– Затратное дело – исповедоваться и спасать потерявшихся в прошлом девиц. Ты, я вижу, чувствуешь себя не лучше.
Он был прав, но мне сразу стало неуютно. Вспомнилось, что я, собственно, не дома, а в чужом месте, с чужим, по сути, человеком, да еще и после того, что мы вчера друг другу наговорили, впору было от стыда сквозь все этажи замка провалиться… Так мерзко я давно себя не чувствовала, поэтому отвела глаза и промолчала.
Умный дух огня настаивать не стал, отдавая должное внушительной горе еды, разместившейся на его тарелке. Так что некоторое время в шум ветра вплетались только звуки стучащих о тарелки приборов и приглушенное жевание. И по мере того как я наедалась, неприятное чувство покидало.
– Ты прав. – Я наконец подняла глаза на соседа. – Исповеди – дело сложное. И стыдное. Но потом, как правило, становится легче. Вот еще синяки сойдут – и вообще будет отлично.
– Синяки? – Мне показалось или я действительно уловила в его голосе предвестники надвигающейся грозы?
Джинн бесцеремонно сцапал меня за руку, задрал рукав свободного платья рубашечного покроя, в которое я вырядилась, и, увидев багрово-синие пятна на коже, зашипел сквозь зубы. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы удержать рвущиеся из груди ругательства. Наконец он выговорил:
– Под платьем так же или хуже?
Я пожала плечами.
– Прости, – тихо попросил он. – Я животное.
Глухая обреченность в голосе меня окончательно взбесила. Я поднялась из кресла, оперлась руками о столик и нависла над мужчиной.
– Знаешь что? Даже не вздумай извиняться! Ты меня вчера спас, во многих смыслах слова. Еще неизвестно, где и в каком состоянии я была бы сейчас, если бы ты не держал меня, пока я билась в истерике. Может, меня и не было бы уже, лежала бы где-нибудь на дне, а рыбы объедали бы мне лицо.
– Сильфа…
– Я тебе благодарна за наш вчерашний день! От всей души благодарна! Так что не смей нести про себя всякую хрень, понял?
Он смотрел на меня увеличившимися в размерах глазами и молчал. Наконец выдохнул и кивнул:
– Понял. Не буду. Но мне неловко от того, что я причинил тебе боль. В конце концов, не мальчик, мог бы силу дозировать. Чем загладить вину?
– Расскажи что-нибудь интересное. Уверена, у тебя есть в запасе необычные истории.
– О, легко! Мне сегодня такой странный сон приснился!
***
Если бы украшения умели говорить, они много чего интересного рассказали бы. Именно они, как правило, не только ближе всех к владельцу (за исключением, пожалуй, только нижнего белья), но и находятся на таких местах, где видят и слышат то, что не предназначено для чужих глаз и ушей. Серьгам доступны тайны, которые поверяют шепотом на ушко. Кольца на пальцах следят за всеми, даже самыми тайными и интимными движениями хозяев. А уж подвески и кулоны, которые носят на груди, особенно под одеждой, – это наперсники в прямом смысле слова.
Каждый миг находиться там, где бьется под кожей сам пульс жизни, где мощный мотор качает кровь, задавая ритм, – почетная миссия. Ощущать настроение и порывы хозяина по самому слабому изменению в пульсации, первым, иногда даже до того, как он сам поймет, – разве не сильно? Прикасаться к хозяину даже тогда, когда он не хочет ничьих больше прикосновений, когда ни одно живое существо не нужно ему, когда единственное желание – чтобы оставили в покое, – разве не важно? Быть к хозяину ближе, чем лучший друг, чем самая страстная любовница, – разве не бесценно?
Сильно. Важно. Бесценно.
И невозможно описать, что ты чувствуешь, когда в минуты раздумий, делая выбор, который может повлиять на всю дальнейшую жизнь, хозяин берет тебя в ладонь, не снимая со шнурка, и его соленый пот – единственное, что выдает нервозность и волнение, – стекает по твоим бокам, и только ты единственный в целом мире знаешь, что человек боится. Больше никому и никогда он не покажет своего страха.
