Царь Дмитрий. Московская история

Несколько слов об авторе

Жан Нэ де Ля Рошель (1692–1772) родился и умер в Бургундии, в городке Кламси, однако юность его прошла в Париже. В начале 1720-х гг., в результате краха французской банковской системы, спровоцированного попыткой внедрения теории Джона Лоу, де Ля Рошель оказался на грани разорения и вернулся в Бургундию. Он стал доверенным лицом орлеанского интенданта в Кламси и заслужил в округе репутацию блестящего оратора и правоведа.

Литературное наследие де Ля Рошеля включает в себя три сочинения, посвященных истории и географии департамента Ньевр, а также три художественных произведения, в числе которых и роман «Царь Дмитрий. Московская история» (1714).

Изящная словесность была его страстью, его стихи были весьма популярны во французской столице в начале XVIII века и даже снискали ему покровительство влиятельнейшего дома де Шароле. По всей видимости, он был близок к «Ордену мухи в меду», учрежденному в 1703 г. Анной Луизой Бенедектиной де Бурбон, герцогиней Мэнской, графиней де Шароле. Членами Ордена были многие видные литераторы того времени, в том числе, кстати, и Вольтер. Состоял в также Ордене поэт и драматург, член Французский Академии Антуан Удар де Ля Мотт. Именно он дал 21 апреля 1714 года положительную рецензию на роман «Царь Дмитрий. Московская история» и рекомендовал сочинение к публикации. Очевидно, книга была благосклонно принята публикой, поскольку выдержала три издания: в Париже (1715 и 1717 гг.) и Гааге (1716 г.). Автор посвятил свое сочинение неким герцогу и герцогине, покровителям словесности. Можно предположить, что речь идет о представителях семейства де Шароле, вероятно, о Генрихе III Бурбоне-Конде и Анне Луизе Бенедектине де Бурбон.

Примечательно, что «Московская история» (внушительное по объему произведение) была завершена, когда ее автору было не более 22 лет. Неизвестно, почему де Ля Рошель решил обратиться к теме Смутного времени, не исключено, что сочинителя привлекла удивительная судьба его легендарного сверстника.

К написанию романа де Ля Рошель подошел весьма серьезно, изучив целый ряд солидных исторических источников, на которые он то и дело ссылается на протяжении всего повествования. Фактический материал он черпал из Большого исторического словаря Луи Морери и трудов Жака Маржерета, Адама Олеария, Яна Янсона, Бареццо-Барецци, Жака Огюста де Ту, Клода Маленгра де Сен-Лазара1.

Разумеется, в силу своей молодости, ограниченной информированности и, главным образом, желания написать не научную, но развлекательную книгу, де Ля Рошель не слишком вдавался в географические и культурные особенности Московии и Польши. Так Астрахань, Казань, Углич, Литву, Краков, Сандомир он упоминает в правильном контексте и узнаваемой транскрипции. Однако в названии Gereslaw с большим трудом угадывается Ярославль, в Theringo – Чернигов, в Jelek – Елец, l’Epine – вероятно, Ливны, а некое место, названное Sechou, заставляет сомневаться, имелся ли в виду польский город Жешув, расположенный неподалеку от Сандомира и Самбора, или это отсылка к Запорожской Сечи.

Любопытно, что автор упоминает в сочинении неких князей и бояр (knes, bojars), но Шуйского именует «prince». Воеводу Мнишека он называет «palatin», но Вишневецкого именует именно «vaivode». Так же в армии Дмитрия соседствуют поляки (Polaques) и … поляки (Polonais). Совершенно удивительным образом трансформируется имя Годунова, и мы встречаем в романе трех (!) разных персонажей: Boris Gudenou (собственно царь), Houdun (сподвижник Шуйского) и Godonof (офицер из Углича). Выбор имен собственных в романе в целом примечателен: наряду с Гришкой и Василием среди русских персонажей появляется жительница Углича с нетипичным именем Бомирка, а польская княжна Corkia своим именем, возможно, обязана слову corka – по-польски «дочь». Встречаются и другие необычные имена: Короткий, Баба, Велика, Конска (два последних имени напоминают названия Польских городов Величка и Коньске). Дочь царя Бориса именуется в романе Сибирской царевной. Сапегой назван сын воеводы Сандомирского, тогда как в действительности Лев Сапега был видным государственным деятелем Речи Посполитой и с воеводой в кровном родстве не состоял. Упоминая польского короля, де Ля Рошель путает Сигизмунда II Августа (1520–1572) и Сигизмунда III Ваза (1566–1632).

