Тайна в черной рамке
Машины остановились, из них выскочили крепкие парни в черных полупальто, как у Борща, один из них открыл дверь, появился Свищ, изнывающий от тяжести своего величия. Глянул на Прокофьева, на Динского, презрительно скривился. Они стояли у него на пути, он мог их или протаранить, или просто обойти. А еще его быки могли их просто перестрелять, но Свищ, похоже, не собирался впадать в крайности. И даже таранить Прокофьева с Динским не решился. Подошел, остановился, всем видом выказывая свое презрение. Четыре быка взяли его в полукольцо, прикрыв спину. Двое остались у машины.
– Маевский в триста восемнадцатой палате, – не здороваясь, сказал Прокофьев.
– Это ты о чем, начальник? – фыркнул Свищ и выразительно глянул на своего телохранителя, дескать, рук не распускать: грех обижать убогого.
– Это я о ком.
– Не знаю никакого Маевского, – нахмурился Свищ.
– А вот он тебя знает… – усмехнулся Прокофьев. – И кто Освальда заказал, знает.
– Неужели я?
– Да ты иди, иди, чего встал?
Доказательствами вины Свища Прокофьев не располагал, а без них бандита не прижать. Сказать ему, что нет у него улик, так он рассмеется в лицо и уйдет.
– Не знаю я никакого Маевского, – стараясь скрыть нервозность, повторил Свищ.
– И Освальда не знаешь?
– Ну Освальда, может быть, и знаю, – глянув на Динского, пожал плечами Свищ.
– И Борщев его знает… И много чего другого знает. Да ты ступай, Михаил Борисович, не стой, в ногах правды нет. Правда в суде.
– Какой еще суд? Ты меня, начальник, на пушку не бери!
– До суда еще следствие будет. Задержат, предъявят обвинение. И будет у тебя, дружок, другая охрана.
– Я тебе не дружок!.. – Свищ беззвучно шевелил губами, договаривая фразу нецензурными словами.
– Нет, конечно. Дружком ты будешь в камере. Пока не знаю, у кого.
– Слышь, ты!.. – рассвирепел Свищ. И сжал кулак, но не для того, чтобы наброситься на Прокофьева, похоже, он пытался привести себя в чувство. – Закончился Май! Нет его больше!
Прокофьев постарался, чтобы ни одна черточка не дрогнула на его лице. Все-таки держал Свищ руку на пульсе событий, и получаса не прошло, как Майский умер, а он уже в курсе случившегося. Кто-то позвонил, сообщил.
– И ничего тебе Май не сказал! – усмехнулся Свищ.
Оказывается, он знал и это. Возможно, палата прослушивалась или Свищ не сомневался в своем киллере.
– Так что не надо, начальник!
Свищ сплюнул Прокофьеву под ноги и, толкнув его плечом, двинулся дальше. Но толкнул он в плечо полицейского зря. Прокофьев знал, с кем имеет дело, и в момент столкновения словно окаменел. Как ни старался Свищ, он не смог стронуть его с места. А ведь ударил его бандит в больное плечо.
– У нас реально на него ничего нет, – цокнув языком, сказал Динской, когда Свищ удалился.
– Будет.
– Борщ молчит?
– Пока да.
– Гаврилу не взяли.
– Еще не вечер.
– Ну хорошо, держи меня в курсе.
Пожав Прокофьеву руку, Динской двинулся к своей машине.
Прокофьев отправился в управление, не успел зайти в кабинет, как появился майор Ярыгин, старший оперуполномоченный его отдела. Рослый парень, видный, взгляд веселый, задиристый. В прошлом Савелий любил подраться от нечего делать, но жизнь кое-чему научила его, остепенила, а женитьба окончательно отшлифовала. Взгляд у него, может, и горячий, но голова холодная, он все просчитывает на много ходов вперед, продумывает. Любой из подчиненных Прокофьева мог вляпаться в историю, но только не Ярыгин.