Ты полулежишь на мышцах его груди, время от времени касаясь давно заживших шрамов – воспоминаний об ошибках и победах прошлого. Ты вспоминаешь их вместе с ним, особенно те, свидетелем которым был ты сам. И, как наяву, снова встают перед тобой и свист пули, прошедшей всего в нескольких сантиметрах от тебя – и от его сердца, и горячий поток соленой крови, в которой ты едва не растворяешься – так тебе казалось тогда. Ты хорошо помнишь, как царапало тебя об острые камни, когда хозяин полз, из последних сил таща на себе раненого друга, и багровые следы оставались на земле, отмечая дорогу там, где он прошел.
И другое ты помнишь – как тонкие пальчики осторожно касались этой израненной груди, смывая кровь, бинтуя раны, как они хотели снять тебя, убрать, но он не позволил.
– Нет, – сказал он тихим, ослабевшим голосом, но его собственная сила все равно была слышна. – Это амулет. Его нельзя снимать.
Да, ты не просто кулон, ты амулет. Тебя создали в подарок, в тебя заложили самый главный посыл: что бы ни случилось в жизни хозяина, пусть огонь его жизни пылает как можно ярче и дольше, всем смертям назло. Ты знаешь свою миссию, даже если сам хозяин не понимает ее до конца. Да ему и не надо, достаточно твоего знания. И да, бывает, что ты гордишься. Вашей близостью, тем, что он дорожит тобой. Тебе радостно. Ты горд тем, что, как и он, прошел многое и носишь на себе следы испытаний его жизни.
Так что, когда ты осторожно и любовно гладишь его по коже и по ней разбегаются во все стороны огненные искры, он списывает это на трение от собственных движений. Ничего другого ему и в голову не приходит.
Пусть. Главное, что вместе.
***
– … И тогда я увидел, как ко мне прижимается твоя щека, и понял, что я – совсем не я, а мой собственный амулет, – закончил рассказ Джинн, допивая уже остывший кофе из чашки. – Приснится же такое!
– Да уж, – улыбнулась я. – И не говори. – А потом, снова поддавшись приступу любопытства, попросила: – Можно посмотреть поближе?
Мужчина сверкнул в мою сторону глазами, задумался на миг, неторопливо приблизился и, взяв амулет на ладонь, протянул мне, не снимая кожаного шнурка с шеи. И когда я приняла теплую металлическую вещицу из его руки, по моей коже тоже побежали огненные искры.
Глава 7. Сгорая в темном пламени
Огненные искры побежали по пальцам от одного только прикосновения к амулету Джинна. Рука будто воспламенилась, как если бы оказалась в костре. Я отдернула ее – слишком торопливо, стремительно, рывком, и упавший кулон с тихим звуком ударился о грудь мужчины. Не отводя глаз, я продолжала трясти кистью, словно хотела сбросить с нее, потушить горящий на коже пожар. То ли мне казалось, то ли вправду стилизованные языки пламени сияли, переливаясь оттенками алого, оранжевого и золотого.
– Что за черт?! – озвучил мои мысли Джинн. – Сильфа, ты в порядке?
Я ни в каком смысле не была в порядке. Совершенно невинное прикосновение к простому, непримечательному украшению, едва не сшибло меня с ног. Искры побежали по телу, распространяясь от кисти с катастрофической быстротой. И вот уже плечи, потом грудь, живот, спина, ноги вспыхнули и, кажется, даже стали потрескивать. Последним занялось лицо, и невидимый огонь ощущался вполне настоящим, реальным. Черт, как же больно!!
Я задыхалась, судорожно отступая от опасного существа в человеческом облике, носящего на шее такую страшную штуку. Я была до ужаса и едва ли не паралича уверена в том, что они оба грозят мне гибелью.
– Сильфа! Да что такое с тобой?!
Джинн двинулся за мной, как в зеркале, повторяя мои движения.
– Сильфа! Тебе больно? Скажи хоть что-нибудь!
