168 часов до Парижа
– Товарищ Ленар, с прошлым надо расставаться легко и навсегда, иначе оно догонит, чтобы задушить в липких объятиях родственников. Вы же сами сказали, что переходим на нелегальное положение? Вот, согласно директиве, меняю внешность.
– Да вы философ. Предстоит разговор с командиром судна, а у вас фасон драной кошки. Впрочем, я уже придумал историю. Будете несчастной женщиной, зарезавшей любовника-тирана. Бил, насиловал, в довершение всего, проиграл в карты. Позволяю несколько штрихов о тяжёлом детстве в сиротском доме.
– Как вы догадались насчёт приюта? – внезапно охрипшим голосом спросила актриса и взаправду похожая на беспризорницу с пучками истерзанных волос над глазами.
– Уже в образе? Молодца! Да, запомните: постриглись от страха быть пойманной, теперь жалеете до невозможности. Это для достоверности.
– А вы?
– А что я? Преданный воздыхатель, невольный участник драмы: «Смерть в Армавире».
– Не сходиться с тираном, скорее любовный треугольник.
– Слушайте, не морочьте голову. На другой сценарий нет времени. Соберитесь! Вон кто-то уже идёт.
Действительно, в каюту протиснулась одна из участниц эскорта с цветами и пакетом фруктов, которые тут же выронила на пол, испугавшись смелому дизайну Серафимы.
– Зигги, – закричала дамочка пронзительным фальцетом и умчалась, часто топая каблучками по ребристому алюминиевому полу. Ленар бросился следом, чтобы лётчик не перевёл аппарат в штопор от её воплей. На удивление, Зигмунд невозмутимо держал штурвал, щурясь от едкой папиросы в углу рта. Рядом моргал разноцветными огоньками механический автопилот.
– Жу-Жу, у тебя опять истерика, перестань нюхать кокаин, или выброшу за борт, как порочную стерву, – не поворачивая головы, осадил Зигмунд испуганную спутницу. – Прикури лучше папиросу.
Он кинул на стол картонную пачку «Сокол Сталина».
– Зигги, ты неправ, я ничего не нюхала. А если и так, то совсем немного. Ну сам посмотри, вот это кто? Или прыгну без твоей помощи! – Дамочка, высвободив руку из перьев марабу, показала алым ноготком на Ленара со спутницей.
Щёлкнув тумблером на клёпанном затылке автопилота, Зигмунд налил себе газировки из обтянутого проволокой сифона. Ленар не понимал, почему лётчик не желает замечать непрошенных гостей. На самом деле Зигмунд обрадовался видениям: наконец-то на него подействовал кокаин. Он уже пробовал и был обескуражен отсутствием эйфории. В этот раз наркотик явно подействовал.
– Зигги, ты, случайно, не трогал перламутровую коробочку? – мстительно прищурившись, спросила Жу-Жу.
– Что за чушь! Для чего мне это надо?
– А почему не замечаешь вот их? – Жу-Жу подняла второй указательный пальчик с алым ноготком.
– Опять ты со своими фантазиями? Вот что я сейчас должен заметить? Что?! Можешь вразумительно ответить на обыкновенный, совсем простой вопрос?
– Спроси, что они здесь делают.
– Ну и что вы здесь делаете? – поморщившись, обратился Зигмунд к галлюцинациям. На него смотрела знаменитая актриса Андреева с уродливо выстриженной чёлкой в рваном промасленном комбинезоне, рядом красовался усатый господин в чёрном сюртуке и оранжевых ботинках из неизвестного животного, но точно не крокодила.
– Скрываемся от полиции. В бегах, знаете ли, за убийство фабриканта Морозова.
– Стоп, Жу-Жу такое не могла придумать. Она убеждённая пацифистка. – Левоневский по очереди ощупал гостей, чтобы поверить в действительность. – Жу-Жу, ты опять кокаин у того спекулянта на ипподроме покупала? Второй раз нюхаю и никакого эффекта. Это становится обидно, в конце концов. Ещё так сделаешь и будешь изображать фламинго в каком-нибудь Житомире.
