Кавказский синдром

1. Москва. Август 2001. Здание театра.

По старинному зданию Московского Драматического театра заливисто прокатился звонок. Он зазвенел над зрительным залом, задребезжал над толкавшейся в буфете толпой, донесся до куривших в антракте у входа, пробежал по белым мраморным лестницам.

Посетители начали стекаться в зал. Молоденькая учительница в очках, с выбивавшимися из пучка на затылке легкими пушистыми прядями, порхала вокруг своих восьмиклассников. Голубые рукава ее нарядной блузки трепыхались, как крылья стрекозы. Тяжело протопал краснолицый толстяк и, кряхтя, удобно устроился в заднем ряду. Он привел на спектакль жену-театралку, сам же намеревался честно проспать все второе действие, как только что продремал первое. Протиснулась между рядов кресел молодая пара, чинно прошествовали на свои места отглаженные, накрахмалекродлонные по случаю культурного мероприятия старик и старушка. В центре зала расселась по своим местам группа бывших Советских граждан, а ныне – обладателей светло-голубых Израильских паспортов, приехавших с «исторической родины на доисторическую» как туристы – полечиться от ностальгии.

В зале стало темно, грянул оркестр, занавес медленно разошелся в стороны, и на сцене осветилась разноцветными огнями ветхая повозка, которую тянули две одетые в пестрые лоскутные платья женщины и священник в сутане.

Началось второе действие модной в этом сезоне Брехтовской «Мамаши Кураж».

– Лаврухина, Лаврухина, – зашипел подросток в зеленой толстовке, толкая одноклассницу в плечо. – Дай сникерс откусить.

– Да пошел ты, – огрызнулась девчонка.

Оркестр заиграл развеселую удалую мелодию, и Мамаша Кураж пустилась в пляс. Выбеленное клоунское лицо, глаза, подведенные розовым и лиловым, цветной костюм с нашитыми поверх гигантскими грудями. Лихо заливалась скрипка, бухал барабан.

– Лаврухина, гля, как у нее сиськи трясутся! – не унимался школьник.

Учительница принялась возмущенно отчитывать своих подопечных:

– Тихо! Логинов, угомонись! Как вы себя ведете? Вы думаете, это комедия, фарс? Это серьезная пьеса, она рассказывает об ужасах войны, вы должны прочувствовать атмосферу.

– Да я уж прочувствовал. Ща обделаюсь от страха, – фыркнул Логинов.

Восьмиклассники радостно заржали. Крахмальная старуха поджала губы. Толстяк в заднем ряду захрапел. Оркестр заливался в ухарской балаганной пляске. Актер, игравший мамашу Кураж, запел козлиным тенорком:

Вокруг Кураж закружились в бешеном адском хороводе солдаты, разодетые в буффонные костюмы; мелькали камуфляжные штаны, расшитые красными и синими помпонами; тельняшки, старомодные сюртуки; современные бескозырки и пилотки, блестящие пожарные каски. Все завертелось в бесконечной карусели, и зрители, невольно заразившись сумасшедшим гибельным азартом, заревели, затопали в такт. И когда священник, неловко притоптывая, бухнулся на шпагат, хохот пронесся по сидениям и веселье в зале достигло апогея.

Внезапно боковые двери, и дверь центрального прохода одновременно с шумом распахнулись; и зал прорезали лучи света от мощных фонарей. Поначалу зрители недовольно зашикали. Но человек, вошедший через боковой вход, нисколько не смущаясь, решительно пошел к сцене и принялся подниматься по ступеням. Голоса стихли, люди решили, что его появление – это часть спектакля, интересная находка режиссера.

Мужчина, поднявшийся сейчас на сцену, был одет в мешковатый, странно смотрящийся среди яркого тряпья персонажей пьесы, серый комбинезон с крупной надписью МОСГАЗ. На ногах у него были тяжелые прыжковые ботинки, а лицо закрывала черная лыжная маска с прорезями для глаз и рта. На правом плече небрежно висел небольшой автомат – и ушлый Логинов немедленно подумал, что здесь явная неувязка: ствол был козырный, Хекклер-Кох. Остальные зрители невольно замерли, ожидая нового поворота пьесы.

Мамаша Кураж неожиданно оборвала пение, сбилась, замолчала. Глухонемая Катрин, секунду назад выкидывавшая коленца бешеного танца, остановилась. Замерли солдаты. Только музыка продолжала шуметь, завывать и веселиться.

