Псевдобомбист, лысая Люстра и небесный Царьград

ПСЕВДОБОМБИСТ, ЛЫСАЯ ЛЮСТРА И НЕБЕСНЫЙ ЦАРЬГРАД

Глава первая

ПРИБЫТИЕ ПОЕЗДА НА ВОКЗАЛ КРАСНОДАР-1

Гуманность есть только привычка, плод цивилизации. Она может совершенно исчезнуть.

Фёдор ДОСТОЕВСКИЙ. Из записных книжек

Какими бы маршрутами ни колесил по жизни его величество случай, на какие стёжки-дорожки ни сворачивал бы, они редко бывают торными, с толстым слоем хорошо укатанного асфальта, с разметкой, указателями и фонарями вдоль обочин. Случай – он весьма беспристрастный господин-товарищ, перед ним все равны, и это может служить некоторым утешением, если кто нуждается в таковом.

Сильно нуждался в утешении один командировочный (его фамилия размазалась по зыбучему коловращению прошлого и настоящего до такой степени, что утратила своё значение как с внешней, так и с внутренней стороны, посему назовём его гражданином Бесфамильным). Не предполагая для себя особенных приключений, он по ходу путешествия в плацкартном вагоне из Москвы в Сочи заурядно отлучился в тамбур покурить. Времени с момента отправления прошло совсем немного, да и место гражданину Бесфамильному досталось боковое, потому обратить на него внимание никто не успел. Зато очень скоро заметили пухлую дорожную сумку, бесприглядно оставленную командировочным на полу, под складным столиком. Бдительность проявила рыхлощёкая тётка лет двадцати, вояжировавшая к знаменитому сочинскому экстрасенсу на повторный курс лечения от энуреза.

– Интересно, чейная это кладь? – задумчиво спросила она как бы саму себя. – Может, кто забыл с прошлого рейса?

– Ага, жди, – желчно усмехнувшись, заметил сидевший рядом верлиокий пенсионер в общевойсковой фуражке старорежимного образца. – Нынче, дамочка, не то что забыть – нынче только и гляди, чтоб из твоей собственной клади какой-никакой ценный предмет не выхватили. Люди жадные стали, раскудрить твою через хребтину.

– Тогда почему же она тут бесхозно оставленная? – насупившись, продолжила тётка свою настойчивую мысль (и протянула было руку, но тотчас отдёрнула её, как если бы в сумке хранился невесть кем сворованный крик чудовища из дремучих глубин мироздания). И высказала громким шёпотом:

– Ох, не нравится мне это. Может, неспроста здесь сумка находится? Может, в ней что-нибудь запрещённое законом – к примеру, взрывчатое устройство, а?

– Йо-о-опсть, – в один голос выдохнули двое мужиков коммивояжерской наружности, до сих пор сидевшие за столиком и с молчаливой сосредоточенностью разрывавшие на куски варёную курицу, счищавшие скорлупу с яиц, нарезавшие огурцы, хлеб, копчёную колбасу – словом, занимавшиеся всем тем, чем обычно занимаются представители народной массы, едва успев тронуться в путь по железной дороге. Один из мужиков от изумления расхохотался преувеличенным голосом. А другой, напротив, быстро опомнился – и, прокашлявшись недожёванной курицей, раскатил глаза в разные стороны.

– Надо бы срочно – того… проводника вызвать, – предложил он. – Пускай проводник проверит сумарь, как ему положено по службе.

– Ага, жди, – снова усмехнулся пенсионер, состроив саркастическую гримасу. Затем дождался относительной тишины, обострённой равномерным колёсным перестуком, цвиркнул языком с многозначительным видом – и разъяснил свою позицию:

– На положено хрен наложено, очень надо твоему проводнику забесплатно рисковать собственным существованием. Он, скорее всего, сробеет проверять самосильно: сообщит в линейную полицию – между прочим, так ему по службе и полагается. А полицейские что? Они только на ближайшей станции подоспеют и начнут вести с нами иносказательные разговоры. Заодно устроят шмон, лишних полдня зазря простоим на рельсах. И ещё не факт, что успеют теракт предотвратить, совсем не факт.

– Или тогда самим поглядеть… – оборвав смешливый уклон, заколебался второй мужик коммивояжерской наружности. – Откроем сумку и увидим. Хотя, с другой стороны, мало ли какие окажутся последствия. Может, не стоит без нужды нахлобучиваться на невзначаянности, их и без того в жизни достаточно.

