Русалки

– А где это?

– Там! – девушка неопределённо махнула в сторону Ринтала, притом рука её ушла чуть правее в лес.

– Странная дорога. Я никогда такой не видела. Здесь вообще странно.

Я постарался растянуть губы в улыбке:

– Это точно. Скажите, можем ли мы добраться вместе до Ринтала? А там мы найдём машину, и я отвезу Вас в вашу Ильмее.

Девушка бросила на меня недоверчивый взгляд. Её явно мучил какой-то вопрос.

– Мне здесь очень не по себе. Хочу отсюда уйти, – она переступала с ноги на ногу. Наконец решительно отбросив прядь волос с лица, выдавила:

– Вы можете проводить меня домой?

– Ну, конечно! Я же предложил.

Если это Ильмее находится совсем рядом, почему нет? Всяко, там теплее и гостеприимнее, чем на этой ночной дороге.

Девушка кивнула, молча взяла меня за руку и потянула в лес.

– Эй! – я остановился. – Зачем в лес? Мы не по дороге пойдем?

Потеряшка растерянно обернулась и пожала плечами:

– Эта дорога мне незнакома. Но здесь есть лесная тропа. Она выведет нас в Ильмее.

Я очень сильно сомневался в этом, но отчего-то последовал за ней. И мы пошли. Не пройдя и несколько шагов, поскользнулся и упал…

Девушка хихикнула и вдруг, отчаянно сорвавшись с места, побежала в лес и скрылась в чёрной густой тени огромных старых елей.

– Догоняйте! Хоть кровь разогреем! – донеслось призывное эхо. Я поднялся с колен и побежал за ней. Однако, как только нырнул в лес, сразу остановился и позвал её.

– Эй! Где Вы? Я Вас не вижу!

Острый сук порвал мою любимую футболку. В глаза лезла паутина, а острый запах перегноя, шишек и муравейников щипал ноздри.

– Где Вы? Ау!

Гулко отозвалось эхо, но мой вопрос остался без ответа. По спине побежали мурашки.

– Что за чёрт!

В лёгком синеватом сумраке я никак не мог разглядеть светлую длинную рубаху своей загадочной спутницы. Она просто пропала, исчезла, испарилась. Отборно выругавшись, я пошёл к дороге. Куда, чёрт побери, она пропала? Что за чертовщина здесь происходит! Из-за странного поведения девушки мне действительно было не по себе. Слишком это всё было театрально, неправдоподобно, наиграно. Я довольно долго кричал, но дремучий лес оставался молчалив, а девушка так и не отозвалась, не пришла на мой зов. Жуть. Соваться ночью в густые карельские дебри совсем не хотелось. Однако я решил во что бы то ни стало разобраться с этой ситуацией сразу же, как доберусь до посёлка. Нельзя бросать молоденькую девушку, пусть она и немного не в себе, одну в лесу,

Как только я вернулся на дорогу, в кармане джинсов завибрировал телефон. Родилась связь. Батарея, как назло, почти разрядилась. Звонил Ефим Александрович. На сенсорном экране я смахнул пальцем вбок на «ОТВЕТИТЬ». Почти сразу в ухо ударил непривычно громкий возбуждённый голос старика. Связь была отвратительная, и половина слов Третьякова пропадала. Единственное, что я услышал: «Иван, там… с русалками… будьте осторожны, всё-таки… у церкви… везде свои легенды… не будьте доверчивы… сделайте правильный выбор…»

Голос стал прерываться – и пропал вовсе. Тут же смартфон окончательно разрядился и, издав три комариных писка, ушёл в мир информационного небытия.

27 мая. 02:26

В Ринтала я пришёл в третьем часу ночи. Да, конечно, это был не мегаполис, поэтому я быстро отыскал нужный дом по координатам, данным Ефимом Александровичем.

Это был старый деревянный дом с крышей, покрытой серым шифером, с чердаком, к которому тянулась лестница, подёрнутая кое-где лишайником. Обычный сельский дом, окружённый недавно отремонтированным, ярко-жёлтым сосновым забором с жизнерадостной голубой калиткой. Вплотную к дому был пристроен гараж с ошмётком тормозной камеры над замком. Я поднялся на крыльцо – крытое, украшенное резными белыми пилястрами, и тихо постучал в дверь. Прошло не больше минуты, и дом ожил – за оранжевыми занавесками загорелся свет.

– Чего надо? – на пороге появился грузный мужчина средних лет.