– В замечательное время мы живем! – широко улыбнулся Савелий, колдуя в своем планшете. – Видеокамеры на каждом шагу. Даже в церкви. А вот Борща сняла камера торгового центра.
Ярыгин положил на стол перед Прокофьевым планшет с движущейся на дисплее картинкой. Ночная улица, фонари, дома, едва различимая в темноте церковь. Из проулка между домами вышел мужчина, свернул к дому Хикса, метров через десять остановился и, бросившись вправо, скрылся во дворе.
– По-твоему, это Борщ? – спросил Прокофьев.
– А кто ж еще?
– Лица не видно. Даже в профиль.
– А походка?
– Что походка? Ты знаешь его походку?
– Пьяная походка… Не так чтобы уж очень, но по сторонам человека водит. А во двор как забросило?.. Нарочно так, боком забросило, чтобы профиль не показывать. Борщ знал про камеру или догадывался. И воротник на куртке поднял… И еще знал, что калитка открыта, сам ее и оставил открытой, когда уходил.
Человек в кадре действительно не поворачивался боком к камере. Даже когда выходил из переулка, голова у него была повернула вправо. Как будто человек на самом деле знал про камеру. И во двор вошел боком.
– А время? Три часа ночи, город спит, на улицах никого нет. И Хикс уже угорел.
– И что говорит Борщев?
– А все-таки хорошо, когда камер много, – отказываясь от прямого ответа, невесело усмехнулся Савелий. – Плохо, когда их не хватает.
Прокофьев еще раз просмотрел запись и вернул планшет. Борщев послал Ярыгина к черту, и правильно сделал. Плохая запись, ничего не доказывающая. Но выводы все-таки делать можно.
Хикс умер в районе двух часов ночи, действительно, причина смерти – отравление угарным газом. Хикс и Борщ выпивали, один надрался, другой уложил его спать, зажег печку, задвинув при этом заслонку. Борщев уверял, что ушел в районе часа ночи, сожительница его показания подтвердила. Но в половине четвертого Борщ вернулся, выдвинул заслонку. Про то, что Борщев уходил из дома, сожительница не говорила. Но может сказать, если очень хорошо на нее надавить.
– Походка, говоришь, как у пьяного?
– Не то чтобы очень, времени-то сколько прошло.
– Времени много прошло, но мозги не протрезвели. Зачем Борщ вернулся?
– Заслонку обратно выдвинуть.
– А если бы не выдвинул, то что?.. Какая разница, выдвинута была заслонка или нет? Разве пьяный Хикс не мог лечь спать с закрытой заслонкой?
– Мог. И лечь, и угореть.
– Убийство Хикса маскировали под несчастный случай, и закрытая заслонка как нельзя лучше вписывалась в эту схему. А Борщ пошел и выдвинул заслонку. Зачем?
– Ну дернул черт, – пожал плечами Савелий.
– А днем он зачем к Хиксу вернулся? Забор сломал.
– Узнать, к какому выводу пришло следствие: произошел несчастный случай или убийство.
– Глупое решение.
– На похмельную голову, – кивнул Ярыгин.
– Или кто-то глупость подсказал.
– Мы думали, что Борщ мог быть с кем-то на связи, но вчера ночью он вообще никому не звонил. Только с Марьяной своей по телефону общался.
– А Марьяна эта где сейчас?
– Так на работе она еще, в салоне красоты работает, на ресепшене сидит, тут недалеко.
– Борщев говорит, что дружил с Хиксом, – в раздумье проговорил Прокофьев.
Он, конечно же, разговаривал вчера с Борщевым, пытался раскрутить его на признание, но так и не смог.
– Да, они реально дружили, – кивнул Ярыгин.
– И работали на одного дядю.
– Я бы сказал, Борщев работал на Хикса. Хикс основной, а он у него на подтанцовке, вещества развозил, закладки оставлял.
– И Борщ мог занять его место.
– Этого я не знаю.
– Будем выяснять. Где ты, говоришь, Марьяна работает?