– Вот именно, не стоит без нужды нахлобучиваться, – рассыпчато проговорил первый мужик. – Выкинуть какое-нибудь коленце – это не штука, можно запросто и то, и сё, и ещё что-нибудь самопроизвольное, но по факту в наших попытках и метаниях может оказаться мало проку, если не предположить худшего… Я считаю, надо вызвать проводника. А ещё надёжнее – начальника поезда. Каждый должен знать своё дело и хорошо с ним управляться, а в другие дела не вмешиваться. Не то ерунда получится, и никакие вопросы не станут решаться нормальным образом. Мы с вами не специалисты по терроризму, взрывчатке и тому подобным вещам – зачем же идти на риск и брать на себя ответственность?

– Или всё-таки откроем сумку и поглядим, чтоб успокоиться? – выказал колебание второй мужик. – Много ума не надо, чтобы молнию прошваркнуть от конца до начала.

– А вдруг она, бомба-то, как раз и взорвётся из-за открывания? – резонно возразил пенсионер. Потом сделал пренебрежительное движение кустистыми бровями:

– Эх, молодёжь, чёрт знает чем у вас мозги набиты. Ну ни хрена вы не способные действовать в экстремистской ситуации! Даже не знаю, как с вами разговаривать, с такими оплошными… Слаб человек, потому должен постоянно следить за собой и другими, которые, между прочим, тоже не переломятся, ежели станут со вниманием взглядывать по сторонам. Оно, конечно, невозможно раскорячиться умом до такой степени, чтобы остеречься всего подряд. Однако тут как-никак вопрос стоит о нашей жизненной самосохранности.

После этих слов он снял с головы фуражку, машинальным движением пригладил остатки волос на темени – и (с кряхтением приборматывая: «Никто не хочет, чтобы его жисть оказалась промежуточным явлением между враждебными силами, да уж куда денешься, ежели так стеклось расположение событий…» – примерно в таком духе) опустился на четвереньки. Затем умолк и, шумно сглотнув, окинул всех как бы прощальным взглядом.

Мужики коммивояжерской наружности воскликнули с побудительной горячностью:

– Ну?

– Что?

Пенсионер вытянул шею и прислонил к сумке тёмное от возраста ухо.

Пока старик тщательно прислушивался, его спутников обуревали противоречия. С одной стороны, никто из них не желал высовываться за пределы нелицеприятной действительности, а с другой – для начала следовало хотя бы достоверно обозначить сам факт, в наличии которого пока имелась возможность сомневаться. Стараясь соответствовать моменту, тётка с энурезом застыла в напряжённом ожидании с поджатыми губами и склонённой набок головой. А мужики коммивояжерской наружности снова принялись за еду, чтобы успокоиться, и между делом попытались дать оценку усилиям пенсионера:

– Нет, всё-таки старый гриб нагородил нам тут чепухи. Ведь это чёрт знает что. Чёрт знает зачем и почему, мать его. У пожилых людей вообще редко обходится без необоснованных завихрений. Сдаётся мне, он чересчур политически предубеждённый дедок, оттого увлекается игрой воображения и превратно истолковывает ситуёвину.

– А может, он её совсем никак не собирается истолковывать, а просто издевается над нами. Простота хуже воровства, как говорится. А что, разве так не бывает, и это первый случай? За дурошлёпов он нас держит – вот и прикалывается от нечего делать, развлечение себе придумал. Юморист!

– Ничего себе развлечение.

– Или допускаю другой вариант – что у него кукушка поехала.

– Вот-вот, ко второму варианту я скорее склонился бы. Причём поехала – это слабо сказано: по-моему, у него кукушка вообще из гнезда вывалилась и мозги об землю расхреначила.

– Ну да, с людьми в старом возрасте часто приключаются бог знает какие залупоны и слабодурственные искривления. А всё почему? Потому что мыслительные способности хиреют и усыхают у них, и в соответствии с освободившимися местами появляются умственные хворобы пополам с маразмом – вот и начинаются разные фантазии от мозговой недостаточности. Я не исключаю возможности, что у деда в кармане лежит натуральная психиатрическая справка.

– Я тоже не исключил бы чего-то в подобном роде, а нам-то какое может получиться понятие из его справки?

