– Твоя племянница завоевала внимание князя, – поздравил Орм Барму.
– Даже не знаю, как такое произошло…– не солгал Барма.
– Лукавишь, – усмехнулся Орм. Он наблюдал долгие потуги Бармы и княжны Велемиры, связанные со сватовством Услады, которая лично ему, княжескому тиуну, казалась скучной бледной поганкой. Не было в ней огонька. Зато сама себе на уме, сразу видно.
– Клянусь, – заверил Барма. – Я же был в отсутствии.
– А вернулся, и тут такое…– Орм говорил без издевки. Он ничего не знал о тайной привязанности Бармы к племяннице.
– Вот именно, – мрачно отозвался Барма. – Неужели она все-таки полонила его? – Барма вымолвил вслух то, чего не собирался произносить.
– Не думаю…– отозвался Орм.
– Почему? – Барме племянница все еще казалась привлекательной. Прежде он не замечал других женщин, кроме жены. Его глаза были словно закрыты листом репы, которую Хлебослава так часто готовила. И вот однажды в этом листе гусеница Услада прогрызла дырку и привлекла внимание главы вече к себе самой. Может, он и запал на нее, потому как других гусениц на листе рядом не было. А может, он просто всегда был верным мужем и в целом состоявшимся мужчиной, у которого имелось все для счастья: семья, достаток, положение в обществе. Зачем же он захотел большего?
– Потому что отпустил домой к тетушке…Если б полонила, то не отпустил бы…– продолжал Орм здравые рассуждения.
– Так он и жену свою, дочку Гостомысла, отпустил, – напомнил Барма.
– Нет, дочку Гостомысла он не отпускал. Она все еще его собственность, рьяно охраняемая…А Усладе подарил что-то и отпустил на все четыре стороны…
– Что подарил? – почему-то спросил Барма, словно это имело для него значение.
– Не знаю, какой-то сундук приказчик ей вынес…Да мало ли…Ткани, меха, может…Сам скоро спросишь…
– И то верно…– глава вече усмехнулся. Золотую булавку с рубинами изготовил мастер, по просьбе Бармы и по его наброскам: он лично нацарапал на бересте изогнутые линии лепестков, которые должны были украсить одежду Услады. А что «подарил» ей князь? Сундук с чем-то, чем он сам, обычно любознательный владыка, даже не интересовался, скорее всего…
В этот момент Барма и Орм увидели, что к ним бежит Путимира – средняя дочь Бармы. Девушка была растрепана и вся в слезах. У Бармы защемило в груди. И не сказать, что он не ждал этого. Как бы это ни было необычно, но он ждал, что случится нечто ужасное и непоправимое. Он отнял покой у Хлебославы, и обязан лишиться собственного. Это закон жизни.
– Звенемира упала в корыто с дождевой водой и…– Путимира зарыдала так безутешно, как если бы она сама была матерью утонувшего в слезах неба ребенка.
Барма смотрел вдаль, на расплывшееся по лугу темным пятном озеро. Озеро, отнявшее у него Ясыню. В уголке глаза Бармы налилась скупая, но тяжелая слеза. И правда, это великое благо – найти все таким же, каким оставил. Свой дом он покинул не так давно. Но сейчас он уже не найдет в нем всего, что было там раньше. И за эту свою «прогулку» он, глава вече, платит дорого. У него было все, что требовалось. Но ему казалось, что чего-то недостает. И вот теперь, действительно, недостает. Уже не кажется, а так и есть.
– Соболезную тебе, – на лице Орма вырисовалось неподдельное сочувствие. – Сначала Ясыня, потом маленькая…Дети не должны покидать родителей. Не должно так быть. Не этим должна была завершиться весна…
– Этим, – ответил Барма угрюмо. Он один во всем виноват. Он да та девушка, что соблазнила его. Девушка, несущая боль. – Ничем другим это не могло завершиться…
****
В княжеском детинце сегодня с раннего утра было шумно: Рёрик отбывал в Новгород вместе со своими боевыми другами. Множество людей вышло проводить хозяина Изборска.
– Мы будем ждать тебя, – Трувор прощался с Рёриком, который оставил его наместником в Изборске. – Прощай, брат.
– Дюжину дней будем молиться о благополучной дороге для нашего защитника и благодетеля…– пообещала Велемира, склонившись в поклоне.
– Доброго пути, князь, – пожелал Барма от лица боярского вече. Приезд Рёрика для него стал роковым. Но что ж поделаешь: лес рубят – щепки летят. За эти несколько дней Барма прожил целую жизнь, совсем короткую, но незабываемую. И вернулся к прежней.
– Живите по закону, в мире и согласии, – напутствовал Рёрик собравшихся. Сам он нередко нарушал и первое, и второе, и третье, но это не говорило о том, что он не знал, как правильно. – Берегите себя и свою землю.
Глава 10. Родня
Расположенный в живописном междуречье Рейна и Лека Дорестадт встретил Диву хмурым небом и моросящим дождем, обещая ей столь же пасмурное пребывание на новом месте. Церковь с крестом торжественно и гордо устремила ввысь свое чело, словно не желая глядеть на гостью, привезшую с собой своих богов, спрятанных в амулетах и обережных вышивках. Домики с соломенными крышами, подбоченясь сараями и амбарами, уставили на чужестранку зияющие темнеющими пятнами очи –окошки с цветными ставенками. Деревянный порт приготовил место для драккара своего хозяина, а его супругу обдал неприветливым ветром, почти сорвав с ее головы капюшон.
– Неужели это Дорестадт, – Дива не могла поверить, что путешествие, которое казалось ей бесконечно долгим, наконец подошло к концу.
