– Не смешно, – взгляд доктора Мерца не стал легче.
– Обещай, что ты поможешь ему.
– Я, черт возьми, не знаю, кто он такой!
– Знаешь. Его знают все. Для того, чтобы я принес его сюда, подвергли себя опасности восемь человек. Не так-то легко было добыть его из секретных хранилищ. Но это, несомненно, он. Инквизиция, если она существует, помогла мне.
– Первый раз слышу, чтобы инквизиция, если она существует, кому-нибудь помогала, – сказал Ансгар. – Значит, действовать я буду в ее интересах, что…
– В своих. Я-то подниму его и пойду отбывать наказание.
– А я что?
– Поговори с ним. Покажи ему все. Расскажи. Ты, когда его увидишь… ты поймешь, что делать.
Ансгар устало опустился на диван.
– Дай сюда коробку.
Аркол повиновался.
Ансгар некоторое время держал антикварный раритет на коленях, положив сверху руки.
– Там мертвый осколок, – прошептал он. – Обгорелый кусок правой височной кости с дыркой. Такая штука может принадлежать шести доступным тебе деятелям с запретной биографией, из которых я могу быть нужен только одному. Исключительно в качестве переводчика.
Ансгар вернул коробку.
– Работа вполне для тебя. Ты можешь воскрешать людей в пределах века. Но, если бы добыть его не было так трудно, я бы решил, что это эксперимент надо мной, потому что это – последний человек на свете, с которым я хотел бы говорить. Даже с мертвым. Это слишком тяжелый образ. Для меня.
– Я, – Аркол смутился, – понимаю.
– Вряд ли.
– Слушай, но ведь это… совсем уже не твоя история! Кроме того, сейчас все говорят – нет национальных барьеров, самосознания там этого… мы все – граждане мира. Что было, то прошло. Каждый разумный человек это понимает. А мы хотим вразумить неразумных.
– Как разумный человек я это тоже, безусловно, понимаю. Но когда я его увижу, меня захлестнут эмоции. И я за себя не ручаюсь.
Аркол хмыкнул.
– Ребята говорят, у вас всего две эмоции – вредность и занудный перфекционизм.
– Хотел бы я, чтобы это было так.
– А это не так?
– Нет. Эмоций у меня несколько больше. Просто со всеми остальными, если они появляются, я очень плохо справляюсь. Поэтому предпочитаю их избегать.
– Я думал, если человек это осознает…
– Человек это осознает, – признался Ансгар. – И потом ему бывает очень стыдно. Ведь у прочих людей есть огорчения и радости. А у этого человека на их месте гнев и эйфория.
Аркол поежился.
– Я не знал.
– Ты и сейчас вряд ли поймешь. С этим надо жить.
На этот раз постучали в дверь комнаты. Гость, кем бы он ни был, приближался.
– Простите, – сказал Ваня, просовывая голову в щель, – там господин Свибович. Он извиняется, что подслушивал.
Ансгар не успел ничего сказать, как дверь отворилась шире и голос с мягким акцентом учтиво произнес:
– Добрый вечер. Извините за поздний визит, но я слышал такое, о чем вряд ли пожалею. Особенно мне понравилось про дьявола, – закончил гость с улыбкой, смущенно приглаживая ладонью зачесанные назад почти седые волосы. – Я должен был прилететь завтра. Но рейс перенесли. Я хотел попроситься на ночлег, звонил, но вы все были недоступны.
– Приветствую вас в России, – сказал Ансгар. – Значит, вы тоже в курсе затеи нашего коллеги?
Зоран шагнул в комнату.
– Я думаю, – сказал он, – мы скоро все узнаем. После того, как наш юноша отзанимается своим фаталистическим хулиганством.
– Это хулиганство инквизиции, – пробормотал Ансгар подавив зевок, – если она… на такое вообще способна. Ваня, позаботься о гостях. Я, пожалуй, пойду спать.
Ваня, приложив палец к губам, подозвал к себе двух оккультистов.
– Идемте, – церемонно кивнул он оставшимся. – Оставьте его. У него сегодня был библиотечный день, а это не так-то легко с его здоровьем. Я выделю вам помещение – и для сна, и для этого… прости, господи, ритуала.
*
Несмотря на обещание полностью выпасть из реальности, доктор Мерц пробудился перед рассветом.
В доме было тихо – не тикали часы, не капала вода, не кричали за окном вороны. Да и инквизиция, если она существует, не ломилась в двери и не требовала выдать ей оккультиста Аркадия Борисовича Коломейцева, зверски нарушившего Кодекс, воскресив к вящему посрамлению патриотического менталитета целого Адольфа Гитлера.
Доктор Мерц не думал, что пошлый гротеск, задуманный Арколом, будучи применен к народным массам, реализует себя именно как пошлый гротеск. Нет. Имея сомнительное удовольствие каждый месяц наблюдать за своим окном митинги и демонстрации, он был уверен, что и Гитлера, и Геббельса, и кого угодно вообще гулявшие внизу пассионарные массы воспримут исключительно всерьез. А если раздать им по бензопиле и послать захватывать Монголию, то они с энтузиазмом распилят пустыню Гоби.
Теперь он ощущал даже некоторую радость из-за того, что всю эту пошлятину первый раз обязали делать кого-то другого, и ему, Ансгару, не нужно напрягаться.
Он снова заснул, и теперь уже во сне увидел за своей входной дверью троих людей в капюшонах.
– Нам нужен Коломейцев Аркадий Борисович, – сказали они.
Аркол вышел. Бледный, легкий и тихий, куда более хрупкий, чем наяву. Ансгар даже сочувствовал бы ему, если б не странная отрешенность, с которой люди часто относятся к событиям в собственных снах.
А воскрешенный в его сне сидел на краю стула наклонившись и запустив серую руку в абсолютно седые волосы, разбросанные по плечам. Седоватый пучок надо лбом доставал ему до запястья.
Интересно, помнит ли он свое имя, многократно проклятое всем миром, кроме самых отдаленных африканских племен? И что он вообще помнит? Осознает ли он, что символизирует целых два укора совести личный – потому что похож на Витольда Венглера вот так, с этой точки – и, если можно так выразиться, национальный, о существовании которого господин Мерц до вчерашнего дня даже не подозревал.
Не ответив себе на этот мысленный вопрос, Ансгар зачем-то поздоровался известным всему миру нацистским приветствием.