Я не рассчитывал на тёплый прием, поэтому не обиделся на хозяина:

– Извините за столь поздний… – я прокашлялся. – За столь ранний визит. Меня зовут Иван Николаевич Эйн, я от Ефима Александровича Третьякова по поводу картины.

– А… – хрипло прогудел мужчина. – Стало быть, профессор.

– Не совсем, – честно ответил я.

Похоже, меня и не собирались приглашать в дом – хозяин грубовато отодвинул меня, и сам вышел на крыльцо.

Мысли о странной девушке не покидали меня. Теперь, как мне казалось, я нёс за неё ответственность и поэтому затараторил быстро и нетерпеливо:

– Простите, что я так сразу, но не могу у Вас не спросить. Дело в том, что моя машина заглохла километрах в шести отсюда, и я шёл пешком. По дороге я встретил странную девушку в белой рубахе. Она попросила меня о помощи, просила, чтобы я проводил её в некое Иль… забыл название! А потом… Потом она повела меня через лес и… исчезла. Пропала. Я звал её, но тщетно. Боюсь, с ней что-то случилось, и нужна помощь.

Хозяин дома проигнорировал мою просьбу и вытянул из кармана защитной куртки допотопные сигареты «Родопи».

– Не угостите?

– Да, пожалуйста!

Мы закурили. В светлом мареве белой ночи я рассмотрел своего собеседника. На вид ему было около сорока лет. Это был высокий и плотный мужчина. Чёрные брови, орлиный нос, курчавые всклокоченные волосы и золотая цепь на шее роднили хозяина дома с цыганским бароном. Как-то сразу я решил про себя называть его именно так: цыганский барон.

– Машина, говоришь, заглохла? – он замолчал, втянул в себя дым и выпустил через ноздри.

– Да. А получится завтра пригнать её сюда?

– Да, наверное. Она большая у тебя?

– BMW. Семерка.

Барон потёр переносицу:

– Не переживай. В крайнем Лёху попросим, у него машина, да и трактор есть. Пригоним.

– Спасибо.

Хозяин дома вдруг резко повернулся ко мне. В его взгляде сквозила просьба, перемешанная с мольбой и… страхом?

– О девчонке той не думай, понял? Это местная. Дурочка. Не в себе она. Вечно по лесам её мотает. Да только ничего с ней не случится. И то, что в ночи бродит – забудь. Она ко многим так пристаёт. Себе дороже. Целёхонькая вернётся.

Просьба была странная, но я решил промолчать. Наверное, в каждой деревне свои причуды и чудики. Я постарался выбросить из головы мысли о больной девушке, стереть их из памяти.

– Надолго планируешь у нас задержаться? Сенька ещё приболела, как назло.

– Сенька – это Ваша…?

– Моя жена, – пробасил мужчина.

– Простите, а Вас ведь Дмитрий зовут?

– Дмитрий. Давай на ты, не такая уж у нас разница в летах.

Я согласно кивнул.

– Ненадолго. На день-два, думаю. Ефим Александрович говорил Вам об атрибуции картины?

– О какой курице? – удивлённо переспросил Дмитрий. Он явно был в своих мыслях и ухватывал лишь обрывки моих фраз.

– Я могу попытаться определить, копия или подлинник – Ваше полотно, попытаться определить мастера. Думаю, большего я сделать не смогу. В остальном потребуется тщательная экспертиза: всякие технические исследования, рентген, химический анализ… Вы меня понимаете?

Дмитрий курил и внимательно и как-то чересчур сосредоточенно смотрел на сиреневые проблески ранних лучей солнца.

– Мутно говоришь.

Неудивительно, – промелькнуло у меня в голове. – Пень деревенский!

– Думаешь, я совсем дурак? – хозяин дома оказался проницательным.

– Нет, с чего Вы взяли!

– Ты взял, – поправил меня Дмитрий. – Я ж не всю жизнь в деревне-то жил. Институт закончил, театры любил, был ярым фанатом Цоя, поэзией интересовался.

Он замолчал, потушил сигарету о жестяную банку, привязанную к деревянным перилам крыльца и, хлопнув меня по плечу, указал на дверь. Я вошёл внутрь. Тёплый густой сумрак коридора поглотил меня. Подгнившие половицы скрипуче пружинились под ногами. Мы вошли в небольшую уютную кухню с белой печью и невысоким столиком у окна.

– Что ж, Иван Николаевич, – пробасил Дмитрий, – устраивайся в дальней комнате. Отдохни, поспи. Есть хочешь? Или чайку?

