Первое правило королевы
– А… санитар?
– Что санитар?
– Как его звали?
– Его звали… фамилию только помню, а имя вылетело. Фамилия Юшин, а имя… Какое-то странное такое, Мокий или как-то…
– Захар, – подсказала Инна сухо.
– Захар, – согласилась трубка немедленно. – А вы его знали, любезная Инна Васильевна?
Черт побери. Черт побери все на свете.
Катя сказала, что Любовь Ивановна, толковавшая про преступление с наказанием, спросила у нее, помнит ли она, как утопилась Маша Мурзина двадцать лет назад. Георгий Мурзин, пациент психиатрической лечебницы, выходит, тоже утопился?! Да еще вместе с санитаром! Впрочем, кажется, санитар остался жив и здоров и теперь пописывает в газеты пакостные статейки про родное медицинское учреждение?! То есть, побывав в весенней енисейской воде, он из санитаров переквалифицировался в журналисты?!
Господи, как разобраться во всем этом?!
Инна опять, как тогда в редакции, взялась рукой за лоб.
– Инна Васильевна, драгоценная, слышите ли вы меня?
– Да-да, Иван Адамович.
– Куда-то вы пропали! Ну, ясность внесена, так, нет?
– Да! – крикнула Инна. – Да, спасибо!
И, памятуя Штирлица, быстро произнесла какую-то чепуху о том, что она поставит перед журналистами вопрос об ответственности за печатное слово. Извивающийся голос главврача кисло поблагодарил ее, и Инна положила трубку.
Телефон сдавленно тренькнул, прощаясь с Заболоцком.
Там, в этом Заболоцке, сказочной красоты церковь на рыночной площади, вспомнила Инна. Времен Ермака, небольшая, чистенькая, вся изукрашенная резьбой и мозаикой, как индийский храм. На Рождество там жарко, и празднично играют и подрагивают белые свечи, и пахнет елкой и медовым воском, и зеленые лапы перевиты атласными лентами, и в горячем воздухе словно плавится золото – так сияют иконы. В Великий пост внутри торжественно и строго, как будто тонкое покрывало наброшено, чтобы приглушить сияние, чтобы мысли не отвлекались, не утекали в житейское, обыденное, привычное, – все словно в ожидании великого чуда, которое придет, только если очень ждать, как в детстве, ни о чем больше не думая!.. Отец Михаил – даром что от роду двадцать семь лет! – такой установил порядок, такое уважение заработал, такую жизнь вокруг себя наладил, что года в три все интересы Заболоцка, состоявшие в изготовлении и употреблении самогона, потихоньку переместились к храму.
Отец Михаил все свои силы – коих оказалось немерено! – отдавал делу, которое почитал хорошим и нужным.
Человек, убивший губернатора и его жену, свои силы тоже употреблял на дело – отвратительное, как все на свете, в чем присутствуют насилие и смерть.
Инна совсем не была уверена, что ей удастся победить – разве что к отцу Михаилу за благословением обратиться!..
Мобильный телефон залился синим светом и, утробно жужжа, стал мелко трястись и ехать по полировке стола.
Инна покосилась на него, но отвечать не стала.
Телефон еще немного потрясся и затих.
Инна взяла его в руки и посмотрела номер.
Звонил бывший муж.
В другое время она кинулась бы перезванивать, не говоря уж о том, что не ответить не посмела бы, но сейчас ей было не до мужа и его звонков.
Георгий Мурзин – имел он какое-то отношение к Маше или нет? Скорее всего имел, вряд ли это такое необыкновенное совпадение, хотя Мурзиных в Сибири пруд пруди! Если имел, то какое? Отец, сын, сват, брат? Ах, черт побери, как же она не догадалась спросить у Ивана Адамовича, сколько лет было покойному Мурзину?!
Зачем бывший санитар Юшин написал в газете про побег маньяка – заведомую ложь написал, и вовсе не от новостной бескормицы, а в каких-то собственных целях, совершенно непонятных, зловещих, пугающих. Почему никто не знает его в лицо? Почему никто не подходит к телефону по адресу, выданному ей в редакции?
И почему, почему, почему так получилось, что во всем этом должна разбираться она, Инна Селиверстова, руководитель управления информации – мирный государственный чиновник, брошенная жена и хозяйка двух «кисок», у которой никого нет, кроме свекрови и Осипа!