Путаница происходит и с женихами царевны. Де Ля Рошель изображает их соперниками, одновременно борющимися за руку царской дочери. В действительности принц Густав и принц Иоанн побывали при московском дворе в разное время. Швед Густав Эрикссон Ваза (1568–1607) находился в Москве с 1599 по 1601 гг., тогда как датчанин Иоанн Шлезвиг-Гольштейнский (1585–1602) прибыл в Москву летом 1602 года и несколько месяцев спустя внезапно скончался от горячки. Оба принца были вполне достойными женихами: благородные, образованные, отвечающие политическим амбициям Бориса Годунова. Густав был удален Борисом из Москвы за своеволие и несговорчивость, но не покинул страну до самой смерти. Он похоронен в г. Кашине (Тверская область), где в его честь в 2015 г. был установлен памятный камень в рамках проекта «По следам шведского принца Густава». 26 сентября 2017 года город посетила делегация Посольства Швеции во главе с послом П. Эриксоном. Де Ля Рошель отступает от исторической правды, в его романе Густав возвращается на родину и в дальнейшем оказывает Дмитрию военную поддержку.

Де Ля Рошель дал волю фантазии, изобразив Иоанна сущим злодеем, хотя, по мнению современников, он был хорош собой и своим нравом, и манерами произвел положительное впечатление и на Годунова, и на царевну. К слову, Иоанн с невестой так и не успел познакомиться, а царевна наблюдала его лишь издали через тайное окошко, ибо, по обычаю того времени, жених и невеста не могли видеться до свадьбы. Необъяснимая болезнь и внезапная кончина молодого и полного сил принца породили разного рода слухи, в том числе и предположения, что юноша был отравлен. Эта версия отлично вписалась в общую канву романа де Ля Рошеля: ослепленный ревностью Шуйский устраняет главного соперника с помощью яда.

Несмотря на то, что де Ля Рошель детально изучил немало источников, ему сложно было представить себе особенности русского быта и уклада. Так он упоминает, что народу Московии «присуща грубость», при этом пишет, что московский двор «хвалят за его изысканность», и изображает его наподобие европейского: с балами и кокетливыми дамами в красивых нарядах. В романе князь Шуйский (и не только он) имеет свободный доступ в покои царевны – немыслимая вольность в обществе, где честь незамужней девицы (и уж тем более царской дочери) тщательнейшим образом оберегалась2. Интересно также отметить, что герои романа обращаются друг к другу преимущественно на «вы», тогда как в начале XVII в. такая форма употреблялась лишь в отношении группы людей, в остальных случаях все были на «ты».

Отдельного упоминания заслуживает фигура самого Дмитрия. Это центральный персонаж романа, причем персонаж исключительно положительный. «Прежде ни один царь так не соответствовал величию своего титула», – пишет о нем де Ля Рошель. Примечательно, что, вопреки свидетельствам современников и портретам, де Ля Рошель наделяет Дмитрия внешностью столь утонченной и очаровательной, что царевичу без труда удается изображать девицу, переодевшись в женское платье. Приятная наружность Дмитрия является его своеобразным козырем: он всем нравится и легко располагает к себе людей. Не будучи самозванцем по отношению к трону, на пути к нему царевич не раз примеряет на себя чужие наряды и имена, он именует себя то Гришкой, то Василием, то Кристиной, и все роли ему вполне удаются. В любом обличии он объект обожания: царевны, княгини Вишвевецкой, княжны Сандомирской, принцессы Агнешки, а в роли Кристины – воеводы Сандомирского и его сына князя Сапеги. Его преданная любовь к княжне Сандомирской выдерживает все испытания и соблазны, княжна неизменно отвечает ему взаимностью, но их счастье наталкивается на жгучую ревность и злобу Шуйского, и Дмитрий гибнет в расцвете славы.