– Ничего не знаю, мне на собрании поручили следить за твоим здоровьем. Товарищ Сталин лично приказал беречь знаменитого пилота от вредных привычек. Сам фламинго станешь, ощипанным, если расскажу! – парировали ЖУ-ЖУ и гневно отвернула к иллюминатору курносое личико в веснушках.
– Женщины! – поставил диагноз лётчик. – Итак, господа, чем обязан? Согласитесь, вы здесь без всяких правил. У меня ответственный полёт мирового значения. Уголовный элемент никак не может находиться на борту коммунистического судна.
– Так мы и не находимся, мы летим, смею заметить. Но кто бы за это знал, кроме вас! – поправил маэстро.
– Не вижу повода делать тайну. Рассказывайте, для чего забрались в самолёт? – Зигмунд жестом пригласил садиться в алюминиевые кресла, привинченные к небольшому столику. – Впрочем, подождите, вот статья о вас. Что скажете? – он развернул «Гудок Кубани» с чёрно-белым рисунком Серафимы, держащей дымящийся браунинг, и Ленара в уникальных оксфорд-брогах.
– Ого, Фима, в Ростове стремительная пресса и художник эстет. Смотрите, приличные комиксы, даже пупырышки на обуви сделал. Но здесь пишут о злодеях! А это решительная неправда. Репортёрское враньё! Просто возмутительно! Зигмунд, я вас так буду называть, мы жертвы обстоятельств. Вы только послушайте эту душещипательную историю мужского вероломства.
За бортом огромные винты безжалостно молотили воздушное пространство, уплотняя стратосферу до приемлемой густоты. Великая актриса Андреева, выжав гениальную слезинку на кончик ресницы, дрожащим голосом поведала трагедию, достойную пера Еврипида:
– Надеюсь, вы представляете себе нелёгкий путь девушки без связей в главные актрисы. Мне пришлось пожертвовать личным счастьем, чтобы пойти в театр. Крайне непросто, обладая красотой, влюбиться в маленького, пузатого мужчину. Господи, сколько потребовалось выдержки, чтобы дружить с его женой. После всех жертв, этот кривоногий павиан, разгорячившись от коньяка, проиграл меня в карты бездарному Сапрыкину. – Здесь качественно всхлипнула, отчего гениальная слезинка, сорвавшись вниз, уступила место своей подружке. – И что делать, когда чистую, не замутнённую стяжательством любовь, бросают на зелёный стол порочной страсти? Каким образом слабая женщина может противостоять желаниям развратного мужчины? Да, я актриса и человек зависимый, но вовсе не бездушная собственность, на которую можно играть с ничтожеством!
Левоневский, окинув жертву страстей холодным взором, заявил:
– Отдаться, долг чести необходимо исполнить. Таковы правила. Нечего было с фабрикантом амуры крутить. Пожалуйста, результат! Но долг есть долг. Тут ничего не поделаешь, – авиатор со значением поправил на груди орден Святого Георгия IV степени за героический перелёт Москва – Житомир.
Зигмунд Левоневский к своему несчастию не испытывал азарта, отчего тайно страдал, наблюдая за товарищами. У него в голове обосновалась высохшая моль, которая мешала по-настоящему наслаждаться жизнью. Дорогие машины и популярность никоим образом не заменяли отсутствие адреналина в крови, о котором лётчик знал, но пользоваться не умел в силу нервной организации. Всё, что он делал и чем хвастался, было скопировано с других или забрано из книг, но никак не воспроизведено из самоличной души.
– Зигги, не занудствуй, – упрекнула Жу-Жу. – Морозов редкая скотина, если играл в карты на женщину. Никто плакать не будет. Скажите, пожалуйста, Серафима, а это страшно убивать? Я бы не смогла ни разу. – Она критически посмотрела на Левоневского, её передёрнуло. – Фу, какой ужас!