– Если честно, не отказался бы, – не постеснялся я.

Цыганский барон скрылся где-то в глубине дома. Через три минуты вернулся с огромной стеклянной бутылью. Поставил на стол пару тарелок с пюре и котлетами, помидоры, репчатый лук, хлеб и соль.

– Угощайся. Жена вечером приготовила, – он хмыкнул и смачно откусил четвертину луковицы. – Ещё не свой. Но скоро и свой пойдет. Этот – дрянь.

Тем не менее, дрянь у него пошла на ура.

– Это чай? – ухмыльнулся я, покосившись на бутыль.

– Чистейшей воды самопляс! Такого ты больше нигде не попробуешь!

Дима откупорил стеклянный сосуд и разлил содержимое в маленькие стопки.

Самопляс отдавал обыкновенным самогоном и терпким запахом ромашки и полыни.

– Чудной эликсир! – я последовал примеру Дмитрия: выпил и закусил луком. – А Ваша… Твоя жена спит?

– Спит. Приболела она. Завтра познакомитесь, – радушный хозяин обновил стопки. Как говорили на нашей университетской археологической практике в Новгороде – в кружках не вода.

Мы повторили.

Я представлял, что приехал в гости к старому другу просто отдохнуть, расслабиться: порыбачить да потоптать местные заповедные тропы. Однако суровая реальность обозначилась в мыслях строптивым образом непоседливого Ефима Александровича – мне необходимо было как можно скорее закончить здесь все свои дела.

– У вас связь здесь есть вообще? – я уплетал вкусную до безумия котлету из кабана.

– Есть. На горе.

Холодное утреннее солнце ярко освещало лицо мужчины. Персиковые блики играли на его неправильном, но художественном лице.

– На горе?

– На скале, у самой финской границы. Только вряд ли тебя туда пустят. Сейчас сирийцы повадились границу перебегать, так что пограничники тут дежурят с утра до ночи. Это же погранзона! Единственный оператор, который может сюда пробиться – Мегафон. Да и с ним-то – как повезёт. Плавающая, в общем, связь. Из-за этого и интернета нет – финские вышки всё перебивают. Имей в виду: нарвёшься на финку – все деньги снимут, да ещё и в минус уйдёшь. Так что смотри сам.

– Полное информационное неравенство, – промычал я.

Что ж, с другой стороны, это отличная возможность не слышать больше занудных речей жены и слащавых – Анжелы.

Дима подумал и добавил:

– Ещё у Старицких рядом с домом ловит. У них и с интернетом всё в порядке.

– Отлично, попробую! А дети у вас есть?

– Аглая и Максим. Дочка сейчас учится в Петрозаводске на дизайнера. Макс – старший – айтишник. Женился уже. Дети сюда редко ездят. Но исправно – раз в год. Кстати, завтра Аглая приезжает как раз. Познакомитесь.

Я опрокинул очередную стопку с самоплясом. Чувствовал, наваливается, как тяжёлый медведь, крепкий и долгий сон.

– Ты можешь показать картину?

Дмитрий слегка заёрзал на стуле и уклончиво отвёл глаза. Мне сразу это не понравилось, хоть я и был не трезв.

– Завтра её увидишь. Не у нас она.

– А у кого?

– Нечего сейчас про это говорить. Утро вечера мудренее.

– Так уже утро, – меня качало, и печка со столом вдруг начали вращаться в глазах с невероятной скоростью. Опыт питья у меня, конечно, имелся, но самогон меня сломил.

– Как же картина якобы Крамского оказалась здесь?

Цыган пожал плечами.

– Ладно. Пора спать. Валит меня твой самопляс, – я поднялся и двинулся в дальнюю комнату. Хозяин проводил меня. Больше я ничего не помнил – лишь тёплую кровать, дух парного молока, соснового дыма, старого дерева и неуловимой тайны.

11:45

Я проснулся около двенадцати дня с чувством стыда. В самом-то деле, работать давно пора, а не спать. Быстро оделся и вышел в кухню. Она вела в ещё одну комнату. Я заглянул туда: большая двуспальная кровать, дорогой плазменный телевизор, заслуживающая уважения библиотека в старом книжном шкафу.

Дома никого не было. Я вышел на крыльцо и вдохнул полной грудью воздух, напоённый горьковатым еловым ароматом. Краем глаза уловил движение – из-за гаража кто-то вышел. Это была высокая и необыкновенно красивая женщина – вероятно, Есения, жена Димы. Если бы я не знал, что они с мужем ровесники, то решил бы, что ей никак не больше тридцати пяти. Она несла себя гордо и величаво, ступала, словно королева, несмотря на таз с бельем в руках. Лицо, полное сдержанности и терпения. Строгий, но приветливый взгляд. Длинные медные волосы убраны под косынку, но одна прядь выбилась и задорно крутилась у виска.