Салон красоты с незатейливым названием «Грация» находился всего в пяти минутах от управления, если добираться до него на машине. За стойкой ресепшена сидела миловидная полноватая женщина слегка за тридцать. Пышная прическа с завитушками, скучающий взгляд, на губах дежурная улыбка. Она даже не подобралась, когда Прокофьев подошел к ней, как сидела развалившись, так и осталась сидеть. На прикрепленном к кофточке бейджике было написано Марьяна.
– Подполковник Прокофьев, уголовный розыск! – не вынимая удостоверения, представился он.
– А-а, вы из-за Славы! – встрепенулась женщина.
– Ваш Слава убил человека.
– Жаль, конечно, – вздохнула Марьяна.
Прокофьев мог побиться об заклад, что сейчас она думала не о судьбе Борщева, а о том, как поскорей найти ему замену. И действительно, зачем ей ждать из тюрьмы уголовника?
– Убил своего друга. Уложил его спать, зажег печку, закрыл заслонку и ушел к вам.
– Да, я знаю, ко мне приходили, спрашивали.
– Он ушел к вам, оставив своего друга умирать.
– Видимо, так… – вздохнула Марьяна.
– Наверное, Слава очень переживал. Вам так не показалось?
– Если честно, переживал, курил очень много, одну за одной. Он даже когда пьяный, так много не курит.
– А он выглядел пьяным?
– Было немного.
– Немного?.. Может, он что-нибудь говорил вам?
– Да нет, молчал. Но смотрел на меня так тоскливо. Я спросила, что случилось, а он…
– Что он?
– Глянул на меня, как на дуру… Сорвался и ушел.
– Куда ушел?
– Я не должна была говорить! – разволновалась женщина.
– Слава сказал вам не говорить?
– Очень просил… – побледнев, кивнула Марьяна.
– Вы его боитесь?
– Да как вам сказать…
– Он же не может вас убить?
– Меня?!. Ну что вы!.. Если честно, я даже не поверила, что Слава мог кого-то убить.
– Что ж, тогда вам бояться нечего.
Уже через пятнадцать минут после разговора с Марьяной Прокофьев общался с Борщевым в помещении для допросов.
– А знаете, Вячеслав Георгиевич, почему вы вернулись на место преступления? Зачем сломали забор? Совесть вас замучила… Не хотели вы убивать своего друга, вас заставили.
– Никого я не убивал, – буркнул подозреваемый.
– Но забор сломали?
– Так друг же умер.
– Убили вашего друга.
– Не знаю.
– Вот поэтому вы и сломали забор.
– Ну психанул.
– Жаль вам стало своего друга, потому забор и сломали.
– Да что вы пристали ко мне со своим забором? – скривился Борщев. – Забор здесь вообще ни при чем!
– При чем! Ведь убийство можно было остановить. И вы это знали. Поэтому и вернулись к Полотнову домой. В три часа ночи. Заслонку открыли, а вдруг он еще живой. Но Полотнов был мертв… Нет, забор вы ломать в тот раз не стали.
– Да достали вы меня со своим забором! – взвился Борщев.
– В три часа ночи вы забор не ломали, – кивнул Прокофьев. – В три часа ночи вы вошли через калитку.
– Через калитку.
– В три часа ночи?
– Эй, какая калитка в три часа ночи?.. – спохватился Борщев. – Ты что, начальник, нарочно меня забором с толку сбиваешь?
– В три часа ночи вы пришли к Полотнову, чтобы его спасти. Но не успели.
– Да не был я у него в три часа ночи! – разволновался Борщев. – Врет все ваша камера!
– Я знаю, что вы очень переживали. Знаю, что много курили. А потом поднялись, вышли из дома и отправились к Полотнову. А вдруг он еще живой?
– Много курил?.. Из дома?.. – Голос у Борщева дрогнул, глазки забегали.
– Вы ведь на самом деле очень переживали, Вячеслав Георгиевич. Поняли, что натворили, решили дело исправить, но не успели.
– У вас нет доказательств. – Борщеву явно не хватало уверенности, а в глазах стоял знак вопроса. А вдруг следствию хватит доказательств, чтобы осудить его за убийство?
