Эхо северных скал

– Не спите, Сергей Иннокентьевич? – Шелестов поставил табурет возле решетки и уселся на него, накинув на плечи ватник.

– Я давно уже перестал спать, – тихо ответил арестованный и, поднявшись на своей лежанке, уселся, прижавшись спиной к стене. – Все удивляюсь, как организм умудряется жить без сна. Лежу, думаю, думаю, вот ночь и прошла.

– А о чем думаете?

– О семье. Больше мне думать не о чем.

Язычок огня в керосиновой лампе шевелился от сквозняка, и от этого по стенам бегали неясные тени. Шелестов чуть было не упрекнул Белецкого, что он не думает о Родине, которая уже не первый год ведет жестокую войну с врагом, но решил пока оставить эту тему. Сейчас важно не воспитывать этого человека, не упрекать, а понять его, разобраться в том, что у него внутри. Тогда, возможно, удастся использовать Белецкого с пользой для дела. Насколько он здесь застрял вместе с уполномоченным НКВД Литвяком, пока не понятно.

– Ваш отец погиб в Русско-японскую? Он, кажется, был контр-адмиралом?

– Да, в девятьсот четвертом. Адмиралом он успел побыть всего неделю.

– А ваша жена? Она тоже адмиральская дочь?

– Что? Почему? – удивленно посмотрел на Шелестова Белецкий. – А, понимаю. Вы думаете, что сыновья адмиралов в царское время женились только на адмиральских дочках? Нет, в данном случае я женился на дочери капитана третьего ранга. Замечательный человек, грамотный честный офицер. Он служил адъютантом у моего отца, а потом его назначили командовать эсминцем. Маргарита Дмитриевна мужественная женщина. Она стойко перенесла гибель и своего отца, и моего. Она сумела пережить смерть новорожденного ребенка. А когда наша единственная дочь Татьяна свалилась от сыпного тифа, она буквально выходила ее, вытащила с того света. Даже у докторов руки опускались.

– У вас замечательная семья, Белецкий, вам в этом очень повезло, – сказал Шелестов, просто потому, что надо было сказать нечто подобное. Дальнейший разговор будет не таким уж приятным.

– Да, русские женщины способны на подвиг, – задумчиво отозвался арестованный. – Делить с мужем все радости и невзгоды, любую беду способны только русские женщины.

– И за мужем-декабристом в Сибирь, – подсказал Шелестов.

– Да, и это, – с нажимом ответил Белецкий. – Хотя я чувствую некоторую иронию в ваших словах.

– Ирония заключается в самой ситуации, которая складывается. Вы отправитесь в лагерь. И это как минимум. И после окончания срока, я думаю, попадете на поселение. И ей за вами уже никак не пойти.

– Маргарита и Татьяна в безопасности, и мне теперь ничего не страшно, – спокойно ответил Белецкий. – Я не смогу к ним присоединиться, но это можно пережить. Для меня главное, что они будут жить. Но я не пойму, к чему вы затеяли этот разговор? Насколько я догадался, вы тоже имеете отношение к НКВД? Или вас тоже интересует судьба фамильных драгоценностей Белецких?

– Ну, знаете, вы тут всех подозреваете невесть в чем! – возмутился Шелестов. – Но даже если и так, то ведь страна ведет войну, нужны средства. Каждый гражданин своей страны готов отдать последнее, а вы делаете из своего фамильного золота тайну мадридского двора.

– Значит, я прав, – хрипло и как-то обреченно рассмеялся Белецкий. – И вы туда же. Один уехал, второй принялся меня обрабатывать. А так хорошо начали с заботой о моей семье. Сердобольные!

– Литвяк уехал на аэродром договариваться о самолете, чтобы отправить вас в Архангельск.

– Ваш Литвяк уехал в рыбацкий поселок, откуда родом мой боевой товарищ, матрос Никифор Бугров, – холодно ответил арестованный.