– Да никакого. Просто не всё надо брать в голову.

– Но сумка – вот она, здесь. Несуразность!

– Да несуразность при желании можно приспособить к каким угодно страшилкам. Хотя сама по себе сумка ещё ничего не значит, а старик – он тем более персонаж натянутый. Мало ли полоумных существует на свете, готовых выставить за правду любую нечаянную зашмендюлину.

– Натянутый персонаж – это звучит прикольно. Но, если честно, гонит он не по делу.

– Ясный перец, гнать по делу или не по делу – всё-таки проще, чем рассчитывать свои шаги по жизни.

– Попробуй-ка тут рассчитай.

– А никак и не рассчитаешь. Для чего-то подобного у человека в голове должен находиться компьютер, а не слабый мозг животного происхождения…

Так обменивались мнениями мужики коммивояжерской наружности. Им пока не было окончательно страшно Однако вышеупомянутая попытка зубоскальства, обременённая посильными метафизическими потугами, нисколько не разрядила обстановку. Тем более что через несколько минут пенсионер с кряхтением поднялся на ноги, потёр ладонь о ладонь, дабы избавиться от свежих крошек и половой пыли, а затем надел на голову свою старорежимную фуражку – и боевито поставил всех в известность:

– Примерно этакое я и предполагал: тикает зараза. Всё-таки не зря по телевизору всё время предупреждают про террористов. Случай не дремлет. Вот уже, оказывается, и до нас добрались собачьи дети: бомбу подложили, а сами уёрзнули из вагона, пока не дошло до взрыва.

Он подался вперёд, сощурившись, и внезапно понизил голос до зловещего полушёпота:

– В прежние времена ничего подобного быть не могло. Разве только по пьяни отстанет от поезда какая-нибудь гнида фуражная – ну, багаж тогда сам собою путешествует до конечной станции, покамест его не определят в бюро находок. Но сейчас на подобное смешно надеяться. В любую секунду может жахнуть.

– А ты не врёшь, дед? – уточнил один из мужиков, побелев лицом. – Вправду тикает или тебе почудилось?

– Дак можешь сам убедиться, – пенсионер сделал приглашающий жест в сторону сомнительной дорожной сумки.

Однако мужика опередила тётка с энурезом. Шустро сорвавшись со своего места, она ринулась в проход вагона – и распласталась, приложила ухо к сумке, замерла на несколько секунд. С таким чутким старанием, что от напряжения у неё на шее взбухла толстая жила. А затем отшатнулась и вскочила на ноги с мятущимся взором.

– Тикает, я теперь тоже слышу, господи помилуй, – подтвердила она враз поржавевшим голосом. – Нет, ну надо же, что творится: нормальному человеку уже и поехать нельзя никуда без риска для жизни. Кто бы мог представить, что на железнодорожных ветвях можно впутаться в такую умонепостижимую историю! Вот это мы все тут вляпались, господи помилуй! А у меня дома дочь малая и мать – инвалид детства! О-о-о, хоть бы теперь живой к ним вернуться! Пусть покалеченной, без руки или ноги, но живой! А она ведь тикает, гадина, и в любой момент может шарахнуть, господи помилуй!

Сказав это, она зашлась крупной дрожью – всем стало слышно, как заклацали её зубы. По причине хронического беспокойства о своём здоровье тётка и без внешних причин была склонна к минорному настроению; теперь же её душевный вектор сделал гигантский скачок в сторону слабовменяемых пространств и угрожал надломиться в любую минуту.

В описываемый момент кто-то из пассажиров в соседнем купе включил радио, и оттуда под музыку группы «Аквариум» гнетущим голосом заблеял Борис Гребенщиков:

Этот поезд в огне-е-е,

И нам не на что больше жать.

Этот поезд в огне-е-е,

И нам некуда больше бежать…

Песня звучала негромко, однако изрядно смахивала на актуальный намёк и пищу для размышлений. Потому её оказалось достаточно, чтобы усугубить катастрофические ожидания тётки с энурезом.