В зале нерешительно замигал, разгораясь, свет, и стало видно, что на лицо человека, поднявшегося на сцену, надвинута черная лыжная шапочка с прорезями для глаз и рта. По залу пронесся ропот, детский голос звонко выкрикнул:

– Мам, а это кто?

– Пошли отсюда! – рявкнул неизвестный на актеров. Голос звучал хрипло, слышался сильный кавказский акцент. – Валите в зал, суки!

Человек прибавил несколько ругательств на незнакомом языке. Но его слова перекрыл оркестр; и многие в зале все еще полагали, что спектакль идет своим чередом. Ошеломленные актеры медлили в нерешительности. Тогда мужчина прикрикнул:

– Валите в зал на хуй, я сказал! – и пустил очередь из автомата в потолок и добавил (вероятно по-чеченски), – Йаг1ийта зал чу г1аски херсий! Дала цалаахь!

Оркестр нестройно взревел и замолчал, лишь хрипло завыла одинокая скрипка, но через несколько секунд звук оборвался. Актер, игравший Мамашу Кураж, неловко пятясь, запутался в карнавальных юбках и кубарем полетел по ступенькам вниз. Восьмиклассник Логинов захихикал. Следом за Кураж, озираясь на автоматчика, толкаясь и давя друг друга, рванули вниз по лестнице и другие актеры.

Крахмальная старушка поднялась со своего места, захлопала сухонькими ладошками и звонко выкрикнула:

– Браво!

Наверное, решила показать, что не является замшелой консерваторшей и ценит новаторство современного искусства. Сжав в руках тощий букет гвоздичек, старушка засеменила к сцене.

– Пошла на хуй….. кхан йелла хьакха! – прорычал автоматчик.

Старушка продолжала двигаться к нему, и человек на сцене снова поднял автомат и всадил в древнюю театралку короткую очередь. Три пули вошли в украшенную пронафталиненным кружевом плоскую грудь. Коротко всхлипнув, и нелепо всплеснув руками, она боком стекла на дерматиновые кресла первого ряда. Сидевшие там зашлись криком, вжались в кресла, втянули головы в плечи – поняли, что с ними не шутят.

– Зина! Зина! – посиневшими губами запричитал старик с аккуратной седой бородкой, и, вскочив, кинулся к своей упавшей жене.

И тут окончательно стало ясно, что происходящее в этом зале просто не может укладываться в рамки спектакля. Зрители завизжали, закричали; пришли в движение. Кто-то бросился к дверям, оказавшимся запертыми. Кто-то в страхе повалился на пол между креслами.

– Сидеть! По местам! – громко рявкнул неизвестный в маске. – Не двигаться, свиньи! – и пустил еще несколько очередей поверх голов.

– Мама, мне страшно, – заревел детский голос. – Пойдем отсюда, я в туалет хочу…

Вот теперь все двери, ведущие в фойе, распахнулись одновременно. В дверных проемах встали мрачные фигуры с автоматами, в лыжных черных вязанных шапочках и мешковатых комбинезонах. А мимо них уверенно проходили в зал женщины в хиджабах, на каждой из которых был надет широкий брезентовый пояс с раздутыми длинными карманами. Женщины совершенно одинаковым жестом держали руки на маленьких пультах, от которых отходили провода, скрывающиеся в поясах. За ними в зал вошел еще один человек в таком же комбинезоне, и молча поднялся на сцену. Женщины – словно страшные черные тени, явившиеся как будто из ночного кошмара – двигаясь плавно, как в замедленном кино, заняли свободные кресла, При этом, все они по-прежнему не выпускали из рук крохотных пультиков с отходящими от них проводками. Зрители, оказавшиеся поблизости, стремились отсесть подальше, отгородиться от этих зловещих черных фигур. Но женщины их останавливали:

– На место! Хочешь умереть раньше всех?

Из-за кулис показалось еще несколько человек с автоматами и в таких же мешковатых комбинезонах и лыжных шапочках. По по-видимому, они поднялись по внутренней винтовой лестнице из помещения буфета в полуподвальном помещении. Вот эти люди выглядели несколько иначе: они и двигались как-то более ловко, автоматы в их руках определенно смотрелись более уместно. Эти фигуры выстроились у края сцены, а еще двое таких же заняли позицию на мостике над сценой, нацелив стволы на зрительный зал. Самое страшное в этих фигурах, безмолвно глядящих на зрителей, были даже не отверстия автоматных стволов, откуда сквозило близкой смертью, страшнее всего были их глаза. И глаза женщин, в которых стояла обреченная, последняя решимость. Они не боялись смерти – эти люди. Они для того и пришли сюда: умирать.