– Мы учитываем ваше раскаяние, Вячеслав Георгиевич. И ваше искреннее желание исправить ошибку. Для нас это много значит… Для нас, не для суда, – немного подумав, добавил Прокофьев.
– Для суда? – эхом отозвался Борщев.
– Мы ведь действительно можем повернуть дело так, будто произошел несчастный случай. Было бы желание. А поскольку вы раскаялись… Вы же могли затопить печку, не глянув на заслонку?
– Так и не глянул.
– Глянули, но не придали значения. А дома вспомнили, что заслонка закрыта. И вернулись в дом, чтобы ее закрыть.
– Так и было!
– Да, но мы-то знаем, что вы занимались распространением наркотиков. Знаем, что вы работали на Свища. Знаем, что Свищ поставил вам задачу убрать Полотнова. Знаем, что в ту же ночь погиб Виктор Асвалов по кличке Освальд…
– Но это не так!
– Асвалов не погиб?
– Нет, Асвалов, может, и погиб…
– Полотнов толкал через него левый товар, Свищ его предупреждал. Полотнов не понял.
– Ну да, не понял… – Борщев прижал кончики пальцев к столу, чтобы унять в них нервную дрожь.
– А вы, Вячеслав Георгиевич, поняли все правильно. И приняли предложение Свища. Вы решаете вопрос с Полотновым, и к вам никаких претензий, – предположил Прокофьев.
– Ну-у… – Борщев оторопело смотрел на него. А вдруг это не догадки, а подтвержденные сведения, которые суд воспримет как доказательство?
– Мы ведь можем переквалифицировать убийство на несчастный случай. – Прокофьев улыбался, пристально глядя на подозреваемого. – Или в крайнем случае на убийство по неосторожности. Вы могли затопить печку и забыть про заслонку…
– Для того чтобы вы переквалифицировали убийство, я должен сдать Свища?
– Я не призываю вас проявить гражданскую сознательность… Но вы должны сдать Свища!
– Свищ мне ничего не говорил.
– А кто говорил?
– Кривой.
– Значит, все-таки Кривой… – с деловитым видом кивнул Прокофьев.
На самом деле он и понятия не имел, кто такой Кривой, но Борщеву вовсе не обязательно это знать.
– Ну да, он подъехал, проблемы у тебя, говорит. Надо решать.
– Хикса убить?
– Да… Я правда раскаялся! Правда очень жалел!.. И к Хиксу вернулся, думал, что он жив!..
– Кривого так просто не взять, да? Говорят, он плотно шифруется?
– Ну как шифруется… Где он живет, я не знаю, но есть одно место, где он бывает каждый день. Бильярдная на Бакинских Комиссаров его контора, он почти всегда там.
– А что насчет Освальда скажешь?
– С Освальдом я дел не имел.
– Хикс имел.
– Да… Химичили они реально… Но я Освальда не трогал!..
– Ты нет, но отмашку его убрать дал Свищ?
– Ну мог… Через Кривого. Сейчас все дела через Кривого идут.
Медлить Прокофьев не стал, собрал группу, отправился на улицу Бакинских Комиссаров, но Кривого там не застал. Был утром, заскочил на полчаса, уехал и с концами. Возможно, концы эти зачищал Свищ.
Но в любом случае голову над убийством Освальда Прокофьев ломать перестал. Его ведь мог задушить один киллер, а прибраться за ним отправились другие. Сначала подъехал один, избил Освальда, затем задушил его. Экспертиза показала, что задушили его руками, а потом уже в ход пошла удавка. К чему такая сложность, Прокофьев не знал. Но, возможно, выяснит, как только возьмет настоящего убийцу. Рано или поздно это случится, а если нет, то вся вина ляжет на покойного Майского. А почему бы и нет? Не тот он человек, этот Освальд, чтобы рыть землю в поисках его истинного убийцы. А вот Гаврилова в покое оставлять никак нельзя, и дело не только в том, что этот подонок ранил Сашу Лукова. Порядок есть порядок.