– Так он стрелять стал, вот из этого браунинга. – Фима достала из ридикюля оружие и направила на лётчика. – И что оставалось? Это хорошо, что господин Ленар оказался рядом, иначе в газетах рисовали женский труп в луже крови. Зигмунд, скажите, пожалуйста, вы ведь коммунист? – спросила актриса, щёлкнув предохранителем.
– Конечно, всякий уважающий себя лётчик должен быть коммунистом. Это очевидно! – воскликнул Зигмунд, с опаской глядя на оружие в руках неуравновешенной женщины.
– Вот, Ленар, теперь понимаете, почему у нас разные платформы, – объяснила Фима. – У них повсюду коммунистическая мораль: надобно отдать долг! Только отчего именно мне вручили этот факел, никто не может объяснить. И самое забавное, почему-то забыли спросить моё согласие. Вот долг, и всё тут.
– По-прежнему ничего не понимаю, но становиться как-то неуютно. Зигмунд, я могу рассчитывать на ваше жизнелюбие. Нет нужды увеличивать количество трупов в кильватере женской трагедии. Вы, например, мне симпатичны. Ферштейн? Высадите в Берлине и жмите полный ход к себе в Варшаву.
– А зачем мне Варшава?
– Ой, постоянно путаю падежи. Это просто наваждение какое-то. На Москву, конечно, Drang nach Osten, так сказать!
– Вот именно что в Москву! Значит, вы захватываете корабль? – уточнил лётчик.
– И в мыслях нет ничего подобного. Что мне делать с этакой громадиной? Фимочка, сколько у вас пулек осталось?
– Достаточно, – рапортовала отважная террористка, направив оружие в грудь лётчика, чтобы наверняка пробить жестокое сердце коммуниста.
– Отлично! Зигмунд, отдайте свой револьвер и можете без всяких помех управлять самолётом. Обещаю вплоть до Берлина изображать фиолетового пони. Уверяю, таких незаметных пассажиров вы ещё не встречали.
– Я уже оценил вашу деликатность, – с апломбом отметил пилот. – Жу-Жу, сделай, пожалуйста, гостям кофе, а мне разожги, наконец, чёртову папиросу! – схватив штурвал обеими руками, Левоневский уставился в пронзительно синюю полоску, отделяющую белое одеяло кучевых облаков от звёздного неба.
Вот что значит партийная дисциплина! А что, и правильно, зачем подвергать опасности важный перелёт? Всегда надо держать курс на столицу, видеть главное направление, так сказать! Возьмись, к примеру, геройствовать Зигмунд, и немецкие товарищи могли остаться без ящиков с тротилом, крайне важного для революционной работы. Левоневский не был трусом, вовсе нет. Он участвовал в ночном перелёте Москва – Житомир, был ранен на охоте под Кёнигсбергом. Сейчас на нём лежала огромная ответственность перед партией, пославшей знаменитого лётчика оказать помощь коммунистам Германии.
«Затевать драку с обиженной актрисой просто неприлично! – подумал лётчик. – В конце концов, в салоне места более чем достаточно. А что касается пьяного фабриканта, так Морозов получил по заслугам. Ульянов на V съезде в крайних выражениях отозвался о жлобстве капиталистов, просто архижлобстве, мешающем организовывать стачкомы в трудовых коллективах».
Очень часто доводы разума начинают делать билеты в чужие горизонты, с которыми человек, движимый инстинктами, никогда не сможет встретиться. Здоровое чувство самосохранения направит к обычным вещам и спасёт неразумного. Отказав провидению в свободе действий, Левоневский положился на бездушную логику. Решись сразу бороться, может и получил ранение, но остался бы в своём мире, в своей узкоколейке. Теперь Зигмунд, как его обещал называть маэстро, начал дорогу, не зная готовых решений. Дисциплинированный лётчик отправил короткую радиограмму, став заложником узкой бумажной ленты с чёрным пунктиром из точек и тире.