– Ладно, плевать мне на ваше золото, – грубо сказал Шелестов. – И куда там поехал Литвяк, мне тоже глубоко плевать. Сколько его там у вас в тайниках? Ну, может быть, хватит на один самолет или на пару танков. Это все капля в море для страны, можете не переживать за свои драгоценности. Я хотел с вами говорить совершенно о другом. И этот разговор более ценный и для меня, и для Родины. Надеюсь, и для вашей Родины, а не только для моей. Ведь вы же должны сочувствовать своему народу, который сражается с агрессором и несет огромные жертвы? Или вы списали этот народ из своих внутренних ценностей, как предавший ваши монархические идеалы?

– Нет у меня никаких идеалов, – медленно и равнодушно отозвался Белецкий. – Умерли они, и я умер вместе с ними. Я никогда не считал возможным воевать со своим народом. Что свершилось, то и свершилось с этой вашей революцией. Кто хотел, те сражались с вашей властью, я просто отошел в сторону и принял все таким как есть. Принцип простой. Живи здесь, а если не нравится, то уезжай. Я не смог уехать тогда, но я смог отправить за границу семью. Террор против бывших офицеров был слишком откровенным, мы прятались все эти годы, скрывая свое происхождение и свои личности.

– Значит, если враг вашей Родины скажет вам, что поможет все вернуть, то вы станете помогать врагу, выступая против своего же народа?

– Софистика! Зачем вы навязываете мне свое мнение и свои взгляды, свою интерпретацию происходящего? Этого я не говорил и даже не имел в виду. Враг моей Родины он и мой враг, независимо от того, кто сейчас стоит у власти. Только прошу видеть разницу вот в чем: считать кого-то врагом и идти на борьбу с ним – это разные вещи. Есть вопросы морального качества, а есть чисто физического. К чему вы завели этот разговор? Хотите в душу мне влезть. Умерла она, умерла.

– Хотите честного ответа? – спросил Шелестов.

– Мне все равно, будете вы отвечать или нет, честно или нечестно.

– Хорошо, тогда я просто отвечу вам, и вы знаете, что этот ответ честный. Мне наплевать на то, что у вас в душе, потому что вы чуждый всем нам человек, всем нам, кто сражается за Родину, у кого душа за нее болит и кто готов отдать за Родину жизнь. Мне наплевать, что в душе у человека, который в трудную минуту, имея боевой опыт, знания, готов бросить Родину, сбежать. А разговариваю я с вами потому, что мне важно знать, замечали ли вы признаки того, что немецкие субмарины заходят в наши полярные воды? Вы человек военный, флотский офицер, вы могли такие признаки заметить.

– Прошу мой ответ считать тоже честным, – не задумываясь, ответил Белецкий. – Сам я всплытия немецких лодок не видел, перископов на поверхности тоже не видел. Я даже не думал, что они могут здесь появляться. По разговорам рыбаков судить трудно. Не любят они попусту болтать, кому что померещилось. Рассказывали, что видели китов. Допускаю, что при определенных условиях люди, не имеющие технических знаний и военного морского опыта, могли перепутать лодку с китом.

– Интересно, а вам мои подозрения насчет германских субмарин не кажутся чушью?

– Не кажутся, – подумав, ответил Белецкий.

Нарты бежали хорошо. Человеку, не знакомому с устройством этого вида транспорта местного населения, трудно представить, что эти легкие, но прочные ненецкие санки легко скользят и по снегу, и по траве, и по открытому грунту. А все потому, что полозья подбиты снизу оленьей шкурой. И не просто подбиты. Шкура крепится таким образом, чтобы волосы на ней были направлены назад.

Игнею было лет сорок. Был он улыбчивым и общительным человеком. А имя его было не чем иным, как произносимое ненцами русское имя Игнат. И по-русски он говорил хорошо, и вообще в своем стойбище он был одним из самых грамотных мужчин. Умел даже на мотоцикле ездить. Но с мотоциклами и другой техникой в тундре морока, поэтому лучше оленьей упряжки в тундре транспорта нет. Оленя заправлять не надо, он сам себе корм найдет. И домой сам привезет, если хозяин уснет или еще по какой-то иной причине не сможет управлять нартами.

– Расскажи еще раз, Игней, – попросил Буторин. – Как ты понял, что это не кит лежит на мелководье.