Глава 5
Осень на дворе, осень в жизни. Глубокая осень, старость уже на пороге, дает о себе знать. Карамболь еще не клал челюсть в стаканчик, зубы у него хоть и вставные, но фарфоровые, держатся крепко. Но сама по себе вставная челюсть его уже не пугала, и седые волосы в порядке вещей. И ровесница-жена его бы не смущала, может, ровесница даже лучше, чем молодая красотка в постели. Аэлите ведь секс требуется, погорячей, почаще и подольше, а Карамболю и пару раз в неделю вполне хватило бы. Но ей каждый вечер подавай. И как тут не уступить, если она даже мертвого могла поднять.
– А хочешь, давай в подвал спустимся? – тихо, на ушко спросила она. – Привяжешь меня к кровати, и делай со мной что хочешь. Пока я не стану послушной-препослушной!
– А в следующий раз я тебя просто убью, – ухмыльнулся Карамболь.
Понравилось ей в подвале, мягко там и тепло, и если бьют, то понарошку. А привязывал ее Карамболь не просто так, эта сучка изменяла ему. То с молодым пареньком, то со старым пнем Пентиумом. С этим пнем она даже сбежала, на карачках обратно приползла, землю под ногами вылизывала, умоляла простить. И ведь Карамболь ее простил. Не в первый, но в последний раз.
– А следующего раза не будет! – сказала она и нежно пощекотала языком в самом ухе мужа.
– Но привяжу я тебя крепко, – завелся Карамболь.
Он уже настроился идти в подвал, когда появился Лазарь.
– Юрий Сергеевич, Брайтон подъехал, сказал, по важному делу.
– Вот как? – Карамболь взял салфетку, вытер жирные после баранины губы, швырнул ее на стол.
Вечер уже, поздно, и Аэлита создала романтическое настроение, но все-таки он вышел к Брайтону. В другой раз послал бы его подальше, но дела сейчас ни к черту.
– Да я ему сказал, пусть завтра подъезжает, – поморщился Лазарь.
– Не надо завтра, – с трудом поднимаясь со своего места, сказал Карамболь.
Лето в этом году выдалось жарким, две пули от киллера схлопотал, мог и не выжить. Сейчас уже все в порядке, больничный режим сняли. А вот постельный остался. Аэлита так хорошо стелет. Сучка ненасытная.
Лазарь Брайтона в дом не впустил, оставил его на террасе. Карамболь знал почему. Лазарь – начальник охраны, можно сказать, первый человек в его свите, а Брайтон – пацан не промах, на ходу подметки рвет. Ревнует его Лазарь, боится оказаться на вторых ролях. А все возможно. За Лазарем столько косяков, а Брайтон пока держит марку.
– Юрий Сергеевич! – Брайтон всем видом давал понять, что Карамболь для него отец родной, все преданность свою выказывал.
Но Карамболь давно уже не верил ни чьим бы то ни было словам, ни взглядам.
– Короче.
– Свищ порядок в своем огороде наводит. Два сорняка уже вырвал.
– Я в курсе, – кивнул Карамболь, с интересом глядя на Брайтона.
Он ведь практически урод на внешность, лицо будто из дерева пьяным резчиком по дереву топором вытесано, глянешь на него – ну ни малейших признаков интеллекта. Но язык у Брайтона подвешен, и умные мысли в голове водятся.
– И то, что агрономы спалились, в курсе, – улыбнулся Брайтон.
– Спалились.
Свищ зачищал свои ряды, начал с мелкой сошки и сразу же обломался, менты ему на хвост наступили, теперь отбивайся. Карамболь очень надеялся, что Свищ сядет в лужу. Ему потом останется только добить эту мокрую курицу.
– Одного менты приняли, другой склеился, а Гаврила ноги сделал, – продолжал улыбаться Брайтон. Он явно готовился выложить козырь из рукава.
– И что?
– Я знаю, где сейчас Гаврила.
– Где?