Что она станет делать, если Осип… замешан? Как она станет с ним… бороться? Что тогда будет с ее жизнью?!
В кабинет просунулась Юрина голова и жалостливо поинтересовалась у Инны, запланированы ли на сегодняшний день важные дела.
– А что? – рассеянно спросила Инна.
– Я плохо себя чувствую, – с избыточным трагическим пафосом доложил Юра. Как большинство молодых мужчин, он очень опасался за свое хрупкое здоровье, контролировал пульс, держал в столе градусник и аспирин, налегал на витамины и если уж простужался, то сидел дома всласть, жалел себя, оборачивал горло водочными компрессами, поминутно мерил температуру и совершал все положенные в случае простуды обряды и ритуалы.
Инна, которая пробегала все свои недомогания, как короткую дистанцию, на повышенной скорости, ничего не понимала и вообще не знала, как можно так сладко и радостно болеть.
– Инна Васильевна! – хрипло воззвал Юра. – Разрешите домой?..
– Конечно, – разрешила она с улыбкой, – идите, Юра. Какая температура? Тридцать семь и одна? Или две?
Юра помолчал уязвленным мужским молчанием, но это не означало, однако, что начальница уязвила его до такой степени, что он готов остаться на работе и продержаться до самого вечера.
– У меня, наверное, давление, – пожаловался он и как бы в изнеможении прикрыл глаза. – Я вызову врача.
– Купите лимон, – посоветовала Инна. – Заварите шиповник. Завтра все пройдет.
– Нет-нет, – испугался Юра. Такой легкомысленный подход к болезни никак его не устраивал. – Я чувствую, что к завтрашнему дню положение только ухудшится!
– Конечно, – успокоила его Инна, – непременно ухудшится. Езжайте домой и лечитесь.
– Спасибо вам, Инна Васильна, – с жалостливым удовлетворением произнесла Юрина голова и скрылась.
Инну такое положение дел даже устраивало – не придется поминутно докладывать помощнику, куда она пошла и что именно там делала!
Из телевизора, показывающего местные новости, Инна узнала, что Александр Ястребов, перекупивший у Владимира Адмиралова «БелУголь», сегодня приехал на производство и был встречен если не враждебно, то до крайности холодно. Адмиралова знали и уважали. Ястребова никто не хотел. Кроме того, он был фигурой совершенно новой, пришлой, чужой, и людей раздражало, что он с такой бесцеремонностью моментально полез в цари, наделал своим приездом шуму, на похоронах стоял в первых рядах, почти под руку с премьером, хотя покойного губернатора знать не знал – все подходцы, видать, все затеи!..
Показали и Ястребова – мрачного, насупленного, голова вперед, как у быка, который никак не решит, кого боднуть. Длинное черное пальто не слишком шло ему, в свитере и джинсах на Инниной кухне он выглядел куда как моложе и человечнее! Впрочем… без всякого свитера и без всяких джинсов у нее в постели он тоже выглядел ничего.
Тут она вдруг смутилась, как девочка, пообещала себе, что больше ни за что не станет думать о нем и ни разу не вспомнит, что он… ее любовник, что она знает его запах, вкус, особенности, шероховатость щеки и гладкость ступней – все то, что женщине лучше не знать о мужчине, который находится на другом берегу проклятой реки Иордан!
Она выключила телевизор и походила по кабинету, останавливаясь у каждого окна.
Если в деле замешан Осип, значит, она пропала. Убить ее ему ничего не стоит – он все время рядом с ней, так близко, как только возможно. Если в деле замешан Якушев, она пропала – он занимает сейчас слишком высокое положение, чтобы Инна без всякой поддержки и страховки смогла бы ему противостоять. Если в деле замешан Юра… и еще губернаторская дочь, и ее муж, обладатель инициалов «ГЗ», Геннадий Зосимов, и еще Глеб Звоницкий, обладатель тех же инициалов, бывший охранник и нынешний фээсбэшный майор – она все равно пропала, потому что не умеет найти черную кошку в темной комнате, даже зная, что она там есть!..
Нет. Она не разрешит себе так думать.
Она может все на свете. Она умна, решительна и всегда думает на один ход вперед. Сейчас неизвестно, чей ход, – кто быстрее и решительней, тот раньше пойдет. Инне хотелось, чтобы первой оказалась она, это означало бы, что для последнего выстрела противнику придется занять единственно возможную позицию, и она позаботилась бы о том, чтобы на эту позицию вывела его она сама.
