Путешествие Чичикова в Италию и другие места

– Большая честь!

– Вы, как я погляжу, сугубо гражданские будете, многого не поймете, особенно чувства, когда штыком протыкаешь противника. В плену побывал, русскому языку научился, детей в свою очередь учил французскому, а юношей премудрости выживания на дуэли.

– Детей тех отцов, коих вы протыкали штыками?

– Ваш собеседник излишне мрачно смотрит на вещи, хотя юморист, сердцем чую в душе. Легче на жизнь нужно смотреть. Всё забывается, всё! Как-то в карты играю, соперник смотрит пристально на меня, а затем спрашивает: «Помните ли вы меня?» Ба, да этот тот самый офицер, кого я штыком проколол. Выжил-таки, подлец! Мы тут с ним выпили, расцеловались. «Хотите, дуэль нашу продолжим?» Пару раз я у него шпагу выбил из рук, на том и успокоились. С тех пор, притворяясь врагами, приятелей его обчищали в карты. Много раз секундантом приходилось бывать, а теперь консультантом стал по дуэлям. Скольким жизнь спас! – Ох, как пригодилась профессия дуэлянта в Москве! С медведем, представьте, стрелялся на спор.

– Аки Дубровский!

– Вот именно: «аки!» Повезло, что с обезьяной не пришлось на пистолетах сражаться, а предлагали – за карточный долг. На шпагах я её обыграл, а на пистолетах не рискнул. Чем черт не шутит!

– И то верно! Пальнет абы куда, вот вам и «аки!»

– Кстати, мы с этим Дубровским, поручиком, невесту его похищали у тирана отца. Чтобы тирана отвлечь, я ему вызов принес на дуэль от соседа, бывшего друга, ставшего заклятым врагом. Он меня, конечно же, выставил в три шеи и поехал к нему разбираться, начал сходу громить все у него, а тот уж в гробу пребывает. С горя запил на пару недель, а когда очнулся, узнал лишь тогда, что дочка его в Петербурге вышла замуж за сына злейшего врага и наследника ждет. На том и смирился. Я отведаю…

– Угощайтесь, угощайтесь, конечно же. Выпить за упокой душ, убиенных от ваших советов, не желаете?

– Я и за оставшихся в живых могу выпить… их больше… и за упокой не откажусь. Могу и вас обучить, как вести себя на безнадежной дуэли. Самый простейший способ: ломаете кончик у шпаги и вставляете в рукоятку с пружиною. Достаточно кнопку нажать, и ваше оружие скромное сделает вашу работу за вас, если с первых трех выпадов вас не заколют. Обычно сильный противник любит со слабым поиграть до первых царапин, шпажку повыбивать, так что шанс у вас есть. Главное – не промахнуться, а то в секунданта можно попасть. Бывало и такое.

– М-да!

– Вот еще одно средство. Обнаружив орденок на уровне сердца, секунданты противника распорядятся снять, чем отвлекут внимание от того, что у вас под рубашкой прокладка из сжатого шелка, вот вы и живы! Можно левой рукой с железной пластиной в перчатке схватить лезвие противника, от чего он замешкается на мгновение, а ты его тут же коли. Если без кровопролития, царапины не в счет, – однако, цена, за ликвидацию противника – в десять раз больше. Касательно пистолетов, возможностей шельмовать еще больше! Все зависит от секундантов. Кстати, с вас двадцать франков. Не смотрите так на меня. За рассказ о жизни бретёра, советы и прочее. Благодарю, щедрые чаевые! Ожидаемая награда.

– Истинно польский характер.

– Вообще-то я не поляк, так, для красного словца присочинил. Кем был на самом деле, не знаю, может быть, даже и русским. Маман трех лет от роду сдала меня в пансион в Варшаве. Какой национальности маменька была, не разумею, поскольку говорила по-польски, по-русски, по-французски и даже по-итальянски, чему и меня научила. Деньги за меня пару лет посылала, а потом перестала. Пришлось воровать, чтобы в теплом месте остаться. Лазил в форточки, а когда повзрослел, добрый человек, местный ксендз научил стрелять, фехтовать, латыни и прочим премудростям воровской жизни. На деревья с детства научился лазить, что потом пригодилось: обозревал посредством подзорной трубы окна знатных персон, зарисовывал картинки и им же продавал, пока охоту за мной не устроили. Все меня в детстве сукин сын, да сукин сын звали, а когда выгнали из пансионата, в паспорте написали, нет бы Зарецкий, а то Псякревским нарекли, по национальности – поляк, раз в Польше родился и жил. Эх, жизнь! Все тархун-трава и эта, как ее, конопля! Не пробовали? Виденья достигните! При этом нужно на балалайке изобразить: «Трень, да брень, добрый день!» Русские обычно добавляют: «Еще не вечер».

