает.

– Так с Гавайских везут островов. Корабль несется с такой быстротой, что взлетает уже. Как бы не разбился, когда на воду плюхнется. Капитан, должно быть, умелец.

– К сегодняшнему вечеру, пожалуй, уже не успеет.

– Ничего, завтра утром с шампанским отведаем. Брют! Нихт, Брют – кислятина! Давайте из подвалов князя Голицына полусладкое. Бутылки с мадерою и хересами, чуть-чуть, сладковатыми, ладно, можно и Брют – для сыра подходит голландского, ромы пошли ямайские и кубинские, штофики с водочкой белой, желтой и красной в зависимости от травки китайской для лечения печени и душевных недугов, наливки вишневые. О, вот и ликеры для дам появились! Дамы еще не пришли, но на подходе. Они чулочки – шмулёчки напялят и отпляшут канкан, а затем гостям подавать будут напитки, закуски.

– Заодно со стола уберут и посуду помоют.

– И споют что-нибудь задушевное. Семга, форель, икра тридцати трех сортов, как у масонов! Все пока постное. О, борщик! Борщик с дымком и пампушками! Пока мчались из Киева по пути приготовили…

– На печи самоходной.

– Вот еще и подарок с Кавказа! Барана разрезали, внутренности выбросили, мясо шинкуете, посыпаете шафраном, перцами-шмерцами, суккатами-цукатами-дуккатами и прочими специями, коими славится восток, заворачиваете в шкуру, аки мученика перед храмом Дианы в Пергаме. Зарываете в землю, над ней костер зажигаете на день, а над тою горячей землицею местные жители от зари до зари джигу танцуют, бьют в барабаны…

– И в трещотки трещат.

– Вечером, когда извлекают барана, волки сбегаются со всей округи. Придется черкесам отстреливать их, такой запах идет.

– Из Японии рыбу фугу везут, замороженную с поваром вместе в кубе льда аршинов на несколько.

– Ежели до фуги дошли – демона среди рыб… о демонах позже поведаю… давайте, помолясь, приступим к еде.

– Кушать подано! Вот, пожалуйста, супчик из гороха. Можно посыпать сухариками. Кашка обыкновенная, гречневая.

– Хорошо, что коньяк с собой прихватил. Подавайте-ка штосики! О чем говорят обычно за столом? О еде, а когда выпьют, о политике! Война с турками предстоит в союзе против нас с англичанами и французами. С участием даже Сардинии! Хотя им-то какое дело до нас!

– Вы бы лучше, Павел Иванович рассказали, как до жизни дошли такой неожиданной? Начните рассказ свой с того, как Чичикова признали в себе.

– Попалась мне как-то книга в пути. «Мертвые души». Нечто, наверное, в готическом стиле. Гробы по улицам летают, мертвецы в окна заглядывают. Девки визжат – Соловей-разбойник позавидует. Открываю книгу, а там про какую-то бричку. Зевнул и готов уже был книжку закрыть, как попутчик мне и говорит: «Почитайте поэму сию, а после того взгляните на себя в зеркало». Делать в дороге нечего, стал читать. Про меня, что ли писано? Побежал на остановке к зеркалу, да так и обомлел. Вот тебе и Гоголь-Моголь! Пасквиль про меня настрочил, а сам и в ус не дует. Бог ты мой! С кого только вы, Николай Васильевич, портрет мой списали? Фамилия одинаковая, имя отчество – тоже, манеры такие же, да и голосом схож, такой мягкий вальяжный, что в сон самого себя клонит, как кота на солнцепеке, поскольку ленив. Приходится стучать по голове специальным молоточком для определения рефлексов в коленях, чтоб себя разбудить.

– Доктора обычно стучат по голове, и ухом к тому месту пристраиваются, чтобы определить есть ли мысли еще у пациента или совсем уже дурак дураком. Знавал одного врача, так он лечил пациентов пощечинами. Как только больной начинал ответствовать, так, стало быть, и здоров.

– Методы бывают разные. Кто словом, кто молоточком, кто розгами, а иные поцелуями даже. Одну знакомую моего знакомого ее знакомый целовал на мосту, а она от него отстранялась и изгибалась назад, аж над перилами зависла в такой неестественной позе. Вдруг – хрусть у нее в позвоночнике! Изогнулась дугой, так и осталась. Лечили ее даже в Швейцарии – не помогло. Не могут ее разогнуть. Хоть ломай пополам! Нашли, наконец, народного умельца. Приведите, велит, того парня и дуру сюда. Привели. «Цалуй, говорит, адиотку». Та в слезы. «Ты цалуй, а ты, дура, ответствуй». Он ее поцеловал, нагнувшись над ней. Она его обняла и отцеловалась в ответ. Хрусть, и все стало на место. «Во, говорит целитель, неча была кобенится!»