– Добрый день, Иван Николаевич!

– Добрый день. Вы, вероятно, Есения?

– Всё верно, – женщина пригласила меня в дом.

– Бельё высохло, так сходила— сняла…

И вот мы вновь оказались в милой и светлой кухоньке. Есения накрыла на стол, приготовила мне кофе и яичницу с беконом.

– Вы в наших краях в первый раз? Муж сказал, что у Вас сломалась машина, – голос был по-девичьему звонким. Сложно было поверить, что женщина в сорок с лишним лет может так выглядеть. Я списал причину этого на свежий воздух и чистую экологию. Залпом осушил чашечку ароматнейшего чудодейственного кофе. Он быстро взбодрил меня, и действие гипнотического самопляса быстро сошло на нет.

– Да… – я решил опустить историю с ночной гостьей. – Ваш муж обещал помочь. А где он, кстати?

Есения тоже налила себе кофе. Она села за стол и утерла капельки пота со лба тыльной стороной ладони.

– Он местный егерь.

Тут на неё напал кашель.

– Простите, – я обеспокоенно посмотрел на неё, – как Вы себя чувствуете? Дима говорил…

– Мне уже намного лучше. Спасибо.

– Отлично, – я замолчал, но после небольшой паузы продолжил:

– Вчера Дима сообщил мне, что картина не у Вас, это правда? Дело в том, что я тороплюсь, да и стеснять вас не хочу. Мне бы поскорее оценить картину и вернуться. Время не ждёт.

Я попросил ещё кофе. Когда разговор зашёл о картине, по лицу женщины промелькнула тень то ли грусти, то ли озабоченности.

– Понимаете, – начала Есения, – картина находится здесь, в Ринтала, но… не в нашем доме.

– Вы не могли бы проводить меня туда, где она находится?

Есения кивнула головой.

– Странно, – выразил своё удивление я. – Ефим Александрович говорил, что она у вас, дал мне ваш адрес.

– Картина была у нас. Но лишь некоторое время. Мы не хозяева этого полотна. Ефим просто определил Вас пожить у нас – не более. Мы очень обязаны ему. Когда-то давно он спас нашу дочь. С тех пор он всегда добрый гость в нашем доме.

Я замялся. Говорила она отрывисто и немного зло, словно заучила реплики для спектакля, словно и не считала Ефима добрым гостем и другом.

– Простите, как-то неудобно вышло. Просто он не предупредил меня, что картина не у вас. А у кого же она, если не секрет?

– Не секрет, – Есения встала и начала мыть посуду.

– Так кто же её хозяин?

– Хозяйка, – поправила меня женщина. – Её зовут Софья. Софья Степановна Старицкая. В комнате словно похолодало. В моей душе вновь всё сжалось. Я вспомнил Соню – мою любовницу, которая недавно свела счёты с жизнью.

Хозяйка дома задумчиво посмотрела в окно.

– Соня – это двоюродная сестра Леськи.

– Леськи?

– Неважно, – резко оборвала меня женщина. – Ещё кофе?

– Нет. Спасибо. Мы можем идти. К делу готов!

13:00

Мы шли по пустынным улочкам глухого посёлка.

– Здесь вообще живут люди?

– Да, человек двадцать. Это вместе с дачниками, – Есения уверенно вела меня мимо старых, по большей части – заколоченных деревянных домов. Мы свернули на главную дорогу, по которой я вчера пришёл сюда. Она была разбита, фрагменты убитого асфальта чередовались с песочными островками и грунтовыми заплатами. По обочинам пробивался бурьян.

– Ринтала – умирающий посёлок. До недавнего времени здесь работал магазин, пока не сгорел. Когда-то жизнь здесь кипела. Помню, когда мы были молодыми, бегали на танцы сюда, а здесь мы с тётей Надей держали огород – указывала на памятные места Есения. – Сейчас за продуктами ездим в магазин в Хийтола. За более серьёзными покупками – в Приозерск. Летом здесь хорошо. Леса, луга, два озера!

Женщина обогнула старый колодец, и мы двинулись вверх по извилистой тропинке.

– Есения, у меня в машине кое-какие вещи остались – нужные для работы. Дима сказал, что у какого-то Лёхи есть трактор, и он может помочь пригнать мою машину.