– Видно, не зря священномученик Косма Равноапостольный пророчествовал, что придут времена, когда враги заберут у нас всё, даже золу от нашего очага, – заскулила она с полудетским подвывом. – И что мы увидим людей, летающих по воздуху, подобно чёрным птицам, и сбрасывающих огонь на землю. И что люди побегут к могилам и закричат: «Выходите вы, мертвецы, дайте нам лечь в ваши могилы!»…

– Ша! – перебил её верлиокий попутчик в общевойсковой фуражке. – При чём тут очаг? Какая такая зола, откуда ей взяться, если ныне газовые плиты у всех в квартирах да батареи центрального отопления? Кому что, а дурной бабе только бы причитать да мокрые места разводить где ни попадя! Рано ты в могилу собралась, бестолковка. Или не видишь: до огня и людей, летающих по воздуху, дело пока не дошло.

– Так-так, – вслед за стариком констатировал один из мужиков коммивояжерской наружности, желая как можно дальше отстраниться от пагубных вероятностей (в знак чего не преминул рефлекторным движением отодвинуть от себя окончательно утратившие актуальность курицу и яйца). – Мы, слава богу, взлететь на воздух ещё не успели.

– Вот именно, – подтвердил его товарищ. – Но промедление в любом случае не пойдёт нам на пользу.

И присовокупил с выражением решительной безвыходности:

– Делать нечего, я иду за проводником.

– Брось, – ухватил его за рукав пенсионер. – Ишь, раскипелся, как полковая кухня. Да пока проводник прочухается, бомба десять раз успеет распатронить тебя и меня вместе с половиной поезда.

– Так я и говорю: сейчас в любую секунду нас может разметать по разным сторонам, как осенний ветер разносит отмёршие листья по дорогам и хрен знает куда!

– И я же в ту самую сторону тебя склоняю, – кивнул верлиокий попутчик. – Слишком быстро всё угрожает осложниться, тут самоглавное – не потерять времени. Недаром говорят об сапёрах, что они ошибаются единоразово, дальнейших возможностей им никто не предоставляет. Вот и у нас нет права на ошибочность: или пан, или пропал. Страхов много, а жизнь одна, потому сейчас же открывай окно, выбросим эту чёртову кладь от греха подальше: если снаружи рванёт, то хоть не нам достанется катавасия, а задним вагонам.

У здравомыслия столь мало настоящих приверженцев, что они давно утонули бы в общей массе человечества, если б не инстинкт самосохранения – только он в некоторой степени поддерживает стабильность, не давая миру окончательно перекраситься в чёрный цвет. Однако сейчас события развивались слишком быстро, и охранительный инстинкт не успел получить должной смычки с разумом ни у пенсионера в общевойсковой фуражке, ни у рыхлой тётки с энурезом, ни у двух мужиков коммивояжерской наружности. Сложившееся положение представлялось всем настолько очевидным, что не располагало не только к рассмотрению альтернативных возможностей, но и к минимальной моральной стабильности. Оттого сразу несколько пар рук схватили бесхозную дорожную сумку, а затем потянулись к окну, дабы скорее избавиться от опасности.

***

– Фу-у-ух, – удовлетворённо выдохнул пенсионер, проводив взглядом вылетевшую в окно подозрительную сумку. И, с победным видом сдвинув на затылок фуражку, добавил весомым голосом:

– Отак-то лучше. Можно считать, все мы заново на свет народились, обделамшись мягким испугом. Добро – везде свой глаз да чуйка: если чуть что не так, то мы сразу и того… Как говорится, кто сам себя стережёт, того и бог бережёт. А то развелось человеческой срани, которая ни своей, ни чужой жизни не ценит и сумки со взывчаткой оставляет где ни попадя ради лишнего шума в печатных органах.

Верлиокий пенсионер полагал себя терминальным человеком, после которого уже ничего хорошего не останется, однако не считал необходимым заботиться о ком-либо постороннем (не видел смысла, ибо людей на свете через край много, и даже если бы львиная доля народонаселения вдруг бесследно испарилась с лица планеты, всё равно рядом кто-нибудь да остался бы). Заботиться о собственной персоне – вот единственное, что составляло для него краеугольное зерно существования. Исключительно из-за этого он и поторопился удалить из вагона злополучную сумку.

Правда, никакого взрыва не произошло, когда сомнительный багаж вылетел из окна, несколько раз перекрутился в воздухе между небом и землёй, а затем упал в подступавшую к железнодорожной насыпи полусухую от жары траву, благополучно подтвердив закон всемирного тяготения. Но данный факт уже не имел значения для четверых пассажиров, продолжавших мчаться своей дорогой в соответствии с купленными билетами. Главное, что все они вздохнули с облегчением и готовностью к дальнейшей жизни без малейших опасений, не говоря уже об угрызениях совести.