– Пять лет назад сюда нагрянули даны, – вспомнил Гуннар недавний набег датских викингов. – Город был больше…Прежде тут имелся свой монетный двор и множество мастерских…
– Здесь часто идет дождь? – пропищала Углеша, на нос которой упала капля с неба.
– Почти каждый день, – отозвался кто-то из команды. – Лето обычно теплое, но не знойное…
– Непохоже, что теплое, – проворчала Углеша, кутаясь в платок.
– Сегодня просто выдался холодный день…
Привыкшая к каждодневным стенаниям и страданиям, Дива теперь отвлеклась от своих переживаний, с интересом озираясь по сторонам. Места были яркими: множество речушек и озер, свайных мостиков, пасущиеся стада белоснежных овец на цветущих заливных лугах.
И все же, несмотря на красоты вокруг, измученная Дива с сожалением понимала, что ее будущности на новом месте крайне незавидны. Кто она такая? Отставная жена, которую выслали за тридевять земель. Хорошо, если ей вообще окажут княжеские почести на подступах к городу мужа. Но гонца, возвещающего о скором прибытии путников, вперед все же выслали.
До жилища правителя добираться пришлось пешком. Каждый раз сходя на берег, Дива едва ли не шаталась, привыкшая к морской качке. Вот и теперь она еле ступала. Ей казалось, что земля под ее ногами колышется, но это было уже привычное чувство.
И все же упования не свершились. Никто не выехал встречать прибывшую из далекого Новгорода путницу. Лишь случайные редкие жители стали свидетелями сего события. Кое-как добралась Дива со своими провожатыми до обнесенного частоколом жилища правителя Дорестадта. Ворота оказались заперты. Шло время. Смерклось. Путникам, наконец, позволили войти во двор. Дива намерзлась. И без того ожесточенная всеми предшествующими злоключениями, она негодовала, вытерпев еще и подобное унижение впридачу. Что сложного в том, чтобы открыть проклятые ворота и впустить ее вместе с людьми Рёрика?!
Прием оказался не слишком радушным, почета и вовсе не было никакого. Никто не вышел поприветствовать Диву, кроме пары нерасторопных слуг. Привыкшая все принимать на свой счет, она расстроилась, предположив, что это не обычное положение вещей, а какой-то расчет, ей неясный. И правда, почему бы Умиле было не встретить ее?
Уставшая Дива сильно проголодалась. Кроме того, ей было холодно. Выяснилось, что покои, которые «подготовили» для нее, давно не протапливались, и оттого казались сырыми. Неуютно и стыло теперь было не только в душе, но и в отведенной для нее обители.
– Топим осенью и зимой, – сухо ответила домоправительница Диве на ее вопрос, можно ли как-то согреться.
Часто зябнущая Дива огорчилась. Ей было тяжело находиться в комнате без верхней одежды. Оставалось верить в то, что лето здесь все-таки теплое, а сегодня, как ей сказали, исключительный день, стылый и мрачный. Но это все лишь внешние трудности, которые в какой-то мере заслоняли душевные переживания. Разлука с дочерью, потеря князя, отъезд из родного города – все это значительно подорвало силы Дивы и ее дух. А оказанный прием не сулил многого на новом месте. На данный момент и поговорить Диве было не с кем. Она не смогла сдружиться с простушкой Углешей даже за время долгого пути и понимала, что теперь оказалась в отчуждении.
****
За неделю Дива немного освоилась. Не сказать, будто у нее появились друзья, но, по крайней мере, она уже знала, что и как здесь устроено, где колодец, кого из дворовых кликать в случае чего. За это время Умила ни разу не позвала ее к себе. Дива гадала, отчего такое: больна ли та, занята ли делами города или попросту не желает знакомиться с опальной невесткой. Однажды днем, когда Дива вышивала в своей комнатке, в дверь постучали.
– Дочку Гостомысла пожелала видеть правительница Дорестадта, – сообщила служанка.
Дива немного удивилась, поскольку уже перестала ждать приглашения. И почему это все здесь избегают титула «княгиня». Ведь она, Дива, не просто дочка Гостомысла, она еще и княгиня Новгорода. А к ней чаще всего вообще обращаются как-то обезличенно, словно она пустое место.
– Что ж, раз так, то я надену лучшие наряды, – усмехнулась Дива. И в ее ответе шутливости было меньше, чем кажется.
Вся сложность состояла в том, что Дива никак не могла смириться с собственным изгнанием. Не могла принять, что муж отослал ее. И пусть хоть имелись на то причины, и видела она сожаление в его глазах, но все равно ей было обидно. А главное, перед людьми совестно. Она ж не кривая, не умалишенная, чтоб ее гнали прочь. Поэтому и хотелось ей показать себя во всей красе, дабы злопыхатели знали, что князь услал ее, действительно, из надобности! А не потому, что она такая безвкусная и неинтересная!
Дива приукрасилась: в уши – серьги, на руки – те самые браслеты-обручи, коими одарил ее когда-то Рёрик. Вышитый нитями воротник, тонкий пояс и позолоченные пуговицы украшали платье. Дива оглядела свое отражение в начищенном подносе и осталась довольна собой, насколько это было возможно.
У дверей покоев правительницы Дорестадта служанка покинула свою доверенную и удалилась. Дива стояла в сомнениях у порога, не решаясь постучаться. И как это она только может тут жаться у входа! Она есмь княгиня Новгорода! Должна войти без стеснений!
Но трудность заключалась в том, что сейчас Дива уже не ощущала себя ни княгиней, ни женой своего мужа, ни, вообще, кем-то значимым. Это чувство усилилось после того, как ей не оказали соответствующего приема, а Умила соизволила принять ее лишь спустя неделю после прибытия.