Бориса Годунова де Ля Рошель, опираясь на сочинения очевидцев и по-своему их переосмысливая, изображает хитрым и расчетливым тираном. Царь проигрывает политическую борьбу с Дмитрием, поскольку «московиты любят своих наследных царевичей». Надежды царя на удержание престола рушатся: его сын Федор не демонстрирует задатков сильного правителя, а сам он «утратил любовь своего народа». Дочь же, хоть и зависима от воли отца (ее против воли обещают в жены Иоанну), является ему опорой в государственных делах: «Борис ничего не делал, не посовещавшись с ней, он следовал ее советам; ее мудрость и осмотрительность сохранили жизнь многим государственным мужам, ставших жертвами наговоров». Характер царевны в романе неоднозначен. Она изо всех сил защищает интересы отца и государства, предлагает Дмитрию примиряющий стороны брачный союз, однако сильная и страстная натура девушки толкает ее на сделку с совестью: из-за неразделенной любви и ревности она выдает Шуйскому «лицензию на убийство» Дмитрия.

Исторические события послужили важной основой для сюжета, но они были щедро приукрашены фантазией автора. По словам Е.Ф. Шмурло, он «совершенно фантастически и с романическими прикрасами изобразил судьбу царевича»3. Роман изобилует любовными перипетиями, переодеваниями, двойными обманами. В предисловии к роману де Ля Рошель говорит «о скрытых мотивах, двигающих людьми: это почти всегда любовь, ревность и тщеславие». Именно эти чувства и движут героями романа, заставляют их воевать или страдать, идти на жертвы или на сделку с совестью, а порой даже на преступления. На фоне множества положительных персонажей четко выделяются злодеи: принц Иоанн, князь Мисислав, князь Шуйский. Несмотря на все их ухищрения, козни оказываются раскрытыми, однако благородство положительных героев постоянно дает злодеям дополнительные козыри: так в конце романа Дмитрий становится жертвой заговора Шуйского, которого он перед этим неосмотрительно и великодушно помиловал.

Для простоты восприятия в переводе используются привычное написание имен собственных, хотя в оригинальном тексте некоторые из них переданы не совсем точно: Шуйский (Zuski), Голицын (Galitchein), Владислав (Uladislas), Васильевич (Basilowits), Мстиславский (Mistisloftski). Вымышленная дочь короля автором названа Агнешкой (Anguenska – по-польски правильно было бы написать Agnieszka). Следует оговориться, что широко используемые в романе обращения seigneur / madame в переводе звучат как сударь / сударыня, хотя эти варианты обращений вошли в русский этикет почти столетие спустя.

Как уже упоминалось выше, роман де Ля Рошеля трижды переиздавался. В музее книги Российской Государственной Библиотеки есть оригинальные экземпляры изданий 1715 и 1716 гг.

Мария Лазуткина

Его Светлости Монсеньеру герцогу.

Монсеньер, желая представить историю царя Дмитрия, выдающегося правителя, я полагал необходимым обратиться к семейству, где от поколения к поколению наследуются и любовь к словесности, и качества, присущие героям. Я весьма польщен тем, Монсеньер, что нашел это сочетание в лице Вашей Светлости. Вы неустанно заботитесь о добрых историках, ибо лишь они способны поведать потомкам о ваших великих деяниях, свидетелями которых мы становимся ежедневно. Вся Европа восхищается военными походами, в которых вы участвовали, не щадя жизни, и многие провинции обязаны вам своим счастьем. Вы достойно повторили путь ваших героических предков. Однако, если бы историк не взял на себя труд отобразить добродетели, дополняющие вашу неопровержимую доблесть, то ваш пример, как и пример ваших предков, был бы утрачен для будущих веков, коим мы неустанно будем рассказывать о нем. В этой связи я хотел поупражняться на более простом предмете, дабы однажды иметь возможность достойно рассказать о том, как Ваша Светлость и принцы крови действовали во славу королевства. Извольте, Ваша Светлость, удостоить эту историю одним из тех благосклонных взглядов, которые побуждают авторов к благородному состязанию, источнику великих начинаний, и, тем самым, позволить мне в будущем сочинить труды, которые расскажут всему свету о моем усердии и моем почтении.

