– Неужели? Хотите знать, как выглядел бы мой сегодняшний день, если б со мной могли связаться? – Татьяна начала загибать пальцы. – В шесть утра мне бы позвонили, чтобы спросить, где офисная рубашка. В десять – потому что у Джока понос. В одиннадцать – потому что Шерлока стошнило. В час дня кто-нибудь из мальчиков захотел бы пообедать и не нашел кастрюлю с супом, стоящую на средней полке в холодильнике. – Она повысила голос. – Потом у Паши случилась бы мигрень, он начал бы страдать и не знал, какое лекарство выпить. Вечером сломалась бы стиральная машинка, или потерялся бы ключ, или СГОРЕЛА БЫ КВАРТИРА СЛУЧИЛСЯ АПОКАЛИПСИС ВЗОРВАЛАСЬ ЯДЕРНАЯ БОМБА И БЕЗ МЕНЯ НИКТО БЫ НЕ СПРАВИЛСЯ!
Бабкин помигал, несколько оглушенный.
– И, само собой, обязательно бы кто-нибудь тяжело заболел, – чуть спокойнее закончила Татьяна. – Мать моего мужа уже три раза умерла бы, а организовать похороны было бы некому, потому что все бились бы в истерике.
Макар сочувственно подлил в ее стакан коньяку.
– Я ведь это все не просто так… – Татьяна снова заволновалась. – Вы считаете меня какой-то бездушной дрянью… – Макар с Бабкиным хором запротестовали, но она не слушала. – Вот послушайте! Две недели назад я зашла в супермаркет, и меня занесло в отдел кухонной мелочи. Все эти ситечки, силиконовые ложки, формочки для кексов… Я застряла там и потеряла счет времени.
Сергей понимающе кивнул. Он любил готовить, и отделы такие любил, хотя несколько раз на него нападало легкое помрачение рассудка: он приобретал товары из чистого восторга перед гением изобретателя и выкрутасами человеческой мысли. Так в их доме появился специальный резак для ананаса, хотя он не ел ананасов, и отмеритель спагетти, при том что ломать длинные макаронины руками доставляло ему совершенно детское удовольствие.
– Там была лопатка для переворачивания блинчиков, – продолжала Татьяна. – Я сначала заметила не саму лопатку, а ярлык: «Предметы для левшей». Срез на рабочей поверхности у нее был под углом не слева направо, как обычно, а справа налево… Или наоборот? Запуталась. Ну, не важно… В общем, я вдруг поняла, что сжимаю эту лопатку в руках и лью над ней слезы. Вы можете представить себе тетку, которая рыдает в отделе кухонных принадлежностей?
Бабкин вообще не мог представить Беспалову рыдающей над чем бы то ни было.
– А знаете почему? – она невесело улыбнулась. – Потому что кто-то обо мне позаботился. Я ведь левша. Какая-то добрая душа подумала о том, как я буду переворачивать блинчики, и сделала так, чтобы мне было удобно. Я отлично все понимала про маркетинговые уловки, но это не имело значения. – Она помолчала и повторила: – Обо мне кто-то позаботился.
Рыбаки вытащили лодку на берег и теперь разбирали удочки. Татьяна задержала на них взгляд.
– Я гуляю с собаками, которых мои сыновья завели из лучших побуждений, когда бедняг сдали в приют. Я вожу Пашину маму к врачу, потому что Паша забывает, где находится поликлиника, и когда они поехали вдвоем, то заблудились и не попали на прием, который я выбила для нее, между прочим, ценой неимоверных усилий. Их бытовая беспомощность граничит со слабоумием. Могу я бросить несчастных Джока и Шерлока, хромую свекровь и заниматься своими делами? Наверное. Но на практике у меня не получалось ни разу. А здесь… Здесь я за первые сутки проспала восемнадцать часов. Потом сидела на этом вот крыльце три часа, не сходя с места, и смотрела на озеро. Потом гуляла. Я уже забыла, что такое гулять в свое удовольствие. И сидеть. Просто сидеть и смотреть. Больше всего мне хотелось быть озером. Отражать облака – и больше ничего не делать. Только отражать облака. Что может быть лучше?
Илюшин очень внимательно посмотрел на Беспалову. Бабкину был знаком этот испытующий взгляд, и он вопросительно поднял бровь. Макар коротко качнул головой: потом.
– Татьяна Олеговна…
– Просто Татьяна!
– …вы же понимаете, что мы должны будем позвонить вашему мужу? Он наш клиент…
Беспалова дернулась и уронила стакан.
– Боже мой, я вас умоляю, не делайте этого! Дайте мне спокойно… – Долю секунды Бабкину казалось, что она скажет «сдохнуть». – …Спокойно закончить отдых! Вы не представляете, что начнется, когда семья узнает, где я. Они с меня больше не слезут! Я вам заплачу, обещаю! По двойному тарифу!