– Поженились и живут теперь вместе, должно быть. Один мой знакомый в бочку опускался с лошадиным пометом от боли в суставах. Из земли вышли, приговаривал, ею излечимся.

– Помещик Вершилов иного рода лечился примочками. Пока одна девка грудь ему утепляла снизу собою, другая спину прикрывала все тем, что есть у нее натурального, одеяло изображая. После такого лечения целые выводки начинали рождаться учителей, объявивших себя народниками, и химиков, ставших бомбистами.

– Не мои персонажи, нет, не мои!

– Еще бы! Те уже родились, но не проявили себя. Есть пока еще персонажи вашего времени. Представьте влюбленного офицера на Невском проспекте. Закладывает он в снежок перстенёк и бросает в окно возлюбленной в знак обещанья жениться. Красавица в шкатулочку кладет ко всем прочим безделушкам и ждет следующего дурака, коему записочку посылает с рекомендацией, как ее сердце разжечь. Состоянье составила немалое из перстенёчков и браслетиков ценных. Оставим пока барышню заниматься составлением приданного, обратимся к другой. На нее, подбоченясь игриво, засмотрелся проезжий корнет…

– На неё засмотреться не диво – красавица писанная.

– Засмотрелся и выстрелом из пистолета предложение сделал: «На обратном пути загляну!» По возвращении начинает ходить вокруг поместья и стрелять в воздух с намеками дерзкими: приходи, мол, девонька вечером в сад. Через час-другой является барышня с порванным платьем и синяками, поскольку родные препятствовали уходу в парк с аллеями темными к уединенной беседке над обрывом в овраг, и он ее поцелуями лечит и прочими вольностями, после чего все любительницы вечерних прогулок чахоткою заболевают от лежания обнаженной спиной на мокрых скамейках – платье даром что ли порвали!

– Вот вам и темные аллеи!

– Впоследствии и рождаются такие, как я, толстые… правда, в плепорцию, но безродные. Если говорить о женщинах, вот вам история, которая произошла со мною недавно во сне. Отодвигаю ветку сирени и девицу вывожу за руку лет эдак четырнадцати, достаточную уже для женитьбы, к тому же и в теле, ожидающей милого. «Ой, куда вы меня от маменьки – папеньки уводите?» Хочешь в гарем?

– Не хочу.

– Вы за нее не отвечайте. Фамилия как? «Купуева». Не из тех ли Купуевых ты, у коих дом в Мтищеве о двух этажах с кирпичным фундаментом под черепичною крышей? «Из тех, ваше благородие». Не у вас ли дощечка отходит в сторону и можно выйти к яблоне неподалеку и под ней целоваться с соседом вашим через пару дворов. «Ой, ой, ой, не говорите только маменьке, она очень строгая!» Когда же вы грех собрались совершить, кто-то выстрелил в воронье гнездо на вершине, чтоб разогнать каркунов надоедливых, и на вас все яблоки обрушились. «Ой, ой, так и было!» – запричитала девица, закрывая личико ручками. Покаялась батюшке? «Ой, не успела еще! Завтра покаюсь. Непременно покаюсь!» Не бойся, то во сне происходит с тобою. Развернем ее теперь, шлеп по ягодице, да, по другой. Не для вразумления, а более для удовольствия обоюдного.

– Не хорошо с девушкой так поступать. К тому же, два раза!

– Зад только на то и предназначен, поскольку раздваивается на две половины. Несчастны те женщины, которых по заду не шлепнул никто. Кого шлепают, у той проблем с женитьбою не бывает. Ладно, иди себе с миром, божье создание!

– Не божье, а воображения вашего горячичного!

– Или горчичного.

– Павел Иванович, а у вас, как с супругою?

– С моим беспокойным характером трудно отыскать такую супругу, коя смирилась с моими стремлениями мчаться куда-то, сам не знаю куда. «Сияет парус одинокий, поет итальянец в Палермо, в тумане неба голубом». Если в тумане, то почему в голубом, от тумана, должно быть, небо серое, как у нас, в Мтищеве. «Увы, он счастия не ищет, как будто в доме есть покой». Покой нам в доме только снится. Да и что в доме делать? Слоняться из комнаты в комнаты, постукивая костяшками пальцев по всему деревянному, что есть в доме, либо шариком на резинке бросать в котов, ругаться с кухаркой и…

– Лежать на диване.

– В шахматы сам с собой поиграешь по всему дому расставленными безделушками. Эту вазу будем считать турою и поставим её сюда, а эту статуэтку, посчитав за коня, переставим туда, а кто выиграл, к концу дня даже не ясно. Время, зато, идет незаметно и безболезненно.