Седеющий мужчина в старомодном полосатом свитере неуклюже побежал к выходу и попытался выскочить в фойе, но немедленно получил удар прикладом в челюсть, и со стоном рухнул на пол.

Шум в зрительном зале постепенно стих. Слышны были только отдельные выкрики и редкие судорожные всхлипывания.

Вот теперь на середину сцены вышел высокий и стройный человек, из-под маски которого виднелась аккуратно подстриженная каштановая с легкой проседью бородка. Его автомат свободно висел на длинном брезентовом ремне, словно обыкновенная сумка. Под его тяжелым, и каким-то отчаянно-веселым взглядом шум в зале постепенно утих, и чтобы ускорить этот процесс, он еще и поднял ладонь. Потом, выдержав короткую паузу, начал говорить. Отчетливо и громко, делая ударение почти на каждом слове:

– Всем оставаться на своих местах. Никому не двигаться, из зала без нашего разрешения не выходить – если понадобится в туалет, поднять руку: мы проводим. Здание театра захвачено, зал заминирован. Вы будете немедленно уничтожены, если ваше правительство предпримет штурм здания. Мы начнем вас расстреливать, по одному каждые пятнадцать минут, если через сорок восемь часов ваш президент не примет наши требования.

– Мы требуем нескольких вещей: во-первых, приступить к выводу Российских войск с территории свободной Ичкерии. Во-вторых, немедленно освободить всех граждан Ичкерии, содержащихся в Российских концентрационных лагерях. В-третьих – ваше правительство начинает переговоры о дипломатическом признании полной независимости Республики Ичкерия. В случае выполнения наших требований вы все будете освобождены, а мы сдадимся представителям Международного Суда по Преступлениям против Человечества в Гааге. Туда же мы передадим все имеющиеся у нас материалы о действиях Российских войск на оккупированной территории свободной Ичкерии. Это все.

Говорящий повернулся и ушел за сцену. В зале повисла тяжелая и вязкая тишина. Толстяк в заднем ряду начал хватать ртом воздух, хлопая себя ладонями по щекам. Две девчонки-школьницы не в силах подняться застыли за спинками кресел, куда рухнули после первых же выстрелов.

– Наталья Петровна, нас убьют? Убьют, да? – повторял побелевшими губами восьмиклассник в зеленой толстовке.

Учительница с белыми нелепыми кудряшками нервно ответила:

– Глупости, Логинов! Успокойся и не вертись! – и вдруг тоненько, на одной ноте завыла.

Молодой парень в темном костюме и ярком дорогом галстуке рывком поднялся с кресла, сделал несколько шагов и повалился в проход, забился в конвульсиях, изо рта пошла пена. Девушка, пришедшая вместе с ним, бросилась к нему.

– Сидеть! – выкрикнул со сцены один из террористов.

– Он эпилептик, – отчаянно заголосила девушка. – Ему плохо, я должна помочь…

– На место! – громче рявкнул чеченец и выпустил поверх головы девушки автоматную очередь. С потолка посыпались куски штукатурки. В зале снова истерически закричали; девушка, зажимая ладонями рот, упала обратно в свое кресло. К упавшему на пол парню, содрогавшемуся в конвульсиях, направился спрыгнувший со сцены плотный коренастый парень в комбинезоне с надписью МОСГАЗ и такой же как у всех сплошной черной вязанной лыжной шапочке. На ходу он очень ловко вытащил из гнезда на своем автомате короткий и толстый шомпол, и, опустившись рядом с эпилептиком на колено, быстро и аккуратно вставил ему между сжимающихся в судороге челюстей палочку шомпола. Выпрямился, и махнул спутнице припадочного – подойди. Девушка опустилась рядом со своим другом на пол, положила его голову себе на колени, и благодарно посмотрела на плотного террориста. А он уже отвернулся от нее, и шагал на сцену, очень уверенно и неторопливо.

На протяжении всего этого эпизода в зале царила полнейшая тишина. Слышно было только, как судорожно икал краснолицый толстяк в заднем ряду.

2. Афганистан. Осень 1987 год. Мовлади.

– Группа, на выход! – сквозь сон услышал он команду. Затем голос добавил тише, по-чеченски. – Пора, Мовлади, подъем!