Словно отвечая общему настроению, из соседнего купе донеслись звуки новой песни – на сей раз это была группа «Любэ»:

Звенели колёса, летели вагоны,

Гармошечка пела «Вперёд!»

Шутили студенты, скучали погоны,

Дремал разночинный народ.

Я думал о многом, я думал о разном,

Смоля папироской во мгле.

Я ехал в вагоне по самой прекрасной,

По самой прекрасной земле…

– В самом деле, теперь можно и покурить в безопасности, – сказав так, верлиокий пенсионер залихватски передвинул фуражку на затылок дальше прежнего и принялся обхлопывать свои карманы в поисках пачки сигарет. Но скоро вспомнил:

– Тьфу, едрит-раскудрит, я же бросил!

И расстроился.

А все остальные стали над ним смеяться.

***

Так случай определил командировочному остаться без сумки, в которой кроме смены белья, электробритвы, провизии и немалой суммы денег, находился старенький, но вполне исправный будильник ереванского часового завода «Наири», тиканье которого почудилось случайным попутчикам столь угрожающим и требующим неотложных действий. Впрочем, это ещё не худший вариант. Поскольку трудно даже представить, что могло случиться, если б злосчастный часовой механизм вдруг зазвенел: тогда, пожалуй, за окном оказалась бы не сумка, а перепуганные насмерть пассажиры.

Как бы то ни было, вернувшемуся из тамбура гражданину Бесфамильному оказалось бесполезно выяснять, что происходит, и возмущаться, вспоминая разные бичующие слова, поскольку ему, не вдаваясь в детали, незамедлительно надавали по морде. Хотели сгоряча даже выбросить крикливого несчастливца в окно следом за багажной принадлежностью, однако он, растопырившись руками и ногами во все четыре стороны, сумел дождаться проводника. Которому затем и охарактеризовал ситуацию насчёт своей дорожной сумки, будильника и этих сволочей, которые всё неправильно поняли и слишком много на себя берут. Проводник воспринял сбивчивые фразеологизмы командировочного без тени доброжелательности, однако драку пресёк. После этого выражением лица показал, что снимает с себя всякую ответственность – и не замедлил удалиться, бросив через плечо напоследок:

– Чем устраивать вражду в вагоне, лучше б вы шпарили пешим ходом друг за дружкой впереди поезда: авось тогда дурь из мозгов ветром выдуло бы.

На том и завершилось происшествие. Хотя ясности в мыслях от этого не прибавилось ни у командировочного, ни у его полунечаянных обидчиков, ни даже у широкоформатного проводника. Который после описанного инцидента отправился выпить срочный стакан чая, двенадцатый за текущую смену, ибо его мучило жестокое похмелье после вчерашнего самогона сомнительного качества на поминках у соседского тестя. «Пьющий горстью жажду не утолит, – вяло похлюпывало в его умственных пустотах. – Эх, сейчас бы улечься на берегу реки, прямо харей в воду – и хлобыстать вволю, хлобыстать во всю ивановскую, перетягивать прямо в себя водяное течение, хоть бы и вместе с рыбами и раками, и ряской, и корчажинами, хрен с ними…»

Проводник шагал по вагону на широко расставленных, как у матроса, ногах, с красным от нетерпения лицом, и крепко сжимал кулаки. Ему хотелось кого-нибудь ударить или на худой конец обругать от души, без скидок на время и место. Но ронять себя на службе не полагалось, и он крепился изо всех сил.

***

Подавляющему большинству людей было бы достаточно, если б около них всё улыбалось и не мешало им довольствоваться жизнью. Однако, во-первых, в реальном приближении улыбок не возникло, а во-вторых, довольствоваться оказалось непонятно чем; правда, сумбур в плацкартном вагоне скоро утратил свои гипертрофированные знаки, сделавшись достоянием прошлого – остался он лишь в голове у гражданина Бесфамильного.

Во вздорах и раздорах пути не бывает. А у него в сознании раздор фактически только начинал раскручиваться, не предвещая ничего хорошего.