Глава 4 Дискуссия в облаках
Неудобно мешать знаменитому перелёту, но что поделаешь, иногда судьба оборачивается совсем в другой профиль, особенно когда речь идёт о жизни и смерти. Для Ленара – это страх остаться на Земле дольше чем планировал. Но, несмотря на издержки, маэстро с удовольствием дышал полной грудью! Сумрачный воздух одиночества начал вспыхивать электрическими искрами, тормоша уставшее от жизни сердце яркими зигзагами.
Совсем неожиданное открытие, когда вдруг понимаешь, что боишься до ненависти получить кулаком в солнечное сплетение, разбить с хрустом драгоценный нос, наконец, бесславной смерти на чужой земле. Нельзя заранее знать, насколько серьёзно тебя искалечат. Возможности организма у арнов тоже имели пределы. Например, рука или нога ещё могли отрасти в несколько месяцев, а что касается головы, так кому она нужна без личности? Так, новое хранилище, вообще неизвестный индивид. И сколько не рассказывай предыдущие жизни, в результате получиться абсолютно другой человек. Впрочем, головы не отрастали, а вот, например, без ноги придётся ходить несколько месяцев на железном протезе, что само по себе занятие не из приятных.
«Странный вывод – счастье жизни, это когда боишься? – подумал маэстро, представив в какой фарш мог превратиться, упади «Максим Горький» из стратосферы на землю. – Говорят, смелость – это бурление химических реакций в организме, а борьба за выживание, тогда что? И для каких полей такая дорога? Например, зачем испортил коммунисту геройское пилотирование в обществе курносой дамы? Кстати, а что думает пламенный ангел о нравственных устоях Зигмунда?»
– Фима, озвучьте, пожалуйста, ваше мнение насчёт участия криминальных персон в историческом перелёте Ростов – Берлин?
– Зигмунд негодяй. Его надо ликвидировать, когда прилетим в Германию, – неожиданно предложила актриса. – Пусть архангелам рассказывает про долги!
– Новая история. Позвольте узнать, мы свои жизни спасаем, или у нас уже совсем другая карма образовалась? Месть пернатым моралистам!
– Я всё придумала – когда приземлимся, всажу пулю между глаз, прямо в лоб.
– Да уж, политическая платформа у вас мрачновата, вы не находите? За что героя решили уничтожить? Пусть себе машет крыльями во славу партии, аки сокол. Кстати, куда денете свидетеля, красавицу Жу-Жу?
– Жалко дамочку, но это сопутствующие жертвы. Здесь всё просто – тоже застрелю, чтобы не мучилась.
– А партийная дисциплина где? Самодеятельностью решили заняться! Когда увидел вашу красную машину, сразу подумал, что буржуазная жидкость уже забралась в кровь вместе с заграничным конфитюром!
– Что за конфитюр такой?
– Вот не знаете, а едите ложками. Как результат – революционная горячка!
– Но ведь он идейный враг, – без прежнего запала возразила Серафима.
– И в чём его враждебность, скажите на милость!
– А кто хотел из меня проститутку сделать? Почему я должна за чужие долги телом расплачиваться?
– Экая вы идейная. Пойдёмте знакомиться с альтернативной платформой. Вдруг там обнаружатся бездна здравомыслия и паюсная икра в банке. – Ленар вернулся в кабину пилота мимо отсека с жужжащими дисками. У него создалось ощущение, что находиться на космическом лайнере, а не в самолёте с ревущими авиамоторами по 900 лошадиных сил каждый.
– А что это у вас там так замечательно фырчит в районе библиотеки? – спросил Зигмунда.
– Ртутные турбины Шаубергера. Без них аппарат вряд ли бы смог подняться в стратосферу.