Я остаюсь, Монсеньер,

Вашей Светлости нижайшим и покорнейшим слугой,

де Ля Рошель.

Ее Светлости Госпоже герцогине

О, герцогиня, добродетель твою

В своем сочинении я воспою.

Мне дали музы вдохновенье,

Но ты потомков восхищенья

Достойна без моих похвал;

Я ж в своей книге восхвалял

Героя, что рожден для славы,

Но часть ее – твоя по праву,

И это – прославлять причина

Мать сего доблестного сына.

Предисловие

Мнения о происхождении царя Дмитрия сильно расходятся. Некоторые историки осмеливаются называть его самозванцем, другие считают его законным государем.

Олеарий, секретарь посольства, которое герцог Голштинии направил в Персию и Московию, относится к числу первых и утверждает, что Дмитрий был монахом из Ярославля. Поскольку его рассказ слово в слово воспроизведен в словаре Морери, я отсылаю к нему читателя.

Другие историки говорят, что он не был монахом, но был сыном монаха, третьи называют его сыном священника, который отдал его в услужение польским вельможам, наконец, некоторые полагают, что он был сыном царя Васильевича. Я разделяю мнение последних, поскольку мне оно кажется наиболее разумным и обоснованным.

Первым о нем написал Маржерет, французский дворянин, который по одному ему ведомым причинам отправился сперва в Польшу, а оттуда – в Московию, где был капитаном охраны самого Дмитрия. Я решил, что ему стоит верить более, чем кому-либо другому, ибо он своими глазами видел то, о чем рассказал впоследствии.

В свое книге, озаглавленной «Состояние России»4, он утверждает, что слухи, распущенные против этого государя, являются клеветой, ибо он был истинным сыном царя Васильевича, и вот как он это доказывает.

«После смерти Дмитрия, – говорит он, – монах, за которого его осмеливались выдавать, все еще находился в своем монастыре… Я видел его, и все московиты могли также его видеть… Но, – добавляет он, – все сомнения в ложности наговоров рассеивает тот факт, что князь Шуйский5 велел тайно доставить этого монаха в Москву, и больше никто ничего о нем не слышал».

Бареццо Барецци, Янсон и г-н де Ту, похоже, полностью разделяют это мнение. Последний изобразил Дмитрия в столь выигрышном свете, что с трудом можно себе представить, что тот был способен на коварство и гнусное самозванство, в которых враги осмеливались его обвинять.

Теперь можно не сомневаться, что в нем действительно текла та кровь, которой он хвалился. Конечно, можно не доверять предвзятым или плохо осведомленным путешественникам, однако король Сигизмунд Август6 и вся польская знать, собравшаяся на Сейм в Варшаве и изучившая представленные им доказательства его происхождения, признали его истинным царевичем Дмитрием, сыном царя Васильевича.

Я думаю, стоит доверять этим источникам, не вызывающим подозрений, и считать Дмитрия совершенно не виновным в самозванстве, которое ему осмеливались приписывать.

Мне остается лишь добавить, что меня не следует винить за то, как я представил его историю. При слове «история» иной критик может резко прервать меня и даже меня самого обвинить в самозванстве. Признаюсь, в некоторых эпизодах я отошел от истины, казавшейся мне неправдоподобной, но я неуклонно следовал правде во множестве других и не хотел, чтобы мое повествование выглядело лишь сухой летописью. Все события в нем правдивы, я изложил их в порядке следования, кроме того, я ссылался на тех авторов, у которых я вычитал про те или иные события, дабы никто не упрекнул меня в вымысле.

Я старался разнообразить стиль и придать ему наибольшее благообразие. Я также упоминал о скрытых мотивах, двигающих людьми: это почти всегда любовь, ревность и тщеславие. Нередко то, что нам кажется искусной политикой, на самом деле объясняется совсем простыми причинами. Удалось ли мне выполнить мою задачу, решать публике. Я надеюсь извлечь пользу из критики и именно с этой целью я представляю ей эту историю.