Виктор слышал рассказ ненца уже дважды. Сначала на бегу, потом он расспросил его основательно. И хотя охотник рассказал об увиденном довольно подробно, сейчас Буторин расспрашивал его снова. Это был один из способов убедиться, что все виденное не плод фантазии, а именно набор реальных фактов. Человек по прошествии времени сам начинает сомневаться во всех подробностях, которые видел. Часто ссылаясь на свою эмоциональность, радость или страх. Ситуации бывают разные. И тут главное понять, приукрасил Игней картину или, наоборот, о многом умолчал, сомневаясь, так ли все было.

– Олени далеко были, пешком к берегу шел. Песец чуткий, к нему так просто не подойдешь. Он оленей чувствует издалека. Шел, слушал, смотрел. Часто садился на корточки и прислушивался, присматривался.

Буторин не торопил охотника. Пусть рассказывает, пусть даже с такими деталями, которые ему кажутся важными. Ехать им еще не один час, так лучше потратить это время с пользой. А Игней говорил неторопливо, как будто снова в голове представлял, как все было в тот день.

– К берегу вышел, на вершину скалы поднялся и лег там. Сверху все хорошо видно. Курить хотелось, но нельзя. Иначе песца спугнешь. На берег смотрел, на скалы. Каждое движение глаз видит, где что шевельнется, где птица взлетит. Вот лодку и не сразу заметил. В море не смотрел. А потом увидел и испугался. Большая, как кит, только на спине горбом башенка. Ну, я тебе же рисовал ее?

– Да, рисовал, хорошо рисовал, – кивнул Буторин. – Ты рассказывай дальше.

– Старики всегда говорили, учили, когда не знаешь, что делать – не делай ничего. Лежал, не шевелился, смотрел. И хорошо, что не шевелился. Внизу слева вдруг человек пять из-за камней вышли. Чужие, сразу понял и по одежде, и по всему остальному. Чужие люди, плохие люди. Они на руках из камней лодку вынесли, на воду спустили, забрались в нее и к своему «киту» поплыли. Без мотора, веслами гребли. Потом причалили, поднялись и лодку подняли. И «кит» пошел в море. Я еще долго лежал, ждал, нет ли других плохих людей на берегу. Не было. И песец ушел. Вспугнули. Плохая была охота.

– Еще раз расскажи, какое было оружие у плохих людей, – предложил Буторин. – И почему ты решил, что это оружие?

– Ты, Виктор, любишь задавать вопросы, – рассмеялся охотник. – Ты любишь задавать странные вопросы.

– Давай, не юли! – расхохотался Буторин. – Работа у меня такая – странные вопросы задавать. Люди разные, спрашивать надо по-разному. Так что ты мне еще про оружие расскажешь?

– Ну что может нести мужчина, когда идет война? Оружие. Если нехороший человек пристал к чужому берегу, он пойдет на берег без оружия? А оружие всегда железное. Что нож, что ружье, что наконечник гарпуна. Железо твердое, оно убивает. У них было железное оружие, оно похоже на ружье, только короткое. Я понял, почему короткое. Они в своей лодке под водой плавают, под крышей сидят, там с карабином не развернуться. Короткие у них ружья и две рукоятки, чтобы удобно было держать. И приклад был, только он железный и сложен. А если его разложить, то можно целиться как из настоящего ружья.

– Хорошо, убедил, – кивнул Буторин. – Теперь остался вопрос, а что они там делали, зачем высаживались. Ну, с этим разберемся на месте.

Наконец, Игней махнул рукой в сторону скал, видневшихся на берегу. По его словам, за скалами глубокая бухта, далеко вдающаяся из моря в этот берег. Раньше, лет десять назад, здесь были огромные птичьи базары, летом здесь гнездилось много птиц, но потом сюда повадились песцы, и птиц стало меньше. А несколько холодных лет привели к тому, что птицы перестали здесь вить гнезда в таком большом количестве, как раньше.

Буторин велел своему спутнику остаться внизу с оленями, а сам стал подниматься на скалы в том месте, где поднимался сам охотник, когда увидел немцев.

Море было пустынным, насколько хватало глаз. Залив был узким и длинным, с почти отвесными скалами по бокам. А ведь тут можно спрятать и две, и три субмарины, если натянуть маскировочные сети. Если глубины у самых скал, конечно, позволяют. И берег в этой части залива пологий с мелким щебнем. Удобный для высадки людей и, самое главное, для разгрузки. Но что тут делали немцы? Изучали берег?