Она поедет по адресу, полученному в редакции, и поговорит с этим самым Захаром Юшиным, если только он на самом деле существует. Если его не существует, она поедет в Заболоцк, повстречается с Иваном Адамовичем, посмотрит историю болезни Георгия Мурзина и личное дело санитара Юшина. Если главный врач поверит очередной ее лжи.
И если… если она к тому времени все еще будет жива.
Примерно через полчаса ее вызвал Якушев.
Она побежала пешком – лифт всегда ехал слишком медленно. Ей показалось подозрительным и странным, что Якушев вызвал ее так внезапно, хотя ничего в этом не было ни подозрительного, ни странного, и ей очень хотелось задержаться по дороге.
Ее задержал Юра, так и не отправившийся ублажать свой насморк. Он вышел ей наперерез из коротенького коридора, в который Инна только собиралась войти.
– Инна Васильевна! – воскликнул он конфузливо. – А я вот лимон нашел.
И показал лимон, словно нашел его на полу.
– Вот и хорошо, – похвалила Инна. – А в Приангарск вы перезвонили?
– Конечно.
– Соврали, что я больна и потому не приеду?
Помощник не дрогнул и глаз не отвел.
– Что вы, Инна Васильна! Сказал, что в связи с трагическими обстоятельствами все руководство края должно оставаться на своих местах.
Инна посмотрела на него. Похоже, что именно так он и сказал, поганец. Руководство края!.. Ему-то, ясное дело, выгодно быть помощником «руководства края», а она со стыда сгорит.
– Юра, я ведь просила вас не называть меня руководством края! Я пока еще не первый вице-губернатор и не губернатор! Они – руководство края, а мы с вами госслужащие, и только.
Юра смотрел на нее покрасневшими от простуды кроткими глазами, кивал и соглашался – Инна была совершенно уверена, что он даже не слушает ее.
– Инна Васильевна, можно я попрошу вашего водителя отвезти меня домой? У меня температура поднимается, а я свою машину утром отдал в гараж на профилактику. Думал, сам доберусь, а тут вдруг… расклеился.
Этим чудесным мужественным словом Юра именовал свою температуру в тридцать семь и одну десятую градуса. Быть может, даже и две, или уже подбирается к трем!
Инна разрешила забрать Осипа, прошла коротенький коридорчик и страшно удивилась, не обнаружив на месте ни секретаря, ни помощника.
Так не бывает. Начальство всегда должны охранять. А если глупый «рядовой работник» вдруг решит сунуть нос в хозяйские покои, подать челобитную или что-то в этом роде?! Кто сможет его задержать, не пустить, остановить, если перед дверью никто не сидит?!
Кроме того, подумала она рассеянно, очень странно, что…
Дверь распахнулась:
– Инна Васильевна!..
– Сергей Ильич, вызывали?
– Вызывал, – согласился Якушев. Вид у него был озабоченный и в то же время деловитый. Он кинул на полированный секретарский стол норковую шапку, которая завертелась, поехала и чуть не свалилась на пол, зажал между коленями портфель и стал в нем рыться. Рыться ему было очень неудобно.
Инна наблюдала.
Якушев досадливо покрутил головой, плюхнул портфель на стул и продолжал копаться в нем, но уже с комфортом.
– Я тебе одного человечка дам, – говорил Сергей Ильич. – Он предупрежден. Ты к нему съезди, потолкуй про финансы для твоего праздника. Он в финансах все понимает, до последнего рубля учитывает.
Значит, праздник уже «мой», подумала Инна стремительно. Какое интересное изменение терминологии! Главное, неожиданное.
– Он тебе посоветует, если сам не даст. А может, и сам даст. Он такие дела любит, они ему это создают… как его… доброе имя.
– А у него своего нет?
– Чего?
– Доброго имени.
– Что ты, Инна Васильевна, не смеши меня, ей-богу! У того в бизнесе доброе имя, кто конкурентов мочил, а стали доказывать – и ничего не доказали!.. Вот это самое доброе имя и есть.
Он еще немного порылся.
– О встрече я договорился, а дальше ты уж сама. На, вот она, карточка. Встреча завтра в шесть на его территории.
– Как, – не поняла Инна, – уже завтра?!
– А чего тянуть-то! Я тебе десять раз сказал – ты вообще с этим делом не тяни, Инна Васильевна. Дорого яичко к Христову дню.