– Да, конечно! Мы как раз к нему и идём. Он – муж Сони.

– Здорово! – всё складывалось, как нельзя лучше.

– А Тоунан? – я догнал её. – Это что за место? Я смотрел по карте, он рядом с вами.

– Это посёлок. Больше Ринтала. Примерно в пятнадцати километрах от нас находится. Примечателен зданием тюрьмы.

– Тюрьмы? – ужаснулся я.

– Не бойтесь, – наконец-то рассмеялась. – Это местные так называют, хотя… Они не далеки от истины. Там в своё время был так называемый Карельский Институт Труда. Его построили в тридцатых годах – тогда ещё в Финляндии. Я сама когда-то краеведением интересовалась, так знаю.

– Потрясающе! – я чувствовал себя Леонардо ди Каприо в «Острове проклятых». – Расскажите.

– Об этом Институте почти ничего не известно. Я где-то читала, что архивы этого учреждения недавно были обнаружены. Туда социальные службы Финляндии принудительно отправляли нерадивых родителей, бросивших своих детей, и не выполнявших обязанностей по содержанию семей. В функции исправительно-трудового учреждения входили задачи не столько по изоляции таких людей, сколько исправление и перевоспитание их трудом.

Рядом со зданием бывшей тюрьмы – так называют его местные жители – сохранились финские административные и хозяйственные постройки. Если решите наведаться туда, узнаете – архитектура совершенно иная. Этот Институт Труда был, конечно, не финским курортом: существовала система наказаний, а провинившихся и особо опасных, буйных заключённых даже держали в карцерах в подвальных помещениях. Эти карцеры до сих пор сохранились. На некоторых дверях даже глазки остались. По-моему, так там жуть!

Есения на мгновение замолчала.

– Кто-то из местных говорил, что женщин из этой колонии хоронили рядом с посёлком. Так-то в Тоунане кладбища нет. Его потом с землей сровняли. Сейчас на этом месте деревья растут… И малина.

Есения поправила косынку и пошутила:

– Что-то Вы в лице изменились! Ну, Вы уж, наверное, детей не бросали, семью обеспечиваете достойно, так что в эту колонию бы не попали, окажись в том времени в Финляндии.

– Как сказать, как сказать, – сделал жалкую попытку отозваться на шутку и я.

– Испугались? Да не бойтесь. Сейчас в здании этого Института люди живут, и квартиры там отличные. Местные говорят, не сравнить с благоустроенными современными коттеджами!

– Да уж, – подумал я про себя, – долго будет Карелия сниться…

Мы миновали старый чёрный дом с заколоченными ставнями. Рядом красовался большой баннер: «ПРОДАЁТСЯ!»

– Кому нужна такая развалюха? Да ещё так далеко от города?

Моя спутница сощурила глаза:

– В ведьм верите?

– Увольте! – не выдержал я. – Ваш карельский фольклор?

– В том доме ведьма жила, – резко осадила меня Есения и со сталью в голосе, замедляя шаг, заявила: – Мы на месте.

13:10

Вот этот дом действительно поразил меня. Наверное, это был самый дорогой и богатый особняк в округе. Два этажа с мансардой и многочисленными балкончиками – всё украшено богатой лепниной, кое-где проглядывали морды грифонов. Крыльцо с резьбой имитировало древнюю резьбу Урнесской церкви в Норвегии. Мощёная дорожка, колодец и фонтан неподалёку, сад камней, качели, декоративные горшки и мельницы, баня – всё говорило о высоком статусе хозяев этого поместья. Даже вполне приличный бюджет нашей семьи никогда бы не позволил возвести такую громадину. Дом был выложен из грубого, но красивого камня, высокую крышу и башенки бокового флигеля украшал флюгер в виде фигуры медведя.

– Неплохо у вас тут трактористы зарабатывают, – присвистнул я.

Есения открыла калитку и уступила мне дорогу.

– Прошу, – сдержанно ответила она.

– Жена Лёши Соня, моя подруга, – потомок знатного дворянского финско-шведского рода Армфельт. Родители Сони никогда не нуждались в деньгах.

– Интересно, – хмыкнул я.

Когда мы поднялись на крыльцо, я увидел огромную дубовую дверь с круглой ручкой, вставленной в зияющую пасть льва.

Ею моя спутница и постучала в дверь, невзирая на то, что чуть выше, рядом со стеблем тонкого и хрупкого хмеля, был звонок.