Том I

Книга I

Московия стонала под гнетом тирании царя Васильевича; народы, склонившиеся под игом, не имели даже печальной свободы жаловаться, лишенная привилегий знать приносилась в жертву при малейших подозрениях, воля государя являлась единственным законом, который все обязаны были соблюдать7.

      Этот правитель являл собой странное и чудовищное сочетание великих достоинств и еще больших недостатков. Где-то осторожностью, где-то смелостью он расширил границы своего государства за пределы территорий, оставленных ему предшественниками, и после нескольких сражений вынудил татар уступить ему Астрахань, Казань и ряд других необходимых ему городов. Впрочем, удача не всегда была к нему благосклонна, и в войнах, которые ему пришлось вести против Швеции и Польши, он потерял бы, возможно, и государство, и жизнь. Однако он искусно сумел вовлечь в конфликт в своих интересах папу Григория XIII, и тем самым добиться мира на гораздо более выгодных для себя условиях, чем следовало бы рассчитывать8.

Он был женат семь раз вопреки обычаям царей, которым дозволялось иметь лишь трех жен. От первой жены он имел двух детей, Ивана и Федора; царевича Ивана он собственноручно убил ударом посоха, с которым он не расставался. От последней жены у него был царевич Дмитрий.

Однако он не успел насладиться воспитанием юного царевича, на которого возлагал большие надежды. Его настигла тяжелая болезнь, и, видя, что излечение невозможно, он пожелал обеспечить сохранение государства и рода, для чего собрал совет из нескольких вельмож и поручил их заботам своего сына царевича Федора, которого считал неспособным в одиночку выдержать вес великого государства, народы которого не слишком его любили. Дабы сообщить им более весомый мотив для защиты этого молодого царевича, он женил его на сестре Бориса Федоровича Годунова9, одного из главных вельмож, которого он особенно уважал.

Любимой царице, матери Дмитрия, он отдал в удел Углич вместе с дворцом, и наказал растить там маленького царевича, поручив его воспитание нескольким вельможам. Распорядившись таким образом судьбой государства и семьи, он умер, ненавидимый угнетенным народом.

Его сын Федор был коронован царем на радость непостоянной толпе, не предвидевшей страданий, которые сулила ей слабость этого государя.

Царь Федор имел низкие наклонности10, его ум не способен был породить какой-либо план, осуществить какое-либо начинание. Одно лишь упоминание о войне повергало его в дрожь, и он проводил время в праздных развлечениях, более достойных скромного раба, нежели великого государя11. Знавший его характер Борис вскоре стал испытывать к нему презрение, у него родился честолюбивый план: самому подняться на трон, которым царь был совершенно не в состоянии распоряжаться.

Борис Федорович имел благородное происхождение, был человеком великой души, большого и вкрадчивого ума, способного задумать и осуществить что угодно. Религию, честь и честность он понимал лишь так, как того требовала его политическая игра; он был от природы жесток, но на лице изображал доброжелательность, под маской смирения и заботы о народе он скрывал ненасытное честолюбие; добродетель он почитал лишь для видимости, в той мере, которая могла способствовать его восхождению.

Сперва он решил добиться расположения народа и знати, умело рассыпая при каждом удобном случае тысячи благодеяний. Невинные обрели в нем неподкупного защитника; законы – ревностного, кроткого и честного со всеми блюстителя. Он сделался максимально доступным, избегая при этом излишней близости; неизменно действуя под предлогом общественного блага, он постепенно поднимался все выше, но никто даже и не догадывался, что в этом и состояла его задумка, – так он умел обмануть осторожность знати и недоверие народа.

Увидев, что план его работает, он объявил себя покровителем московитов, после чего ему удалось под благовидным предлогом отделаться от опекунов, назначенных Васильевичем перед смертью в помощь Федору12.

Якобы в награду за их рвение, он отправил их управлять отдаленными провинциями, наказав объявить войну татарам, которые постоянно совершали набеги на Казань и Астрахань. Понимая, что единственным препятствием для осуществления его замыслов отныне является юный Дмитрий, он решил и здесь себя обезопасить.