– Да я его даже не знаю, этого человека!
– Тебе и не надо. Достаточно, что я знаю. Твое дело его уговорить, ты у нас это лучше всех умеешь.
Инна молчала. Якушев подогнал к себе свою шапку, схватил и со всего размаху нахлобучил на голову, как будто стог посадил.
– А мне ехать надо. Теперь Катюха пропала, не знаем, куда девалась! Господи, вот так живешь, живешь, да не знаешь, где оно тебя подстерегает, самое страшное!..
Сказать, подумала Инна. Сказать или не сказать?
Наверное, надо сказать. Вряд ли Якушев сдаст Катю ее неведомым врагам, которые шли за ней через темную ночь!.. А так будут искать, весь город на уши поставят, не найдут, выйдет следующий грандиозный скандал с привлечением общественности, прессы и всего остального.
– Сергей Ильич, – начала Инна. – Вы не волнуйтесь, но мне кажется, я знаю…
Дверь в приемную распахнулась, и на пороге показался Симоненко с какими-то синими папками в руках. Сбоку папок болтались белые канцелярские завязки.
– День добрый, – выговорил Симоненко и окинул Инну и Якушева таким подозрительным и опытным взглядом, что оба немедленно почувствовали, что ведут себя неприлично. Вполне можно было и не стоять вдвоем в пустой приемной, и Инна вполне могла отодвинуться на шаг-другой, и уж оттуда, из отдаления, вытянуть шею и рассмотреть оставленную визитку, а Якушев вполне мог бы застегнуть пальто, а наличие шапки на голове неубедительно, нет, неубедительно!..
– Если ты ко мне, Василий Иванович, – сказал Якушев веско, видно, обиделся на подозрительный взгляд, – то меня нет уже. Я уехал.
– На пять минут всего, Сергей Ильич!..
– Ни на пять секунд. Говорю же, нет меня!
И словно для того, чтобы подтвердить сказанное, стремительно вышел вон из собственной приемной.
– Упустил, – с сожалением произнес Симоненко и неприязненно посмотрел на Инну – уж она-то своего не упустит! По телевизору вон как все про нее говорят, один другого хуже, а она в полном порядке, даже Сергей Ильич возле нее гоголем ходит, хотя ему-то уж поостеречься бы!..
– Я тоже пойду, Василий Иванович. До свидания.
– А чего тут работников никаких нет, ты не знаешь?
– Каких работников?
– Ну, секретаря или Валентины Ивановны, помощницы? Куда они сгинули-то все?
– Не сгинули мы, – раздался от двери задыхающийся бас, и в приемную ввалилась та самая Валентина Ивановна, раскрасневшаяся с мороза, в распахнутом коричневом пальто. Симоненко она улыбнулась, а на Инну даже не взглянула, потому как терпеть ее не могла.
– Нас Сергей Ильич отпустил, – помощница распахнула шкаф, достала вешалку и стала пристраивать пальто, – на полдня. Я перед выходными никогда не успеваю ни на базар, никуда! Беда прямо с этим временем!
Инна ногтем подцепила с полированного стола визитку, наугад кивнула во враждебное пространство, образованное Симоненко и помощницей Якушева, и пошла к двери.
На лестнице перед большим зеркалом она остановилась и повернулась – чтобы убедиться, что сзади у нее все в порядке, просто так, потому что эти двое смотрели слишком уж пристально, хорошо, если дырку не прожгли. Сзади все было в порядке, даже очень красиво.
Она повернулась, сбежала на один пролет и замерла. Навстречу ей поднимался Ястребов Александр Петрович.
Она не была… готова увидеть его, словно материализовавшегося из ее мыслей.
Жестом английской королевы Елизаветы, подающей руку лорд-канцлеру, – Инна однажды своими глазами видела этот неподражаемый жест, исполненный достоинства, самодостаточности и… как бы это выразиться… глубочайшего равнодушия ко всему, кроме внешней формы, которую приходится соблюдать, – Инна положила руку на полированные перила и продолжала спускаться.
Только поравнявшись с ним, она повернула голову:
– Здравствуйте, Александр Петрович.
– Здравствуйте, Инна Васильевна. Готовитесь сегодня снова в эфир? Отстаивать интересы демократической прессы?
Укол был так себе, не очень болезненный, все потому, что Александр Петрович тоже заранее не подготовился.