Я отступила от него, поспешила и упала, больно ушибив ноги, спину, локти. Я продолжила движение, подвывая от боли и ужаса. Кажется, даже содрала нежную кожу на локтях и ладонях о шершавые камни площадки. Огонь продолжал пылать во мне, раздирая тело на крошечные, микроскопические, элементарные частицы боли – если такие вообще существуют. Я отползала от мужчины, который еще пару минут назад казался приятным и надежным, а теперь не вызывал у меня ничего, кроме жуткой паники. Я знала, что он опасен, но не думала, что для меня и так…
– Сильфа, да успокойся же! Я не причиню тебе вреда! Тихо! – продолжил увещевать он, но я все ползла и ползла, пока не уперлась спиной в металлическое ограждение. Бежать было некуда, но я точно знала, что прикосновение Джинна или его амулета принесут мне новую, еще более сильную боль, а может, и смерть.
– Не подходи, – кошкой зашипела я. – Не смей! Не трогай меня!
Не знаю, что со мной сделал огненный амулет, но мне это совсем не нравилось. Умирать на неведомом острове где-то у черта на куличках не хотелось, и я панически перекидывала в мозгу сыпавшиеся из ниоткуда мысли в поисках тех, которые бы помогли мне разобраться в ситуации и наконец разрешить ее. К счастью, сосед не пытался больше приблизиться, застыв на корточках в нескольких шагах от меня, и отсутствие угрозы на какое-то время переключило мое внимание с внешнего плана на внутренний.
Внутри все продолжало гореть. Я смогла даже удивиться тому, что внешне совсем не изменилась: я была уверена, что горю по-настоящему. Удивившись, я обрадовалась, что способна еще чувствовать что-то кроме боли. А там и более-менее связные мысли стали выбираться на поверхность. Дело было в кулоне, тут уже сомневаться не приходилось. Пусть даже я не верила во всякого рода магию, мистику и прочие сказки для детей старшего возраста, переть против реальности было бы глупо.
Именно прикосновение к стилизованным языкам пламени запустило неведомый процесс. Если бы я не полезла шаловливыми ручками куда не надо, ничего со мной не случилось бы. Но неужели Джинн не в курсе, что за страшную штуковину носит на себе? Слишком реалистичным было его недоумение, чтобы сыграть, – он, в конце концов, наемник, а не актер больших и малых театров. Он действительно не понимал, что со мной. И беспокоился.
Он беспокоился. Искренне. Глядя во встревоженные темные глаза, я вдруг ощутила неловкость. Каким бы опасным он ни был, переживание за ближнего было ему не чуждо. Я же совсем не такая. Мне, по сути, другие люди до лампочки. И признать это почему-то оказалось просто. Мне безразлично, что происходит с другими, если они каким-то образом не связаны со мной, если я не заинтересована в них, если не люблю. Только в случае личной приязни я буду выражать «красивые» человеческие чувства, которые так ценятся в обществе. А этот профессиональный убийца, как он сам себя назвал, их проявляет ко мне – женщине, которую знает только сутки или около того. Странно было бы думать, что за такой короткий срок он проникся ко мне пламенной любовью.
Да и эта его подкупающая честность – совсем не то, что моя дурацкая, никому не нужная хитрость. Смогла бы я вот так прямо признать свои отрицательные качества, смело взглянуть им в глаза, заявить о них во всеуслышание? Сомневаюсь. Я привыкла показывать себя с лучшей стороны. При наплевательском отношении к другим я, тем не менее, остаюсь стадным животным, и иметь хорошую репутацию для меня далеко не последнее дело.
И опять получается, что он – моя противоположность. Потому что сам Джинн, кажется, плевать с самой высокой площадки замка хотел на положение в обществе. Что именно для него по-настоящему важно, я еще не успела понять – слишком мало мы знакомы, – но точно не статус. Иначе он не зарабатывал бы на жить тем, чем зарабатывал.
Черт побери, вот уж чего я совсем не ожидала, так это сидящего передо мной живого зеркала, в котором будут отражаться мои некрасивые стороны!
