– Я, – ответил дядя Сол. – Пять долларов в час ему и два вам за обучение.
Бунс после недолгих колебаний согласился, но уточнил, грозно наставив палец на дядю Сола:
– Предупреждаю, если этот мелкий стервец поломает мне инструменты или меня обворует, платить будете вы.
Но Вуди ни о чем таком и не думал. Он был счастлив, что дядя Сол предложил ему работать у Бунса.
– А вашим садом я тоже буду заниматься, мистер Гольдман?
– Наверно, иногда. Но главное, будешь помогать мистеру Бунсу. И слушаться его.
– Я буду хорошо работать, обещаю.
После уроков и на выходных Вуди запрыгивал в городской автобус и мчался в Оук-Парк. Бунс поджидал его в своем грузовичке неподалеку от остановки, и они объезжали сады.
Оказалось, что Вуди – помощник добросовестный и усердный. Через несколько недель на улицы Мэриленда пришла осень. Листва на столетних деревьях Оук-Парка покраснела и пожелтела, а потом дождем хлынула на аллеи. Надо было чистить газоны, готовить растения к зиме и накрывать бассейны брезентом.
А в это время в школе Оук-Три Хряк по-прежнему мучил Гиллеля. Кидался в него шишками и камнями, связывал и заставлял есть землю и сэндвичи с помойки. “Лопай! Лопай! Лопай!” – весело распевали мальчишки, когда Хряк зажимал ему нос, чтобы он открыл рот и проглотил. Если Гиллелю хватало сил, он обливал Хряка презрением и горячо благодарил: “Спасибо за вкусный обед, я как раз в полдень не наелся”. Тогда удары сыпались на него с новой силой. Хряк выворачивал его портфель на землю, швырял книги и тетради в мусорную корзину. Гиллель на досуге начал писать стихи, и тетрадка с ними в итоге, разумеется, тоже попала в лапы Хряку; тот заставил его съесть несколько страниц, предварительно зачитав всем плоды его творчества, а остальное сжег. Гиллель сумел спасти от аутодафе одно стихотворение, которое написал своей тайной любви, хрупкой блондинке по имени Хелена, не пропускавшей ни одного представления Хряка. Он усмотрел в этом знак свыше, собрал всю волю в кулак и поднес стихи Хелене. Та пересняла их и развесила по всей школе. Они попались на глаза миссис Чериот, куратору школьной газеты; та похвалила малышку Хелену за поэтический дар, поставила высокую отметку и напечатала стихи в газете за подписью Хелены.
Перечень походов Гиллеля к врачу становился все длиннее – особенно из-за постоянных воспалений во рту, – и встревоженная тетя Анита в конце концов пошла к директору Хеннингсу:
– По-моему, моего сына в школе обижают.
– Нет-нет, в Оук-Три никого не обижают, у нас есть надзиратели, правила, хартия сосуществования. Мы – школа счастья.
– Гиллель каждый день приходит в рваной одежде. Его тетради либо испорчены, либо их вообще нет.
– Ему надо быть аккуратнее. Вы же знаете, если он небрежно относится к тетрадям, у него будет плохая отметка в табеле.
– Мистер Хеннингс, он очень аккуратный. По-моему, кто-то сделал из него мальчика для битья. Не знаю, что происходит в вашей школе, но мы платим двадцать тысяч долларов в год, а у сына, когда он приходит домой, полон рот бактерий. Наверно, это все же что-то значит?
– Он хорошо моет руки?
– Да, он очень хорошо моет руки.
– Видите ли, многие мальчики в его возрасте такие поросята…
В конце концов тете Аните надоело ходить вокруг да около, и она сказала:
– Мистер Хеннингс, у сына постоянно синяки на лице. Что мне делать? Заставить его найти общий язык с одноклассниками или отдать в специальное учреждение? Честно говоря, иногда по утрам, отпуская его в школу, я просто не знаю, что еще с ним случится…
Она разрыдалась, а поскольку директор Хеннингс больше всего боялся каких-то осложнений в Оук-Три, он стал ее утешать, обещал исправить положение и вызвал Гиллеля, чтобы разобраться.
– Мальчик мой, у тебя сложности в школе?
– Скажем так, у меня бывают неприятности, когда я хожу на баскетбольную площадку за школой после уроков.
– А! И как бы ты описал ситуацию? Наверно, это можно назвать озорством?
– Это называется агрессией.
– Агрессией? Нет-нет, в Оук-Три не бывает агрессии. Они, наверно, озорничают. Знаешь, если мальчики устраивают возню, это естественно. Мальчики любят баловаться.
Гиллель пожал плечами:
– Не знаю, господин директор. Я хочу одного – спокойно поиграть в баскетбол.
Директор почесал затылок, оглядел худющего, но самоуверенного мальчика и предложил:
– А если мы тебя включим в школьную баскетбольную команду? Что скажешь?
Хеннингс подумал, что так мальчик мог бы играть в свой мяч, но под присмотром взрослого. Гиллель обрадовался, и директор тут же повел его к учителю физкультуры:
– Шон, мы можем включить этого юного чемпиона в баскетбольную команду?
Шон смерил взглядом крошечный скелетик с умоляющими глазами:
– Это невозможно.
– Почему?
Шон наклонился к директору и прошептал ему на ухо:
– Фрэнк, у нас баскетбольная команда, а не инвалидная.
– Э, я не инвалид! – возмутился Гиллель. Он все слышал.
– Нет, но ты тощий как спичка, – возразил Шон. – Для нас ты будешь инвалидом.
– А если попробовать? – предложил директор.
Учитель физкультуры снова склонился к нему:
– Фрэнк, мест в команде нет. А есть лист ожидания метровой длины. Если мы сделаем для мальчишки исключение, придется иметь дело с родителями других учеников, а мне только этого не хватало. И скажу прямо: если он выйдет на площадку, мы проиграем. А мы в этом году и так выглядим не лучшим образом. У нас и так результаты в баскетболе не блестящие, а уж тут…
Хеннингс кивнул и, повернувшись к Гиллелю, немедленно изобрел кучу правил внутреннего распорядка, согласно которым никак нельзя менять состав баскетбольной команды в течение учебного года. Тут в зал на тренировку ввалилась целая орда мальчишек, и Гиллель с директором уселись на скамейку под трибунами.
– Ну и что мне делать? – спросил Гиллель.
– Ты можешь назвать мне имена озорников. Я их вызову и сделаю внушение. Еще мы можем организовать мастер-класс по борьбе с озорством.
– Нет, так еще хуже. Вы же сами понимаете.
– Тогда почему ты просто не уйдешь от этих безобразников? – рассердился Хеннингс. – Не ходи на спортплощадку, если не хочешь, чтобы они тебе мешали, вот и все.
– Я не собираюсь бросать баскетбол.
– Упрямство – нехорошая черта, мой мальчик.