Мовлади открыл глаза, и какую-то долю минуты не мог понять, где находится. Потом вспомнил: он, Мовлади Умаров, девятнадцатилетний сержант, помкомвзвода. Отдельный, десантно-штурмовой батальон, отряд Лейтенанта Магомеда Багирова.

До рассвета было еще далеко, поздно начинался рассвет в этих горах, в Баграме.

Спустя несколько минут он уже будил своих солдат – вот так же, как и его только что разбудил Лейтенант Багиров. Без лишнего крика дневального – десантура всегда на особом положении, а уж перед выходом в рейд и подавно.

Потом отряд вышел на улицу. Высокие островерхие горы окутаны были предутренней сумрачной дымкой. На востоке край неба начинал уже светлеть, наливались розовым снежные шапки на вершинах. Вот-вот должно было появиться солнце, и тогда снег вспыхнет в первых утренних лучах всеми цветами радуги.

Батальон построился у летной полосы, у рюкзаков, разгрузок и тюков со снаряжением. Аккуратно разложили оружие. Лейтенант Магомед Багиров мерил шагами взлетную полосу в ожидании вертушек. Мовлади и его односельчанин, Магомед Салиев, тезка Лейтенанта, тоже Мага, устроились на брезентовом чехле, напротив десятиметровой буквы Т, посадочного знака для вертолета. Маге не сиделось спокойно, и он тут же предложил поиграть в «лопатку». Закипела игра, и парни растопырили ладони на промерзшем бетоне.

Мовлади игра быстро надоела, и он, поглядев на азартно орудующего остро заточенной саперной лопаткой Магу, в который раз подумал, до чего же они не похожи. Вроде и родственники они, правда, дальние, – впрочем, у них в селе, где он родился, все друг другу родственники, а все равно совсем разные. Иссиня-черный, подвижный, вспыльчивый Магомед и спокойный, хладнокровный, немногословный Мовлади.

А на куче бронежилетов в отдалении растянулся третий парень из их села – Автархан. Сын хаджи, уважаемого человека, и вечная головная боль батальонного особиста – чего стоило хотя бы лейтенанту Багирову отмазать парня, вздумавшего ходить в местную мечеть и водить дружбу с Имамом, да и регулярное выполнение Автарханом намаза также не облегчало жизнь лейтенанту.

Обстановка вокруг на первый взгляд казалась вполне мирной и дружественной. Однако, на душе у Багирова в этот день отчего-то было неспокойно. Он заставил себя прогнать в голове заново инструктаж, что проводил вчера комбат, Майор Белозеров. Что-то было явно не так. Но вот что?

Может быть, дело было в том, что вчера на инструктаже, кроме майора и комбата Белозерова, присутствовал незнакомый человек? Его представили как капитана Киреева, из армейской разведки. Майор лишь кивнул в его сторону, и скороговоркой произнес, что капитан выполняет отдельную задачу, и, при необходимости, встретит группу Багирова на выходе из ущелья Дубанди.

– Один? – уточнил Багиров.

– Нет, со своей… гхм… группой… – замялся майор. – Багиров, не отвлекайся. Итак, пройдешь по большому кругу, потом – ступенькой в нижний эшелон, и по малому кругу, вот здесь – Пандхаби-Шана, Бараки. Около выхода из Абчакана, в районе Чаунай-Альтамур, выбираешь место, и высаживаешься на грунт. Ждешь караван – здесь в течении суток должен пройти груз предположительно с 50 килограммами героина… Это – твоя цель. Вертушки уходят, ждут тебя на базе 33-7.

Багирову глаза этого капитана Киреева показались неприятными – остро, внимательно выглядывали они из-под сонно опущенных век. И улыбался он одними губами, взгляд оставался жестким.

Кончился инструктаж, Багиров откозырял, повернулся к выходу и тут наконец услышал голос этого капитана:

– Лейтенант… На всяких случай: смотри там, не нарывайся. Постарайся взять караван, если будет очень жестко – дай им уйти в направлении Северного выхода из Дубанди. Там – заброшенный кишлак. Сам в него не ходи, замкни с Юга и Юго-Востока, где дорога. Понял?

– Так точно, товарищ капитан.

На выходе Багиров обернулся. Батя – комбат Белозеров – копался в бумагах на столе, будто ничего и не слышал. А Киреев стоял и смотрел прямо ему в глаза.

Так закончился вчерашний день.