– Это неэтично, – возразил Макар. – Послушайте, я вам очень сочувствую, но мы связаны обязательствами. Не говоря уже о том, что ваша семья в панике.
– Да к черту их панику! – вспылила Беспалова. – Пусть считают меня мертвой, расчлененной и утопленной в озере! Вы что, не понимаете? С них станется приехать сюда, особенно когда моя свекровь узнает детали! Они достанут меня даже на полюсе, на краю света! Я люблю своих родных, но они невыносимы! Мне осталось пять дней! Ради бога, не отбирайте их у меня.
Илюшин вспомнил двух великовозрастных оболтусов и, против воли, ощутил прилив сочувствия к этой женщине, тащившей на себе свою бестолковую семью.
В эту же минуту у Бабкина, открывшего рот, чтобы решительно отказать Беспаловой в ее возмутительной просьбе, внезапно зазвенело в ушах от собачьего лая и птичьего крика. Сквозь эти звуки пробился Павел Семенович со своим нескончаемым нытьем. Меньше чем за сутки он задергал их так, что Сергей внутренне вздрагивал при каждом звонке, ожидая, что его вот-вот макнут с головой в нервно булькающее болото. Он не мог вообразить, каково приходится Беспаловой.
«Но она сама это выбрала!»
– Татьяна, у вас есть хобби? – неожиданно спросил Макар.
Женщина удивленно взглянула на него.
– Да… Я учусь выращивать маленькие садики в аквариумах. Они называются флорариумы. Зелень успокаивает. И еще каждую вторую субботу месяца езжу на спортивное ориентирование.
«– У вашей жены есть увлечения?
– А как же! Танюша очень любит готовить!»
– Вы любите готовить? – мрачно спросил Бабкин, догадываясь об ответе.
– Ненавижу! – с чувством сказала она.
Это окончательно решило дело.
Сергей спустился по обрывистому склону, перепрыгивая через корни, постоял на берегу, заложив руки за спину. Справа громоздились черные гладкие валуны, похожие на семью пингвинов, втянувших головы в плечи. По камню под ногами расползались синевато-серые пятна лишайника с желтой бахромой. Пахло можжевельником, сырым песком, большой водой.
Коснулся воды ладонью. Холодная, как и следовало ожидать.
Он вскарабкался обратно. Невдалеке росла сосна, ствол которой раздваивался в метре над землей. Он смахнул из развилки гнездо сухих желтых игл и расположился там, как мальчишка, болтая ногами.
– Джинсы от смолы не отстираешь, – сказал Илюшин, бесшумно возникнув за спиной.
Бабкин потрогал липкую янтарную каплю на стволе. Лизнул палец.
– Почему ты вскинулся, когда Беспалова сказала об облаках?
Макар озадаченно почесал нос.
– Даже не могу толком объяснить, по правде говоря. Но, в общем, если бы ты прибегнул к такому образу для описания своего душевного состояния, я бы отправил тебя к психиатру, без всяких шуток.
– Как-то она не выглядит теткой в депрессии. Здоровая баба, на ней пахать можно.
– Вот-вот, – кивнул Макар. – Пашешь-пашешь, потом глянь – а она уже лежит в борозде копытами кверху. Мне где-то попадалось описание принципиальной разницы в выносливости между верблюдом и лошадью. Лошадь, устав, начинает это показывать заранее: запинается, сбивается с шага, или как там это называется у лошадей. Но в этом состоянии она способна бежать еще довольно долго. А верблюд бежит, бежит, бежит, не спотыкаясь, ничем не выдавая, что он на последнем издыхании, а потом ложится и помирает.
Бабкин обдумал эту историю и счел ее сомнительной.
– Хотя, конечно, не жребий наш – мы сами виноваты в своем порабощении, – философски заметил Макар.
– Переобуваешься в прыжке? Ну-ну.
– Если бы я переобувался, то ее муж, дети, собаки и свекровь уже мчались бы сюда. А так они получили фотографию живой и здоровой жены и матери, мы – закрытое дело, а она – возможность спокойно пожить еще несколько дней. Все честно.
Они помолчали. Внизу лежало озеро, вверху пели птицы.
– Я вот думаю… – неторопливо начал Бабкин. – Куда нам с тобой торопиться?
– В смысле?
– Это дело закончено. Нового у нас нет. Ничего не мешает зависнуть здесь на пару дней, если есть свободный дом.
Илюшин недоверчиво уставился на него.
– Ты хочешь, чтобы я по доброй воле променял неделю жизни в столице на прозябание в этой глуши?