– Да-с, совсем отстал от прогресса. С гравитацией справились! Вот чего и не подумаешь сразу. А кто обслуживает чудо инженерной мысли?
– Механики.
– И почему не пригласили на банкет? Верный шанс избавиться от незваных гостей, числом бы взяли.
– Была нужда! Нет уж, извините. Мне такой славы не надо. Ещё не хватало, чтобы Левоневского спасли механики. Шутите! Полагаю, мы здесь сами разберёмся, без профсоюзов?
– Да вы педант! Гори всё синим пламенем, а спирт не трогать!
– Без правил люди превратятся в толпу со стадным инстинктом, в которой могут выжить только бандиты вроде вас.
– Эк вы меня приложили! Серафима, ваша правда, надо смотреть за товарищем. Ещё придумает из нас лангустов сделать!
– Лангустов? Много чести для разбойников, – пыхнул папиросой Левоневский, услышав знакомое слово.
– Только без эстетства. Чем вам лангусты не угодили?
– Ракообразные, а это не про вас. Вы пятиться не станете. Скорее зарежете, – скривив уголок рта, констатировал Зигмунд.
– Да, действительно, здесь вы правы. Не про нас, – нехотя согласился Ленар.
– Фимочка, женская интуиция взяла верх над мужской логикой. Есть подозрение, что вы правы. Опасен своим уставом наш моралист.
Личность Зигмунда начала беспокоить маэстро. Одно дело революционный порыв борца за счастье народа, и совсем своя песня, когда любовь к букве закона начинает сушить сердце. Такой субъект и на дыбе повиснет с прокурорским выражением лица. У него вместо бумажных корабликов суровое детство в голове. Он не знает, отчего образовывалась в организме язва желудка или ещё какой имущественный дефект, но уверен до выгнутых от пота стелек, что все беды в мире производят идиоты. Моралисту невдомёк, что причина его любви к ритуалам в её отсутствии, этой самой любви. Товарищ убеждён, что по-другому и быть-то не может. Ведь он страдал, в то время как сверстники пускали ненавистные тетрадные листки в осенние лужи.
«Да-с, с таким фундуком Париж легко превратиться в светлую мечту, можно не сомневаться ни разу!» – пришёл к заключению Ленар, разглядывая хорошо выстриженный затылок Зигмунда. Вдруг на лобовое стекло легла тень истребителя, перечеркнувшая ультрамарин стратосферы. Крохотный Nieport, оставляя инверсивный след от реактивного двигателя, начал заходить на боевой курс, намереваясь атаковать громаду «Максима Горького».
– Товарищ Зигмунд, просветите гостей – успели радировать в центр?
– По уставу обязан доложить.
– Славе Икара позавидовали?
Истребитель выпустил длинную очередь из пулемёта «ШКАС» и пошёл на новый круг. Левоневский, перекинув дымящую папиросу на другой конец узких губ, взялся разглядывать в бинокль аппарат нападавшего.
– Не понимаю, почему стреляет?
– А вы думали, что мы ей живыми нужны?
– Кому ей?
– Безутешной вдове!
– Я радировал только диспетчеру. – Зигмунд в раздражении выплюнул недокуренную папиросу в боковой иллюминатор.
– Ага, внешность героя, как правило, говорит о высоком уровне интеллекта, ваш бьёт все рекорды. Забыли, что семейство фабриканта не из бедных? А-а, это решили, что партбилет защитит от вендетты. Поздравляю! Защитил! Вас оценили и взвесили: для Морозовой пустое место, ноль в воздушном пространстве России.
Зашедший в хвост биплан опять разразился градом пуль. Понимая, что не сможет причинить существенный ущерб небесному голиафу, истребитель сосредоточил огонь на бензобаках. Когда израсходовав боезапас, крохотный Nieport растворился в облаках, стрелка манометра быстро уткнулась в красную полоску, отсчитывая «Максиму Горькому» последние минуты в воздухе. Механики кинулись затыкать сырой резиной многочисленные пробоины. Небольшой запас быстро иссяк. Насосы рывками кидали остатки топлива в карбюраторы, отчего двигатели начали громко фыркать винтами.