– Не съездить ли нам, Селифан, к Петру Петровичу в гости? А-а, подождем, покуда сам не прибудет. Экая незадача! Мари Антоновна мчится сюда на коляске. Селифан, меня нету дома! На охоте, мол, я! Берем сапоги, ружье и патроны. Эх, не успею удрать, прячь сапоги и ружье, а я в шкаф. Не успеваем! Сейчас начнет разводить турусы. Вот, мол, какую невесту вам присмотрела, а я ей портрет «Мужик с топором». В одной руке у него топор на отлете, другою кулачищем своим непомерным замахнулся на кого-то, стоящего перед ним, так что зритель невольно отпрянет. Разбойная рожа, красная, что твой кирпич, борода – лопатой, глаза налиты кровью, рот раззявил в крике ужасном, грудь нараспашку – крест ходуном ходит. Новое направленье в искусстве. Из коллекции подвижников.

– На кой ляд вы мне кажете гадость такую? – машет рукой на меня Мариантонна. – Вы лучше на портрет взгляните Машеньки Огудаловой. Десять тысяч целковых за нее отдают ассигнациями. Дом у них в три этажа в городе, родители переедут в поместье.

– Что же вы мною торгуете, чай не крепостной, вольный еще. Чаю, кстати, хотите с вареньем?

– От чая не откажусь. Но вы, Павел Иванович, зубы мне не заговаривайте чаем и наливками тож.

– Я, может быть, больше, чем в десять тысяч себя оценяю. Вот и наливка!

– А поля, а леса, а дом в поместье! Нет, дом уже другой дочке завещан. Душ шестьсот крепостных на троих разделят наследников.

– Из них полторы сотни уже умерших.

– Машеньке триста душ, больше всех достаётся, остальным – по сту пятьдесят. Не скажу, что красавица писаная, но себе – ничего.

– Что за дочки другие?

– У них женихи уже есть, намечаются! Они, конечно, посимпатичней, да кто ж в постели на физиономию смотрит с десятью тысячами приданого, главное формы прекрасные. Да вы и сам – не Казанова, хотя вид у вас вполне благопристойный. Зачем у вас столько безделушек, если женщины нет за ними ухаживать?

– Я ими в шахматы играю, этой турою хожу сюда, а совою на шаре – туда.

– Вы мне зубы не заговаривайте. В гости завтра же собирайтесь к Машеньке, особливо к ее родителям, как обещали-с.

– Кому это я обещал?

Шекспиризада

– Не-е-ет, дома оставаться нельзя! Эй, Селифан, запрягай коляску немедля. «Куда, барин?» В ресторан, куда же еще! Не в монастырь же! Вначале кутил, но слегка, а после обретения статуса вашего персонажа, о жизни задумался. Я с детства ленив был, похлеще лежальца диванного, в «Женитьбе» вашей прославленного, но излечился, прочтя вашу поэму. Стали на меня окружающие поглядывать эдак пристально, а когда фрак с багрецом и искрою надел, прохода не стало. «К нам приехал, к нам приехал, Пал Ианыч дорогой!» Стал соответствовать образу, съездил в Нижний, пошил у фрачных дел мастера обязательный черный фрак с муаром и просто черный для явленья в присутствие, а также мундир с эполетами, на тот случай, если продвинусь по службе или прихвастнуть буде надобность.

– Обманом все же решили прожить?

– Вы все о том, как меня перевоспитывать?

– Возрождение Чичикова – тема второй части поэмы.

– Кою вы сожгли, да не дожгли.

– Каюсь, неудача постигла.

– В сожжении?

– В написании.

– Начнем второй том с описания моего путешествия в Италию и другие места. После бегства из Мтищева стал посещать места пребывания вашего героя.

– С целью скупки душ?

– Нет, я тогда до идеи такой еще не дошел, позже скупать стал. С познавательной целью все больше.

– Прохвост все же, прохвост! Нету в вас лелеемого мной возрождения!

– Коньяком меня не пои, а дай пошутить с обывателем. «Спросите меня, господа, о чем-нибудь?» – предлагаю попутчикам по экипажу

«Не старайтесь, мы вас не спросим».

«Мы – это кто? Вы, сударь, или, может быть, вы?»

«Я лично не спрошу!»

«А я так спрошу вам назло!»

«Ну, а я, милостивый государь, уши заткну и ничего не услышу».

«Напрасно».

«Ну, а что вам задать? Какой вопрос?»

«Что хотите. Сколько времени, скажем?»

«Ну и сколько?»

«Сие неизвестно. На улице Вечность, как сказал бы поэт».