– Сделаем вечером то, – добавляет Павел Иванович, – что надо было сделать неделю назад.

– Год, пожалуй, а то и все пять! – поправляет его Николай Васильевич.

– Со временем все стало путаться в голове. От родного языка осталось, разве что, «пшщэ нэ вмерла ржечь Посполита». О, еще не рассказал, как короля Георга обучил слабоумию. Ему лень было заниматься государственными делами, и он по моему совету стал изображать недоумка. Жаль только перестарался, и его стали лечить. Плохим оказался актером. Я на все случаи жизни имею ответ, совет, а то и сонет! Если будет нужда кому-нибудь брюхо проткнуть на дуэли, либо от того же уклониться, я всегда здесь, в ресторане. Честь имею, господа!

– Хороша честь!

– Каждый зарабатывает тем, чем умеет.

– И вы туда же, Павел Иванович! Нет, нет в вас еще возрождения!

– Зачем вам меня возрождать? Вот он я перед вами, какой есть, другого не надо.

– Наказывать вас надо было почаще.

– С детства пытались. Напомните, потом расскажу.

– Господа я вернулся рассказать, что случилось в Венеции. У меня одного глаза нет – стеклянный. Потерял в битве при Сорентино.

– Почти незаметно. Не сказали, не обратил бы внимания.

– Хорошей работы изделие.

– Знать большим мастером был стеклодув.

– Из Венеции. В лавке старьевщика в той же Венеции листаю старинную книгу Макиавелли. На треуголке у меня зеркальцу прикреплено в связи с наличием врагов многочисленных. Вижу человек в черном плаще кинжал на меня направляет, едва успел захлопнуть книгу и ею прикрыться. С такой силой ударил, что даже насквозь пробил.

– И вы ему дали книгу, подержите, мол, а сами своим кинжалом правосудие свершили немедля.

– Забавно! Однако, вышло смешнее. Развернул ту книгу и в голову ему кончик его ножа воткнул. Он так и пошел с книгой на голове. Продавец бросился за ним: «Книгу отдайте!» Попытался отодрать, так и не смог. Незадачливый оказался убивец. Пришлось заплатить за унесенную книгу. В Венеции не те уже времена, да и во всех других местах – тоже. Эх, как хорошо жилось до революции! Лучшего времени нет и не будет.

– Да-да, кто не жил до 1789 года, тот вообще не жил.

– Я, разумеется, роялист, но, когда вольтерьянцы взяли власть в свои руки, задумался. Бросил монету, а поскольку был шулером, у меня девяносто девять раз выпадало, что нужно, однако, не в тот раз. Ставил на корону, а вышла решка.

– И вы стали на сторону победителей?

– Брали как-то башню в Бретани.

– Последний оплот роялистов.

– Неприступная башня, долго мы ее осаждали, наконец, прорыли подземный ход и взорвали ее. Такая основательная оказалось, что только узкий проход образовался, и мы ринулись в него. Осажденные отстреливались, пока у них не закончились заряды. Я одним из первых, оказался у пролома. Воткнули три штыка в кирасу мою, а дальше никак. Они бы выбросили меня из пролома, если бы не толпа за спиной. Меня просто вдавили внутрь башни, и понеслось!

– Не кажется ли вам, что вы пересказываете эпизод романа Гюго?

– Так с меня же писали. Прежде чем приступить к другому рассказу, хотел бы спросить, чем вы, господа, занимаетесь?

– Мы мертвые души скупаем.

– Мертвые? Я, пожалуй, пойду. Платы не надо и то, что дали, возьмите назад.

– Испугался, бретер. Наконец-то, и мы подошли к нашей теме опасной.

– Господа, я вернулся. Чего мне бояться? Огонь, воду и башню прошел непреступную, а уж, кто башню прошел… деньги заодно заберу, если позволите… тому ничего не страшно. Не знаю, чем вы тут, господа, занимаетесь, может быть, вы – контрабандисты? Особенно вы, господин с пузцом, а вы – секретарь, должно быть, его. Переписку ведете. Шир, шир, шир пером по бумаге, и тут же пошлет куда надобно, а оттуда деньги приходят, должно быть, немалые.

– Не в бровь, а в глаз.

– Глазки у вас хитрющие. Я, пожалуй, пойду. Денежки заберу, – сгребает он наградные. – А вы и вправду торгуете душами?

– Котами все больше.

– То-то я смотрю у вас в саквояже что-то шевелится.

– Поскольку бретер удалился, расскажу-ка я вам еще что-нибудь…