А сейчас, в дне сегодняшнем, «сарай» шел вдоль ущелья – здесь их называли каньонами. Чуть выше, и впереди – уступом – двигался «крокодил». Двадцать минут сумасшедшего слалома, в скальном лабиринте, ниже гребня: так звук от винтов идет вверх, и в соседнем «отделении», за поворотом каньона, его уже не слышно. По рации, из кабины «крокодила» донеслось:

– Товарищ Лейтенант, вижу признаки каравана! Охранение – на одиннадцать! Лошади, две. Вьюки… Видите?

Багиров посмотрел вперед и чуть влево – на «одиннадцать часов», подтвердил:

– Вижу. – и дал команду. – Высадка!

– Я здесь не сяду, – пилот постарался перекричать шум двигателей. – Зависну – а вы прыгайте. Три-шесть.

Багиров, понял, что тот имел ввиду. От трех до шести метров для спецназа – как со стула прыгнуть. Бойцы прыгнули. Замыкающий выбросил снаряжение.

Каньон оказался действительно большой, караван внутри мог спрятаться легко. Группа осмотрелась. Вертушки натужно развернулись, свечкой ушли в зенит. Теперь можно было двинуться вперед. Багиров шел замыкающим, а вел колонну Мовлади – природный следопыт.

Зашел на боевой разворот «крокодил». Отработав по домам на краю кишлака, отряд ворвался на главную улицу. Вдоль русла ручья на дне каньона первая группа, за ней, прикрывая, – вторая. Десантники побежали вверх – туда, где дымились груды щебенки и осколки кирпичей – все, что осталось, после массированного удара «крокодила».

С противоположного берега каньона заполыхало шквальным огнем: там, видимо, засели главные силы противника. Багиров отдавал приказы. Главное сейчас было не дать каравану уйти. И вдруг у него в памяти всплыло: «Не нарывайся, Лейтенант…» Додумать он не успел: грохнуло совсем рядом. Прошелестели осколки. Теперь можно было двинуться вперед.

Пока здесь стреляли; далеко внизу, на другом берегу наконец появился караван. Вдоль русла почти неслышно крались к выходу из ущелья караванщики, ведя за собой с дюжину вьючных верблюдов и с десяток лошадей. Значит замысел был: загнать русских в кишлак, прижать огнем, а самим, с главным караваном – на выход…

Но у караванщиков неудачный день выдался сегодня. Впереди перед ними зависла туша «крокодила». Багиров ждал, что сейчас начнется стрельба по каравану. Но… Вместо этого «крокодил» начал работать по ним, по своим же ребятам.

– Связь! – заорал Багиров – Череп, связь! – и прохрипел в микрофон рации: «Что вы делаете, суки!!! Работайте по левому берегу!!!»

Неожиданно ему в ответ раздался голос Киреева:

– Лейтенант, ты что, тупой? Сказано же было – не нарывайся. Тихо лежи!

И как во сне Багиров увидел разворачивающийся «Крокодил», вмазавший теперь уже по левому берегу. Дым. Грязный, серый – и маслянистый, черный… Рыжее, веселое пламя. Обрушилась каменная стенка, поползла, сбила карниз на головы тем, кто сидел на противоположном берегу. А караван все так же тихо, почти не оставляя за собой следов на растрескавшейся от жары земле, упрямо крался вперед.

Со своей позиции, за обрушенной стенкой, Лейтенант хорошо разглядел и без бинокля, как на выходе из ущелья караван остановился. Что там? Было видно, как из зависшей вертушки выпрыгнула группа в комбезах и горных ботинках. Еще десять минут – и все. Упали караванщики, рядом растерянно топтались верблюды.

На выходе из ущелья их ждал капитан Киреев. Сидел на камне, с автоматом на коленях, небрежно перекатывая во рту сухую длинную травинку. Спросил даже как будто весело:

– Ну что, Лейтенант? Сделали мы духов на этот раз?

Багиров оглянулся. Вроде бы сделали. Вот они – десяток лошадей, дюжина верблюдов. Плотные пластиковые вьюки – непривычные, не характерные для местных. Капитан поймал его недоуменный взгляд, усмехнулся жестко – снова, одними губами.

– Как в аптеке. И все по-честному: духи, оружие, снаряжение – твои. Почет, боевая операция – тоже твои. А вот караван, извини мой. Ты нас не видел, и мы тебя тоже. Ты меня услышал?