Буторин поднес к глазам бинокль и посмотрел вниз. А это что такое? Два ряда деревянного толстого бруса спускались от скал и чуть не доходили до воды. Любопытно! По этим брусьям можно катить тачку с грузом. Хотя слишком узкий брус. А может, это заготовка для прокладки рельсовой дороги, чтобы катить маленькие вагонетки? Черт, да на этом брусе можно смонтировать конвейерную ленту. Как вариант! Виктор нахмурился и стал искать глазами удобный путь для спуска к берегу. Здесь, где он лежал на скалах, спуститься было нельзя, слишком отвесная стена. Придется идти назад и искать проход к берегу снизу.

Буторин махнул рукой Игнею и стал обходить скалы, привычно повесив автомат на плечо. Из-за ветра и шелеста камней на легкой волне у берега Виктор не сразу услышал посторонние звуки. Обойдя большой выступ скалы, Буторин глянул на пустынный берег с двумя рядами странных деревянных балок. Чтобы осмотреть эти конструкции и подойти к воде, ему нужно было спрыгнуть вниз с высоты всего метра в полтора. И ничто не вызывало опасений. Сняв с плеча автомат, оперативник спрыгнул, и тут же его глаза встретились с глазами человека, неожиданно появившегося в двух десятках метров от него.

То, что это был немец, стало ясно не только по «шмайсеру», висевшему на его плече. Рыжеволосый мужчина лет тридцати был одет в немецкую флотскую куртку с германским орлом над нагрудным карманом, а на голове у него красовалась серая вязаная шерстяная шапочка. Буторин опередил немца буквально на секунду, потому что тому нужно было снимать автомат с плеча. Виктор же держал свое оружие в руке. Немец успел крикнуть только короткое «halt», как Буторин свалил его короткой очередью.

Яснее ясного было то, что немец тут не один. А сколько их? Двое, трое, десяток, два десятка? Берег пустынный, можно добежать до противоположной стороны, до других скал, но если есть и другие немцы, то его срежут очередью через несколько секунд. Нужен какой-то маневр, какой-то хитрый ход! Эти мысли пронеслись в голове Буторина за долю секунды, пока его противник еще падал на землю. И в ту же секунду Виктор бросился вправо, там был небольшой выступ скалы, за которым можно хоть на какое-то время спрятаться. Нужно хоть на пару секунд сделать так, чтобы его не сразу увидели. И Буторин запрыгнул на камень, вжался в стену, держа наготове автомат и глядя вправо, туда, откуда могут и должны были показаться враги.

Их было пятеро. Они выскочили из-за скалы и рассыпались, поводя стволами автоматов в разные стороны, готовые стрелять и убивать. Но противника не было, никто не нападал. Один моряк присел на корточки возле убитого товарища и приложил пальцы к его шее, нащупывая пульс. Учитывая, что он не мог мгновенно открыть огонь, занятый телом убитого, против Буторина реальных противников было четверо. И они находились чуть ниже него и под его прицелом все, на расстоянии метров пяти или десяти друг от друга. Другого такого шанса уничтожить немцев не будет. Это Виктор понял. И пока немцы, присев на одно колено, целились в скалы вокруг, ожидая атаки, оперативник решил действовать.

Пять пуль он истратил, в магазине осталось двадцать пять патронов. Если стрелять короткими очередями по три-четыре патрона, можно выпустить всего пять очередей. И не факт, что у него будет возможность сменить опустевший магазин в автомате на полный. Даже толком прицелиться возможности у Буторина не было. Любое движение его тела привлечет внимание немцев, и они тут же откроют по нему огонь.

Вскинув автомат к плечу, Виктор двумя короткими очередями свалил двух моряков, успел дать третью очередь в следующего, который уже поворачивался на звук выстрелов, и прыгнул вниз. «Кажется, я третьего ранил, – успел подумать оперативник, перекатываясь по земле после падения. – Значит, еще двое». И заорав что есть мочи слово «граната», которое на немецком звучит примерно так же и подействует на психику врага, он швырнул камень. Пара секунд замешательства, пока моряки поняли, что это не граната, дали Буторину возможность дать еще две очереди, убив одного и тяжело ранив другого немца.