«При таком пожаре никакого здоровья не хватит. Сгорю, как бенгальский огонь, под ёлкой» – подумал Ленар. Умирать, не побывав в Париже, ему совсем не хотелось, поэтому разрезав стилетом штаны на куски, кинуться помогать. Механики пришли в возбуждение, увидев, как быстро лечат раненный метал необычная ткань. Под воздействием углеводорода молекулярная решётка намертво запаяла отверстия, укротив холодные струи бензина. Все с благодарностью уставились на маэстро в чёрных боксёрских трусах с надписью: «НИКОГДА НЕ СДАВАЙСЯ», напечатанной белым шрифтом спереди и сзади. Осознав, что смерть отступила, экипаж рассмеялся. Серафима упрекнула:
– Товарищи, человек самое драгоценное отдал, а вы смеётесь!
– Просим прощения. От полноты чувств, – начали оправдываться механики, впервые видевшие подобные лозунги на нижнем белье.
Моторы тем не менее продолжали по очереди чихать от неустойчивой работы бензонасосов, хватающих вместе с остатками топлива разряженный воздух.
– Идёмте к товарищу Левоневскому, – вытирая слёзы, крикнул старший механик, привыкший командовать в грохоте моторного отсека.
«Максим Горький» летел под управлением железного автопилота, моргающего разноцветными огоньками. Левоневский изволил кушать кофе, невозмутимо пыхая в потолок папиросой «Сокол Сталина».
– Справились? Молодцы! Обязательно расскажу архангелам, как только встанет турбина, а встанет она… – лётчик посмотрел на командирский хронометр с зелёными стрелками, – через пять минут.
– Товарищ Левоневский, вы же коммунист? – упрекнул маэстро.
– Зато архангелы беспартийные. Отличные боксёры! Девиз страдает патетикой, но в общем поддерживаю. Кофе?
– Зигмунд, у нас есть парашюты – спасёмся!
– В стратосфере? Шутите? Они не раскроются в разряженном воздухе.
– Так, для турбины что нужно?
– Ртуть, а где её сейчас найти?
– Могу выручить.
– После трюка с баками готов поверить в чудо.
– В обмен на кожаные штаны.
– Командир, надо премировать находчивого товарища, – поддержал стармех, уверенный в изобретательности Ленара.
– Это чёрт знает, что такое. И в каком виде я встречусь с архангелами?
– Геройском, однозначно! В рваной спецовке борца со стихией. У меня в каюте валяется, – пообещал маэстро.
Левоневский потянулся к пустой кобуре, но был остановлен механиком:
– Вам новые выдадут, а товарищ… Вас как звать? – спросил маэстро.
– Ленар Тринадцатый.
– Товарищу Ленару негоже так сверкать рядом с Андреевой, – громко обосновал мнение экипажа стармех, показывая на шёлковые трусы с жизнеутверждающим девизом, гордо реявшие над оранжевыми ботинками.
– Можно ещё куртку для комплекта. А вам сюртук и фуражка. Держите от чистой души. Кокарду поменяете и хоть завтра в «Звёздный флот», – обнаглел Ленар.
– Какой такой «Звёздный флот»? – нахмурившись, переспросил лётчик.
– Ой, извините, заболтался от нервов. Это фигурально. «Звёздный» – значит лучший.