Вероятно, на свете существуют люди, умеющие с юмором или хотя бы без лишнего драматизма воспринимать обрушивающиеся на них тяжеловесные затрещины судьбы; но командировочный на подобное не был способен, оттого сильно расстроился. Точнее просто охренел. Он так и сказал себе внутренним голосом: «Ну надо же, какая пакость может приключиться на голом месте, я просто охреневаю! И всё из-за нелепого заблуждения какой-то случайной шелупони, сброда, попутного человеческого мусора, на который, похоже, не распространяются законы вменяемого социума! Разве я могу считать таких людей удобоваримыми? Да мне даже находиться рядом с ними противно, не говоря уже о совместном передвижении куда бы то ни было!». Сердце бесновалось в груди Бесфамильного, точно провалившееся в ловчую яму дикое существо («Систолы и диастолы, – мельком вспомнилось ему то ли прочитанное в журнале, то ли услышанное по телевизору. – Экстрасистолы – это плохо, а систолы и диастолы – нормально. У меня-то сейчас по-любому не обходится без экстрасистол и бог его знает каких ещё перебоев»). А из полутьмы сознания выпучивались горячие страхообразные неясности, не торопившиеся воплотиться ни во что конкретное, кроме матерных выражений, беззвучно пузырившихся у него на губах.

Произошло недоступное его пониманию. Неслыханное, немыслимое и несусветное – такое, о чём он даже думать был не готов. Как исправить положение, гражданин Бесфамильный не представлял. И как не выйти за пределы благоразумия – тоже. Во всяком случае, без вещей и сопроводительных документов ехать в командировку уже не имело смысла. Потому он быстро позабыл прежние помышления и, повинуясь импульсу момента, сошёл с поезда там, где ещё несколько минут назад сходить не собирался.

Да, именно таким образом для него всё и началось. Утомлённый скандалом, с заплывшими от синяков глазами и повреждённой челюстью, бывший командировочный покинул поезд. Когда шагал к тамбуру, ему в спину звучал унылый шлягер группы «Би-2»:

Большие города,

Пустые поезда,

Ни берега, ни дна,

Всё начинать сначала…

Он покинул поезд и очутился на перроне вокзала Краснодар-1. Разумеется, там никто не собирался встречать его хлебом-солью, приветственными возгласами и шумными рукоплесканиями. Да он ни на что подобное и не рассчитывал.

…По круглому счёту, это должно было бы показаться странным, ведь от Москвы до Краснодара езды – не меньше суток. Однако Бесфамильный не придал данному факту значения. Мало ли: может, он не заметил убыли времени, пока стоял в тамбуре и курил сигарету за сигаретой, плавая в сумерках сознания и дожидаясь остановки. Вероятнее всего, так оно и вышло. Или ещё как-нибудь. Может, он вообще попал в параллельный Краснодар, которого в его прежнем мире не существовало: попробуй-ка отличи первый от второго, если никогда прежде не видывал ни тот, ни другой, да и плевать хотел на оба вместе взятые, поскольку не имел душевных сил, чтобы вдаваться в детали, и при любом положении не перестал бы ощущать себя не в своей тарелке.

В общем, оказался человек перед фактом, выйдя из вагона, и всё тут.

***

Гражданин Бесфамильный был полон противоречий и не видел перед собой никаких возможностей; в голове у него царил кавардак, и голосу рассудка не удавалось возобладать над хаотическими душевными порывами. Формы окружающего пространства, его сгущённые и тем более разрежённые участки представлялись туманными, обезличенными и пугающими; мир для бывшего командировочного сделался до невыносимости отвратительным, причём отвращение не переставало расти и вскоре стало столь толстым, что в одиночку не обхватить руками.

Человек обычно всякую вину ищет вовне, а она, как правило, коренится в нём самом, Бесфамильный сознавал это. И честно старался отыскать: и внутри себя, и вовне, и снова внутри, а потом – опять-таки вовне, поскольку оставаться в неведении никто не любит. Он искал и не находил, раз за разом приходя к выводу, что его вины в возмутительном инциденте не было. Ни капли.

Бывший командировочный шагал по перрону вдоль железнодорожного состава, искоса поглядывая то на отъезжающе-приезжающий человеческий фактор, то на румяноликое предвечернее солнце, то на маловыразительный мусор под ногами, и не мог вообразить действий и поступков, которые возымели бы решающее значение для дальнейшего выравнивания ситуации, и не оставлял усилий, пытаясь прийти к согласию с самим собой.