Киреевские ребята – резкие, хмурые – уже отвязывали тюки, кидали в вертушку. Один медленно и аккуратно ступал между скорченных фигур погонщиков. Нагибался, приставлял дуло пистолета к затылку лежащего, стрелял и переходил к следующему.

– Кстати, лейтенант. Вот эти твои двое… – и Киреев показал на Мовлади и Магу – Они что, тоже из Чечни?

– Так точно, товарищ капитан.

– Позови-ка их.

Багиров подчинился.

Киреев поднялся с камня и сделал пару шагов навстречу:

– Ну что, мужики. У меня в команде некомплект. И нужны люди, кто бы по-арабски говорил. Вот ты и ты… Мне как раз двоих и нужно.

Багиров очень удивился, поняв вдруг, что говорит Киреев по-чеченски.

Позже, уже когда «крокодил» поднялся и, тяжело развернувшись, взял курс на Север-Северо-Восток, лейтенант Багиров, слегка отошедший от какой-то странной заторможенности, осознал, наконец, насколько произошедшее вышло за рамки инструкции. Отчего он подчинился Кирееву? Гипноз это был, что ли?!

Подозвал к себе радиста по кличке Череп, дал команду – связаться с базой, вызвать грузовой борт. И подумав, решил вычеркнуть из памяти появление странного капитана. Как будто и не было его. И своих подчиненных Магу и Мовлади тоже вычеркнул. Вернется – оформит бумаги на перевод. Все.

Тем временем, в вертолете, что унес на Север отряд-призрак Киреева, осматривались по сторонам два новичка, Магомед Салиев и Мовлади Умаров. Киреев подсел к ним, жестом показал на гарнитуры, свисающие с бортика. Парни надели наушники, поправили микрофоны – иначе ничего не слышно было бы из-за шума двигателя и вибрации корпуса. Надел гарнитуру и Киреев.

– Так. Забрал я вас к себе не за красивые глаза, как понимаете, наблюдаю за вами давно. Хорошо работаете, дельно. А отряд наш выполняет специальные задания командования Армии. Я – капитан Киреев, Константин Киреев. Сразу предупреждаю: в отряде у всех есть короткие клички-позывные. Мой – Кость. Себе выберете сами. О вещах своих не беспокойтесь – их доставят из Баграма на нашу базу, О переводе – считайте, решено. Вопросы?

Ребята помолчали. Потом Мага все-таки спросил:

– Товарищ капитан, а откуда Вы чеченский язык знаете?

Киреев ответил:

– Я родился в Урус-Мартане, привык говорить по-чеченски. А про тебя, Мовлади, – и обернулся к нему всем корпусом – я знаю, что ты арабский изучал. Правда?

– Правда, товарищ капитан. Нас учил отец Автархана, он – Хаджи, уважаемый человек.

Вертолет заложил вираж, резко пошел на снижение. Чувствовалось, что за управлением – мастер. Машина точно следовала всем изгибам ущелья. Выровнялась на мгновение – и нырнула в следующий лабиринт каньонов и скал. Мелькали чахлые кусты, искореженные ветром низкие деревья, зацепившиеся за изломанные склоны. Солнце висело желтым размытым пятном над кромкой гор. Вдали показалась новая гряда с раздвоенной вершиной.

Вертушка пошла на снижение, заложило уши. Поднимая облако мелкой вьедливой пыли, машина аккуратно стала на колеса и тяжело присела. Лопасти продолжали вращаться – пилот не выключил двигатель, а просто перевел на минимальные обороты – так что пыль и не думала рассеиваться. Мовлади мысленно чертыхнулся, а капитан посмотрел в иллюминатор, и, довольно хмыкнув, одним резким движением распахнул дверь и выпрыгнул на землю.

Почти не пригибаясь, уверенно зашагал к краю площадки. А навстречу ему спешил человек, одетый в традиционную Афганскую разновидность галабии, плотные десантные бриджи и армейскую тяжелую разгрузку. На ногах у незнакомца были щегольские берцы, а седеющую шевелюру покрывала пакула, которую он слегка придерживал левой беспалой рукой. На плече человека висел короткий десантный Калашников со складным прикладом. Метрах в десяти от вертолета незнакомец и Киреев встретились, и в распахнутую дверь Мовлади увидел, как его новый командир и Афганец крепко обнялись. Смотрящий на эту картину из-за его спины Мага заметил вполголоса:

– Думаешь, они обнимаются потому, что рады друг друга видеть? Хрена с два! Это каждый хочет удостовериться, нет ли у другого за поясом еще спрятанного оружия.