Долго мяться ожиданием нам не пришлось – дверь легко отворилась, и я увидел приятную молодую женщину лет тридцати.

– Привет, Соня! – Есения по-свойски прошла в дом.

– Здравствуй-здравствуй! – девушка обняла подругу.

– А я Вас как раз ждала. Лёша позвонил и сообщил, что встретил Вас на посту.

Я вопросительно посмотрел на Есению. Она поняла мой вопрос и тут же объяснилась:

– Забыла сказать! Лёша не только трактор водит. Он ещё и местный пограничник. Прапорщик.

– О да, у вас же есть мобильная связь! – радостно вспомнил я.

– Точно, – кинула Соня и пригласила нас в просторную гостиную, увешанную лосиными и оленьими рогами.

Над массивным тёмно-синим диваном я разглядел два гвоздика и еле заметный прямоугольный светлый след на обоях, будто раньше здесь что-то висело. Уж не картина ли?

Рядом красовался изящный стеклянный круглый столик, под ножками которого покоилась шкура бурого медведя. На массивной тумбе из красного дерева стоял музыкальный центр, а с противоположной стороны на низком шкафчике разместился дорогой аквариум.

Софья быстро накрыла стол, принесла всевозможные яства: нарезку дорогой ветчины и сыра «бри», красную рыбу, огурцы, помидорчики, багет, коньяк и красное сухое вино. В моём животе радостно заурчало. Было видно, что хозяйка ждала нас.

Софья была красавицей. Ухоженная, с длинными прямыми волосами цвета воронова крыла. По её полной достоинства походке, по низкому бархатному тембру голоса, по манерам – по всему было видно её высокое происхождение. Холодные северные голубые глаза смотрели умно и проницательно, а высокая грудь и статная фигура могли свести с ума любого мужчину.

Я с ужасом и с некоторых пор с отвращением начинал ощущать целую бурю эмоций и желаний, которые пробуждались во мне каждый раз, как я встречал здесь очередную женщину. Если Есения была богиней – зрелой, умудрённой опытом Минервой, то Софья чем-то напоминала Софью Михайловну Боткину кисти Серова.

– Простите? – напомнила о цели моего визита хозяйка. – Вы же Иван Николаевич Эйн, тот самый специалист по творчеству Крамского?

Я пригубил коньяк:

– Он самый. Мне бы хотелось побыстрее увидеть полотно.

Стрелка на интерьерных старинных часах застыла на цифре двенадцать.

– У Вас часы остановились, – заметил я.

Софья бросила странный взгляд на Есению, но тут же взяла себя в руки и с улыбкой ответила:

– Увы, да.

Часы были основательными и грузными – это было настоящее произведение искусства. По меньшей мере, девятнадцатого века. Круглый циферблат украшали фигуры обнажённых женщин, у которых вместо ног были листья аканта. Наверху, прямо над цифрой «двенадцать», расположился деревянный позолоченный орёл.

С тех пор, как я прибыл в Ринтала, меня неотступно преследовал ряд вопросов, которые я не решался задать сам себе. Здесь, в этом райском, удалённом от цивилизации уголке, всё было страстно и ярко, томно и спокойно одновременно. Жизнь текла, как медовый поток, как слеза янтаря по бронзе сосны. Однако во всём этом благолепии какие-то пазлы не складывались. Я чувствовал тайну, которая безгранично и властно царила в атмосфере этого странного места. Тайну, от непонятной причастности к которой по коже периодически пробегал холодок.

Отрывок лекции И. Н. Эйна «Русское искусство XIX – XX вв.». Лекция читалась в СПбГУ студентам кафедры истории русского искусства

«Бытует мнение, что Крамской – художник, который был умнее своего творчества, что портреты его скучны и неэмоциональны. Но это лишь поверхностный, предвзятый взгляд. Нужно вглядеться в лица на этих портретах, нужно настроить зрение, привыкшее к пестроте современной улицы и телевидения, на тонко интонированную живописную систему, основанную на оттенках серо-коричневых, оливковых тонов, и тогда нам откроется подлинное благородство и высокий нравственный тонус работ мастера».7

13:50

Прошло полчаса. Светские разговоры под вино и коньяк иссякли. Я был взволнован и с нетерпением ждал разрешения взглянуть на картину. Ровно полчаса назад Софья заявила: «Не слишком-то это гостеприимно с моей стороны – не угостив гостя, сразу приступать к делам».

Наконец она встала и, поправив прядь выбившихся чёрных волос из-за уха, степенно вышла из комнаты.