– Сегодня у меня выходной. Сегодня я ничьи интересы не отстаиваю.
– Напрасно.
Не надо было спрашивать, но она все-таки спросила:
– Почему?..
– Потому что без вашей энергичной поддержки их никто отстоять не сумеет.
– Вы мне льстите.
– И не думаю даже. Я просто констатирую факт.
Инна посмотрела ему в глаза – черные до самого дна, как ночное небо над Енисеем, – оторвалась от них, будто вынырнула, и быстро прикинула, спросить или нет. Спросить очень хотелось, но инстинкт самосохранения вопил все громче – не смей, не смей!..
И, конечно, она посмела.
В конце концов, она никогда и ничего не боится, и это должно быть известно всем.
– Ты вчера забрал у меня газеты?
Ястребов так удивился, что у него даже уши шевельнулись, по крайней мере, так показалось Инне.
– Какие газеты?..
– На полу в кабинете лежали газеты. Когда ты ушел, не осталось ни одной. Зачем ты их забрал?
Он всегда соображал молниеносно и понял, что она вовсе не шутит, не выдумывает и не пытается его подловить. На самом деле у нее были какие-то газеты, которые кто-то забрал, и для нее это важно.
– Я не забирал никаких газет. У меня своих полно, мне твоих не надо.
Инна посмотрела на него и ничего не поняла. Врет или нет?
– Когда ты пришел, дверь была открыта, правильно?
– Да.
– Ты вошел в дом и увидел меня на лестнице, правильно?
– Пока да.
– На полу в кабинете были разложены газеты. Ты видел их?
Ястребов честно попытался вспомнить, вспомнил, что было темно, и сказал:
– Было темно.
– Я знаю! – с досадой возразила она. – Но когда наверху свет, все равно видно, что там внизу. Ты видел на полу в кабинете газеты?
– Нет.
– Почему ты говоришь «нет», если только что говорил, что было темно?
– Потому что было темно.
– То есть ты не видел газет из-за того, что было темно? Или их все-таки не было?
– Иди ты к черту, – вдруг сказал он весело, – когда я вчера пришел, мне было наплевать на газеты. Глубоко и искренне.
Она опять посмотрела ему в глаза – никакого движения мыслей или эмоций, как в черной дыре, в которой нет ни малейшего проблеска энергии.
– А что такое с этими газетами? Тебе нечего читать на ночь? Или ты недовыполнила норму по сбору макулатуры?
– Я… мне нужно бежать, Александр Петрович.
– Я понимаю, Инна Васильевна.
И на этом самом месте, когда они уже готовы были разойтись – он вверх, она вниз, – их засек Василий Иванович Симоненко, с грохотом обрушившийся из двери одним пролетом выше. Он обрушился, захлопнул за собой полированную панель, припустился вниз, смешно и косолапо выворачивая ноги, и тут наскочил на Инну с Ястребовым.
Инна чуть не застонала вслух. Ястребов не обратил на Симоненко никакого внимания.
Глаза у Симоненко, как у агента 007, сами собой превратились сначала в объективы фотоаппарата, потом в счетчик – цифры предполагаемой выгоды стремительно прокрутились в каждом, – потом из них высунулись пистолетные дула, словно он приготовился к обороне, и опять вернулись глаза, которые отчаянно забегали с одного на другую.
…Что они делают здесь, на лестнице, вдвоем?! Почему эта опасная баба разговаривает с Ястребовым, с самим Ястребовым, которого она никак не должна знать – не по статусу ей и не по зубам этот орешек!.. А Сергей Ильич?.. Сергей Ильич, который доверяет ей, этой… этой мегере, этой стерве, этой беловолосой мымре, он знает, что она в здании администрации, можно сказать, в самом сердце действующей власти, позволяет себе принимать политических противников своего покровителя?! Что она успела ему нашептать, а она что-то шептала ему, когда Василий Иванович вышел на площадку! О чем она вообще может с ним говорить, а он зачем говорит с ней?!
Василий Иванович от ужаса и значимости происшедшего, невольным свидетелем которого он стал, даже слегка растерялся и не смог сразу сообразить, куда ему двигать дальше – то ли прямо в кабинет Якушева с докладом – хотя нет, тот уехал, – то ли в ФСБ, то ли все же продолжить движение в заданном направлении, а уж потом….