Царевича заботливо воспитывала в Угличе его мать царица. Было бы весьма непросто отобрать любимое дитя у матери без угрозы разбудить мятеж в большой провинции, но изобретательный ум правителя нашел способ обмануть царицу. От имени царя он послал слуг за ее сыном якобы для того, чтобы обеспечить ему лучшее воспитание, соответствующее его происхождению. Слугам было приказано зарезать ребенка, как только он окажется в их руках, но этому жестокому плану не суждено было осуществиться. Воспитатели Дмитрия, поддерживавшие тайные связи с московским двором, были уведомлены о его замыслах и постарались предотвратить их13.

Царица наслаждалась в Угличе роскошью, подобающей вдове великого монарха. Она особенно любила жену Годонова14, одного из приближенных слуг, их единственный сын воспитывался вместе с Дмитрием, причем два мальчика обнаруживали такое сходство друг с другом, что она и сама порой их путала. Она поведала свою тайну Бомирке (так звали жену Годонова), рассказав ей, как напугала ее попытка жестоких министров Бориса украсть ее сына. Искренне любившая Дмитрия Бомирка замыслила отважный план его спасения от рук варваров и детоубийц. Втайне от своего мужа и царских слуг она предложила царице подменить царевича на своего собственного сына.

Тронутая этим проявлением дружбы царица, несмотря на бесконечную любовь к сыну, долго не могла заставить себя принять столь щедрое предложение, однако близость опасности все же заставила ее решиться.

Бомирке было легко выполнить обещанное, но при виде единственного сына, которого ей предстояло лишиться, материнская любовь проснулась, и вся ее сущность восстала против этого плана. Ужас, охвативший ее при мысли о необходимости отправить собственного сына на верную смерть, заставил ее пожалеть о неосторожном предложении, но, в конце концов, благородство взяло верх над природой: отныне она думала лишь о благосклонности царицы и печалях, от которых ей предстояло царицу избавить. Выпавшая ей честь спасти царскую кровь заставила ее позабыть о цене, которую за это предстояло заплатить. Она одела своего сына в роковые для него одежды и, не внемля все еще трепетавшему о нем сердцу, отважилась передать его царским слугам, которые вскоре расправились с ним с жестокостью, достойной скифов, своих древних предков.

Новость о предполагаемой смерти Дмитрия быстро дошла до Москвы, народ громко возроптал и даже собирался взять в руки оружие, чтобы отомстить за него. Борис на этот раз был особенно осторожен, зная, на что мятежная чернь способна в первые мгновения своей ярости. Он тихо сидел в своем дворце, тщательно скрывая гнев и досаду, но, видя, что недовольство в народе продолжает расти, и что иметь с ним дело столь же опасно, сколь и пытаться остановить его, этот умнейший министр самого трусливого и слабого из монархов, решил прибегнуть к хитрости, которая отвлекла бы толпу и не дала бы недовольству распространиться далее15.

Он поджег Москву с разных сторон, огонь быстро охватывал дома, построенные из кирпича и дерева, и с легкостью пожирал все на своем пути. Густой дым и темное зарево вселяли беспокойство и страх в сердце каждого, жуткие крики пронзали воздух и удваивали ощущение кошмара, целые площади сгорели дотла, руины прекрасных дворцов, уничтоженных огнем, являли собой ужасающие зрелище16.

При первых сигналах пожара Борис оказался во главе царской стражи, его видели повсюду, он раздавал указания тушить огонь, а после собрал всех погорельцев и пообещал им заново отстроить их дома, причем из камня.

Пока он общался с толпой народа, недостойный Федор дрожал от страха в самом дальнем углу своего дворца, но и там едва чувствовал себя в безопасности. Он согласился на все, чего хотел Борис для выполнения данных людям обещаний.

Это поведение Бориса сделало его абсолютным повелителем людских сердец, он понял, что его замысел близок к осуществлению, оставалось лишь совершить злодейство, которое ужаснуло бы человечество17: он избавился от государя, которого тысячи причин вынуждали его защищать.