– Да есть у него один хороший знакомый, – усмехнулся Брайтон. – Для нас хороший, для него плохой, он по старой памяти Дику шепнул.
– Дик с тобой?
– Дик по адресу, – качнул головой Брайтон. – Гаврилу пасет.
– Зачем его пасти, брать нужно! – возбудился Карамболь.
Свищ под охраной, подобраться к нему сложно, да и опасно его убивать: еще не спала волна, поднятая Пентиумом. Менты сейчас на стреме, не зря же у Свища проблемы. Да и здоровье у Карамболя хромает, нельзя ему сейчас на нары. И тем более в гроб ложиться. А вот если Гаврилу взять да обработать его как следует, а потом слить ментам и натравить их на Свища…
– Вот и я о том же, потому к вам приехал. Вы только скажите, в два счета что нужно сделаем, прямо сейчас.
– Дело нужное, – согласился Карамболь.
– Помните, как Пентиум Свища подставлял? – осклабился Брайтон.
Карамболь кивнул, вспомнив, как отбивался от пентиумовских отморозков. Эта кодла вломилась в больницу, где он лежал, и пыталась его убить. Не смогли, отступили, оставив на месте труп Клина из команды Свища. Как будто это Свищ пытался счеты с Карамболем свести.
– И мы так можем. Типа, Свищ Прокофьева заказал, а Гаврила пытался исполнить, – разогнался Брайтон.
– Прокофьева? – поморщился Карамболь.
С Прокофьевым у него рамсы, не вопрос. Из-за бабы. Черт его попутал, на Вику полез, Прокофьев его с нее снял да кулаком в челюсть заехал. А спустя время снова по морде дал. Карамболь тогда чуть с катушек не слетел, подкараулил Прокофьева на узкой дорожке, хотел ему челюсть ударом сломать, а нарвался на киллерские пули. Прокофьев, конечно, сволочь, но ведь он взял киллеров и Пентиума на чистую воду вывел. И в больнице тогда на пути у пентиумовской кодлы встал, можно сказать, принял огонь на себя.
– Ну с ним же тоже нужно решать вопрос, – сказал Брайтон, внимательно глядя на Карамболя. Похоже, понял он, что перегнул палку.
– Давай сначала со Свищом решим… Тащи сюда Гаврилу, говорить с ним будем.
– Может, не сюда? Может, не здесь? – спросил Лазарь, с подозрением глядя на Брайтона. – Может, подстава какая-то!
– Какая подстава? – вскинулся тот, в ответ зыркнув на Лазаря.
– А если тебя самого подставляют? – спросил Карамболь, в раздумье глядя на Брайтона.
Возможно, Свищ уже в курсе, что его люди вышли на Гаврилу, может быть, засаду устроил в доме, гостей ждет. А может, менты Гаврилу пасут, ждут, когда Свищ на него выйдет, а возьмут Брайтона. Все возможно.
– Меня подставляют?! Ну может быть… – озадаченно сказал Брайтон. – Если вдруг, вы, Юрий Сергеевич, не при делах. Это чисто мое решение.
– Твое решение, Сеня. И твое дело, – кивнул Карамболь. – На тебя большая надежда.
Не все ладно в его королевстве, не хватает личного авторитета, чтобы удержать всю власть в своих руках. Свищ вот откололся, Пентиум вызов бросил. И Лазарь со своими бойцами постоянно лажает. Одна надежда на Брайтона. Может, пацан и погорячился с Прокофьевым, но ход мысли у него правильный. И если он сможет свалить Свища, то займет его место. А почему бы и нет? Тварь неблагодарная не должна рулить наркотой, ею должен заниматься верный, преданный Карамболю человек. У Брайтона появился отличный шанс выбиться в люди.
* * *Осень, темнеет рано, а может, просто черная туча наползла. С утра дождь идет, холодно, а Вика в легком плаще и под зонтом, на голове модно повязанный шелковый платок. Она стояла у машины Прокофьева и грустно смотрела ему в глаза. Милая она, красивая, сколько в ней нежности, у Егора невольно сжалось сердце.