Левоневский с интересом пощупал необычную ткань, спасшую самолёт от катастрофы. Его удивил преступник. Понятно, что хотел скрыться в Берлине от российской полиции. Это как раз объяснимо. Но геройство не укладывалось в характеристику. Такие люди в представлении коммуниста не могли бескорыстно спасать чужие жизни. Нет, конечно, Ленар прежде всего думал о себе, но заранее сшить особенную одежду? Как, каким способом он вычислил истребитель Морозовых? Эти факты выглядели крайне странно. Не может обычный человек обладать столь пронзительным умом. «А вдруг всё подстроено врагами партии, или ещё хуже – кайзером Германии! Вдруг ему донесли о ящиках с тротилом. Тогда зачем этот Ленар рискует не только своей жизнью, но и жизнью Андреевой? Или не желает брать в сердце, что порядочный человек не должен прикрываться женщиной! Однако редкий проходимец этот Ленар!» – заключил Зигмунд.
– И откуда возьмётся ртуть?
– Из библиотеки. Я там целую бочку оставил.
Стармех довольно крякнув, умчался заправлять турбину Шауберга.
– Так вы знали?
– Вот ещё, но предполагал! В Бирме такие скачки напряжения, что не поверите. Привык, понимаете ли, страховаться. Чёрная смерть, если сдохнет реактор, – вдохновенно соврал маэстро, довольный, что реквизит пригодился.
– Генератор, – поправил Зигмунд, протягивая штаны и куртку.
– Точно, генератор! Фимочка, будьте любезны, принесите спецовку нашему герою.
– Товарищ Ленар, вам так форма идёт, только планшета не хватает, – похвалила актриса новый образ маэстро.
– Извините, это уже перебор. Там документы, – остановил лётчик аппетиты террористов, застёгивая на магнитные пуговицы элегантный чёрный сюртук, мгновенно обнаруживший дворянское происхождение коммуниста.
– Полноте вам! И в мыслях не было, – успокоил маэстро. – Рулите смело. Я иду к моторам. Серафима, поторопитесь.
– Зигги, а мне ридикюль очень даже что и подойдёт, – неожиданно обнаружилась Жу-Жу, до сих пор прятавшаяся от авиакатастрофы в глубоком кресле под пледом из шерсти альпака. Преображение любовника вызвало женскую зависть. И самое первое что пришло в голову, это мысль, что всегда хотела иметь безумно дорогую английскую сумку с надписью Stephen Fry. Цвет «благородной» тафты идеально подходил к новому платью, которое выпросила у Зигги перед полётом в Берлин.
– И что дальше?
– Как что? Потребуй в обмен на планшет.
– Там документы.
– Вот ещё, какие такие документы? Тебя и так все знают. Я переложу к себе.
– Не смей. Могу заменить Житомир на Кёнигсберг.
– Слушай, как с тобой трудно, Левоневский, – упрекнула Жу-Жу. «Ну вот как она будет выглядеть на приёме в посольстве? Вот как? А если сам кайзер захочет встретиться со знаменитым лётчиком, а она будет с пошлой, мещанской сумочкой от «Зари Коммунизма». Фи, фи, фи! Ой, какой замечательный ридикюль. Он божественен! Такое чудо. А что, под него можно будет попросить у Левоневского и новые туфельки, и манто из шиншиллы, да мало ли. Ведь нельзя хорошую вещь носить с чем попало. Нет определённо этой ощипанной Андреевой он больше не подходит. Морозова убила! Господи, это ведь надо! А ещё актриса, прима, и такие страсти. Наверное, это всё из любви к иностранцу. Сапрыкин он что, он пустое место. Всегда на вторых ролях. Конечно, ему было приятно играть в карты на Андрееву. Ещё бы! А здесь иностранец. Одни ботинки в пупырышках чего стоят, тоже модельные, опять же фуражка, – она взяла за козырёк, чтобы рассмотреть кокарду. – Странная штука. Платина, что ли? Ракета с надписью, звёзды. Ой, они алмазные! Теперь понятно, почему Андреева ухватилась за него – принц какой-нибудь или шейх. Тогда и вовсе ничего не теряет, если подарит эту сумочку, вот совсем ничего. Опять подцепила богача! А мне, как назло, всегда только полярные лётчики достаются», – она нежно погладила бритый затылок любовника, надела фуражку, поправила.