– Еду на перекладных из Мтищева в Нижний или еще незнамо куда, трудно вспомнить, столько было всего, а еще больше того, чего и не было, но могло быть, потому как все-таки помню, что было. О чем сказано, а тем более написано, рано или поздно обязательно сбудется. «Что же вы молчите, господа? – спрашиваю. – Эдак можно домолчать до страшного суда?»

«Молчание, милостивый государь, золото, а слово…»

«Создало мир, не так ли? Поговорим о прогрессе, да, о прогрессе».

«Я вот, что скажу: ежели процветания достигнем, то погибнем. Как есть погибнем. Дорог понастроили, мосты возвели, да людей на них давят. Тьфу! Взять бы все ваши газеты, собрать, да и сжечь вместе с сочинителями, предварительно выпоровши».

«Вы, милостивый государь, – отмечаю я, – не только ретроград, а и… сарацин необузданный. К человеку нужно иметь уважение».

«Это за что же я должен уважать человека?»

«За подобие. Я разговорюсь с человеком, бывало, выведу его на оскорбленье, а затем плащ расстегну, невзначай, и генеральский раскрою мундир».

– У меня мундир златострунный завелся, как уже говорил, с эполетами. Из толстой нити парчовой узор нанесен на ткань, а на груди струны протянуты, чтобы можно было, как на арфе, сыграть и спеть что-нибудь душещипательное. Что касается звания, в документе написано: генерал-фельдсъегерь. Что за фельдcъегерь, обычно меня спрашивают. Новая должность, недавно введенная императором на сей случай.

– На сей случай! Ведь врете!

– Никак нет! Такой должности нет, а на нет и суда нет. Мало ли что сказал, пошутил, может быть.

– Продолжайте, продолжайте рассказ. О мундире потом.

«Мы здесь все беседуем, а что же еще один спутник молчит? О чем изволите думать? Над чем размышляете?»

«О чем думаю? Роман-плевок сочиняю».

«На кого вы плюетесь в романе, любезный?

«На себя. В зеркало, если позволите».

«Отчего же, плюйтесь сколько угодно, да только зачем, позволю спросить?»

«Я – дверь в неведомое, господа. Через меня входят духи в наш свет и выходят. Ходят туда и сюда, хлопают дверью. Я в них плюю».

«Для чего?»

«Собираюсь построить мост на тот свет для вторжения в иные миры с последующим завоеванием».

«Вам мало Сибири, господин завоеватель?»

«Сибирь велика и необозрима, а тот свет необозримей».

«Мудрено, весьма».

– Много пришлось поездить, чтобы обуздать характер свой необузданный. Не по мне в доме сидеть с женой и детишками, рассуждал я, разъезжая, как уже говорил, в генеральском мундире. Обыватели, когда видят мундир, в ступор впадают и думать уже не могут.

«Я, господа, пока говорю с человеком, беру его, как лилипута, и макаю мысленно в вино вниз головой. Кому повезло – в вино или в мед, а иных – в горчицу».

«Да кто вы есть такой, чтоб русского человека в горчицу вниз головой опускать?»

«Я Властелинов и этим все сказано. Фамилия моя соответствует сущности, а сущность – должности, а должность у меня не простая. Я, господа, – властелин мира! Спрашивают обычно, кто распорядился власти столько мне дать? Власти над миром не дают, а забирают, никто не решается взять, а я вот решился. Дал объявленье в газетах о взятых на себя обязательствах быть властелином, опроверженье не последовало, так и остался при должности. Охрану вперед отпустил, а сам, как Гарун Аль Рашид, путешествую инкогнито по владеньям своим. Приедем на станцию, велю вас выпороть».

«Это за что же?»

«Для забавы, из прихоти».

«Нету такого закону, чтобы людей пороть для забавы».

«Какой же я властелин, ежели не могу приказать. Полицейского пальчиком к себе призову и велю: голубчик, надобно господина вот этого посечь побольнее».

«А ежели спросит, за что?»

«Не твоего ума дело. Выполняй, что велел! Вы думаете, ослушается? Для него легче высечь, чем приказ подвергать осмеянию, я хотел сказать «сомнению».

«Ваше, ваше высочайшее величество, а нельзя откупиться от порки?»

«Ну, насмешили! Зачем мне ваши деньги? Я – хозяин всему, что хочу, то и беру».

«Ваше наивысочайшее величество, а помилуйте нас».

«Помиловать можно, живите, как жили, я – добрый».

– Прохвост все же, прохвост! Нету в вас лелеемого мной возрождения!

– Люблю пошутить, особливо с невежами. Еду в другой раз на перекладных из Мтищева в Нижний или еще незнамо куда, трудно вспомнить, столько было всего, а еще больше того, чего и не было, но могло быть, как уже говорил. Хотите расскажу о коте удивительном?