– Могла бы и позвонить… – сказал он, открывая дверцу машины. – Могла бы и в кабинет прийти.
– Да я только что подошла, – улыбнулась женщина.
Он взял ее под локоток, но Вика, прежде чем сесть в машину, немного помедлила.
– Вообще-то я ненадолго, – сказала она, все же усаживаясь на переднее пассажирское сиденье.
Прокофьев закрыл за женщиной дверь, обошел машину и сел в кресло водителя.
С Викой Егор познакомился при экстремальных, можно сказать, обстоятельствах. Карамболь выкупил предприятие, где она работала главным бухгалтером, и, возомнив себя вершителем человеческих судеб, полез на Вику. За что и схлопотал. В тот же день Егор остался у Вики на ночь.
Все бы ничего, но у него жена, пусть и не любимая, но до Вики он не изменял Марине. Все бы ничего, но, как выяснилось, Вика имела отношение к одной очень нехорошей истории. Бандиты Карамболя организовали нападение на инкассаторов, похитили крупную сумму денег. Грабители увели семь инкассаторских сумок, две нашли сразу рядом с умершим от ран Сивым. Две сумки увел Пентиум, эта пропажа нашлась совсем недавно, жаль, что вернуть удалось не все деньги. Две сумки с пятитысячными купюрами увел Сарычев, одна уже нашлась, вторая пока в розыске. И еще одна такая же сумка с оранжевыми купюрами ушла с предателем инкассатором Сигайловым, который участвовал в ограблении. И вот не так давно выяснилось, что Вика хорошо знала и Сарычева, и Сигайлова, и с одним в свое время спала, и с другим. Она клялась, что к ограблению не имела никакого отношения, но Егор не очень-то ей верил. В уголовное дело он впутывать Вику не стал, но дорожку к ней решил забыть.
Только вот не забывается Вика, не выходит из головы, и сегодня Егор о ней думал, и вчера. И сейчас у него грудь от волнения сдавлена.
– Что-то случилось? – спросил он.
– Что-то должно случиться, – вздохнула она, – и только тогда мы можем встретиться, да?
– Ну ты же знаешь…
– Я все знаю и все понимаю. И ты можешь не переживать. В моей жизни появился мужчина, – тихо сказала она. – У нас очень серьезно.
– Я не думаю, что это плохо. – Давление на грудь усилилось, голосовые связки пережало, Егор с трудом закончил фразу.
– Я думаю, что это хорошо… На самом деле все хорошо, – торопливо проговорила она.
– А что плохо?
– Что плохо… Сарычев сегодня приходил.
– Сарычев? – поморщился Егор.
Сарычев – птица хитрая и наглая. Торговал строительными материалами, много задолжал мелкому криминальному боссу, в счет оплаты участвовал в нападении на инкассаторов. Именно за соучастие он и был осужден на шесть лет, отсидел всего два года. Сарычев преподнес себя как жертву бандитского произвола, дескать, заставили его идти на гиблое дело, но картина постепенно прояснялась. Уже после суда над ним появились основания считать, что именно Сарычев и организовал ограбление, подключив к делу своего знакомого Сигайлова. Доказательствами этой версии следствие не располагало, но Сарычева решили выпустить пораньше, а затем проследить за ним, чтобы отыскать припрятанные деньги.
Такая каша тогда заварилась. Сарычев отправился к своему тайнику, но незадолго до его появления деньги нашел деревенский житель, который через день-два после этого трагически погиб. В убийстве подозревали Сарычева, и он действительно в момент преступления подкрадывался к Василькову. Но убийцей оказался совсем другой человек, он же и забрал одну инкассаторскую сумку, вторую, предположительно, взял сам Сарычев. Убийцу задержали, деньги конфисковали, а вторую сумку найти пока не удается. Сарычев клянется, что не брал ничего, но верить ему нельзя. И обратно в места не столь отдаленные отправлять его не стоило. Прокофьев практически не сомневался в том, что вторая сумка найдется, если Сарычев останется на свободе.