Три трупа, один немец корчился на земле, зажимая руками живот, и еще один с окровавленным плечом отползал. Буторин не выстрелил, думая о том, как взять этого немца, как его перевязать и довести до своих, чтобы допросить. Сам он немецкого не знал, и допрашивать фашиста бесполезно. Но тут откуда-то сбоку раздался выстрел, и раненый немец опрокинулся на спину, а из его рта ручьем потекла кровь. Виктор сразу отшатнулся к скале, выставив автомат.

Кто стрелял, почему? Друг? Откуда здесь друг, а если не друг, а скорее враг, который застрелил раненого, чтобы тот не попал в руки врага. Если друг, то почему не выбегает с радостным лицом? Что за чертовщина? Буторин разозлился. Чудом удалось спастись в дурацкой опасной ситуации и снова оказаться в еще более непонятной и еще более дурацкой ситуации. Он собрался крикнуть, чтобы тот, кто застрелил раненого, выходил и не боялся, но тут взгляд скользнул по морю, и Буторин замер с вытаращенными глазами. У самого входа в бухту стояла подлодка в полупогруженном состоянии. Даже без бинокля на расстоянии каких-то пятисот-шестисот метров он видел, что на рубке субмарины поворачивается ствол крупнокалиберного пулемета. Поворачивается в сторону берега. Сколько уже лодка стоит здесь, когда она всплыла или вошла только что? Они на подлодке поняли, что их моряки на берегу все перебиты? Наверняка в бинокль все видно! И сейчас Буторин будет отличной мишенью на открытом берегу. И тот, кто застрелил раненого, тоже отличная мишень.

Виктор бросился на камни в самый последний момент, когда пулеметная очередь прошла над его головой по каменной стене. С визгом рикошетили пули, на голову летели острые осколки камня и пыль. Вскочив, Буторин что есть сил бросился влево, перекатился, намереваясь следующим броском добраться до каменной гряды, которая его хоть как-то укроет от пуль. Но в этот момент очередь прошла как раз левее него, точно там, куда он только хотел перекатиться. В лицо полетели осколки, Буторин невольно отпрянул и откатился в сторону. Он чувствовал себя мишенью в тире. Сейчас пулеметчик пристреляется и тогда… Грохот очередей раздался рядом справа. Совсем рядом, но Буторин не видел того, кто стрелял по лодке с берега, и его позиции. А там, у самого борта подводной лодки, по воде пробежали большие фонтанчики.

Пулеметную дуэль Виктор видел вот так близко впервые. Два крупнокалиберных пулемета: один на рубке подводной лодки в пятистах метрах от берега, второй на берегу, где-то среди камней. Но теперь пулемет с лодки оставил в покое Буторина и сосредоточил свой огонь на другом противнике. Очередь, еще очередь с лодки, и в ответ начал бить длинными очередями пулемет из скал. Снова запрыгали по воде фонтанчики, Буторин мысленно крикнул неизвестному пулеметчику, чтобы тот взял выше, сместил прицел. Но лодка уже пошла прочь из бухты. Еще несколько минут, и она исчезла, а вдали послышались характерные «вздохи» и плеск: немецкая субмарина стала погружаться.

Буторин поднялся, держа наготове автомат, хотя в магазине осталось всего несколько патронов. Он хотел крикнуть, позвать того, кто там за уступом скалы сейчас вел бой с немецкой подлодкой. Но на берегу стояла тишина, нарушаемая только шелестом прибрежной волны. Неужели… Буторин нахмурился и поспешно двинулся вперед. За уступом оказалась довольно вместительная пещера. И, судя по всему, недавно основательно расширенная и расчищенная. У самого края на выходе стоял крупнокалиберный пулемет на треноге, а возле него на патронном ящике сидела молодая женщина в брезентовой рыбацкой куртке, башмаках и высоких полосатых шерстяных норвежских гетрах.

– Витя! Ты… – голос женщины, громкий и резкий, вдруг стал совсем тихим. Она жалобно улыбнулась и добавила: – А меня ноги совсем не держат.