Он засуетился, оступился, и Ястребов, взяв Инну за локоть, слегка подвинул ее с дороги. Симоненко он знать не знал, какая буря творится у того в душе, не понимал и вообще едва его заметил.
– Простите, – пискнул Василий Иванович, обретая равновесие и отчаянно кося глазами – ему надо было непременно увидеть, осталась ястребовская рука на Иннином локте или нет. Глаза, казалось, повернулись вокруг своей оси, а руки он так и не разглядел.
– До свидания, Александр Петрович, – произнесла Селиверстова у него за спиной. Голос показался Симоненко неприлично низким и хриплым, как у этой самой… как ее, прости господи… Шарон Стоун, когда ее озвучивает русская актерка!
Застучали каблуки, она пролетела мимо и скрылась за дверью этажом ниже, когда Василий Иванович и трети пути не одолел.
От важности информации, которой он завладел, у него ноги не шли. Такой скандал, скандалище!.. Скорее всего, она не просто осведомитель во вражеском стане, скорее всего, она работает на них, ведет подрывную деятельность, недаром на поминках и эта газета мелькнула, «Совершенно секретно», которой только дай волю, она не то что руку, все тулово оттяпает до самой шеи! А Якушев Сергей Ильич и не знает, и ни сном ни духом, только что в приемной ее почти лобызал, змеищу эту!.. Небось Анатолия укокошили с ястребовского ведома и согласия, а эта беловолосая всю информацию про него врагам продавала – где спал, что ел, с кем пил. Небось метит на высокое место, рядышком со своим хозяином, вот и выслуживается, вот и угождает!
Тот факт, что Инна Селиверстова никогда не была близка губернатору Мухину и, больше того, ничего не могла знать о его личной жизни, потому что встречались они редко и только по крайней необходимости, нисколько не охладил горячую голову Симоненко.
Он словно в одну секунду позабыл, что Мухин Анатолий Васильевич прессу не любил, за «четвертую власть» не признавал и обращался с журналистами «по старинке» – вызвал, дал по шее, отпустил. Вызвал, дал по шее, отпустил…
Инну он тоже не особенно любил, потому что она была «новой формации», а он «медведь, бурбон, монстр». Ее наряды, шубы, бриллианты, стрижки, «Financial Times» на щитке красного «Вольво» приводили его в уныние и отчасти пугали. Симоненко знал об этом.
Он обо всем знал, но способность быстро и основательно убедить себя в правильности собственных выводов и поступков очень важна для государственного деятеля любого уровня. К нижнему этажу он себя уже убедил: во всех сегодняшних несчастьях края виновата Инна Селиверстова, подколодная змея, пригретая Мухиным на своей губернаторской груди. Змея пригрелась и тяпнула, Мухин умер. Теперь очередь Якушева, который, вместо того чтобы змею растоптать, продолжает ее пригревать!..
Надо принимать меры. Он, Василий Иванович Симоненко, меры примет, и, глядишь, сжалятся над ним, возьмут обратно на службу, и станет он служить, как служил последние тридцать лет: по мелочи подворовывал, до слез зевал, мешал председателям колхозов, кто послабее да поглупее, – сильные и умные моментально поняли, как надо жить, чтобы краевое начальство чрезмерно не приставало.
Рухнул Мухин, который столько лет его прикрывал, таскал за собой, пристраивал на лучшие места – это называлось «растил кадры», – а вместе с ним рухнула и вся жизнь Василия Ивановича Симоненко.
Только теперь он знает, как все вернуть, да еще сторицей!.. Да еще отомстить за смерть любимого друга!
Василий Иванович зашел в свой кабинет, бросил на стол дерматиновую черную папку, уселся, сцепил руки замком, выпрямился и посмотрел вдаль – во взгляде была непримиримость к врагу – и решительно набрал номер помощницы Якушева.
Нужно поставить в известность как можно больше людей. Селиверстовой нельзя доверять. Селиверстова опасна.
Инна приехала домой довольно рано – она почти никогда не возвращалась с работы раньше десяти, а тут пожаловала в половине восьмого! Света в доме не было, и, идя по дорожке, она вдруг перепугалась, что Катя ушла или ее… увели.
Кто и куда мог увести губернаторскую дочь, она не знала, но нынешнее состояние полной неизвестности действовало ей на нервы и заставляло думать всякие глупости.
Осип тащился следом. Тонкость его натуры была такова, что он до сих пор еще никак не простил ее утреннее нежелание делиться с ним «переживаниями».