Аллегро с Дьяволом – II. Казань

А сегодня и не смотрит на нее. А она ведь для него хотела накраситься, хотя, конечно, ему это знать и не следовало. Зря она уже третий день так медленно собирала дрова и ждала чего-то. Да о чем она вообще размечталась? Ты ведь почти офицерская жена, по крайней мере здесь так считают.

Господи, как все сложно!

Надо, надо было послушать маму. Родить ребеночка, заставить Малахова жениться. И была бы она мать и жена, пожила бы пока с мамой, а Малахов приехал и забрал бы их потом как миленький, и никуда бы не делся. Бы да бы, да кабы… Маму не послушала и теперь не жена, не мать, а простая… Прости Господи! И Пастух это четыре дня назад успешно подтвердил.

Да, их отношения с Сергеем после аборта как-то изменились. И она после того, как убила в себе ребенка, убив часть себя, уже смотрела и на мужа, и на жизнь более трезвыми глазами. Были розовые очки, да на аборте разбились. И Сергей стал к ней по-другому относиться – будто тяготился, что ли? А может еще раньше это произошло, как только она сказала ему про беременность, да просто она тогда не замечала, не понимала?

Настроение было окончательно испорчено, и Наташа явно переложила сахарного песка в один из больших, на десять литров, алюминиевых армейских чайников.

Пастух, он же Аркадий Краснов, отрабатывал рукопашку. И сейчас работал с Володей Троекуровым из Костромы по кличке Куница. Дрался Куница очень неплохо, но вот беда: уж больно любил ноги задирать. Любил, но не умел. Ну вот, опять он попробовал достать Пастуха ударом ноги в голову. Вот кто так бьет, спрашивается? Неправильно, медленно, раскрылся весь, положение неустойчивое. Пастух взъелся – в конце концов, сколько можно говорить? Он перехватил ногу, задрал ее, одновременно сделав подсечку. Пока Куница падал, он обозначил удар между ног. Когда тот неловко грохнулся, сильно съездил под дых и напоследок легко шмякнул по носу. Легко – это относительно, конечно: у Куницы брызнули слезы и из носа потекла тонкая струйка крови.

Пастух вообще редко бывал в хорошем настроении, а после того, как пропал Чума, просто зверствовал. Весь рядовой состав на высоте ходил с «украшениями», оставленными Пастухом во время спаррингов.

Да еще эта Наташка. В тот день до вечера явно была в легком шоке. А теперь третий день, если судить по глазам, то убить готова, то не дождется, когда он опять ее за вагончиком прижмет. А когда прикажете? Лейтеха, конечно, целыми днями то на БТРе, то на танке ошивается или в нарды режется с Мазутой в его палатке. Можно было бы, но во-первых, после пропажи Чумы было не до этого, кураж пропал, а во-вторых, у Аркадия возникло ощущение, что Малахов пасет его и специально самоустранился. Откуда взялось это чувство, Аркадий не знал, но привык доверять интуиции. Если слухи не врали, то Малахов был бы не прочь поймать свою гражданскую жену на измене. Вопрос: он сам что-то заподозрил о случившемся или кто-то стукнул? Лейтенанта не очень любили, но кто-нибудь мог захотеть насолить ему лично. Интересно, кто?

И куда же пропал Чума? Прошло уже три дня, и Пастух не ждал хороших вестей. Да он сразу почувствовал недоброе, как только Чуму послали сопровождать на базар Наташу.

Все эти размышления несколько мешали Аркадию, и Куница продержался дольше обычного.

– Ты что ноги все время задираешь, Брюс Ли хренов! Боевиков насмотрелся, что ли? – набросился он на не успевшего прийти в себя Куницу. – Кто тебя так бить научил?!

– Так… Это… – начал мямлить тот и, почесав затылок, выдал: – На мешках хорошо получалось.

Лучше бы он промолчал: стоявшие вокруг бойцы согнулись от хохота.

– Что вы ржете как кони? Плакать надо! – рявкнул на бойцов Пастух и, повернувшись к растерянному бойцу, добавил: – Мешки, видать, совсем тупые были. Нормальный мешок таким ударом не пробьешь.

– Значит так, ты и ты, Перец, любители ноги задирать, вместе вкопаете вон там у ограды столб, – приказал Пастух и, пресекая возможные возражения, тут же добавил: – Не знаю, где возьмете. Вот у танка ствол спилите. Я покажу, как бить; пока не научитесь правильно бить, будете по часу перед отбоем тренироваться. И пока не научитесь, чтобы ноги выше пояса не задирали, а то я вам их сам поотрываю к черту.

Сержант осмотрел бойцов: а ведь кажется не поняли.

– Поймите, в драке, тем более в бою, нужны не эффектные, а эффективные удары. Если вы так уж любите работать ногами, то бейте между ног, а еще лучше по коленке, под чашечку. Удар короткий, увернуться трудно, сам не открываешься и равновесие не теряешь. А хорошо попадешь – мало не покажется, считай, противник хромой. Да, и научитесь, в конце-концов, правильно падать, а то как мешки с дерьмом валитесь.

В это время раздался веселый крик Агронома, который, по выражению Перца, «стоял на стреме»:

– Пастух, глянь, к нам какой-то пьяный чудик в красном халате катит.

Аркадия как ледяной водой из ведра окатило дурное предчувствие. Он подлетел к Агроному и выхватил бинокль. К высоте с юга кто-то шел. Из-за поднимающегося зыбкого марева раскаленного воздуха разглядеть кто это было невозможно. Но тем не менее было очевидно, что человека сильно мотает. Аркадий сразу понял, что это за «пьяный чудик в красном халате». Он только очень надеялся, что ошибается, очень.

– Кок, Перец, Куница, Ерш, за мной! – схватив «калаш», он бросился к БТРу.

– Лейтеха что скажет? Без разрешения покинули расположение, – подал голос подлетевший Ерш – «дух», прибывший менее двух недель назад. На высоте он еще не знал, что если Пастух приказывал, то надо просто выполнять без вопросов и возражений.

– Заткнись! Давай на место, быстро! – последовал резкий ответ.

Больше никто вопросов не задавал. Ерш нырнул на место водителя, Куница к пулемету, остальные остались на раскаленной броне. БТР рванул к выходу из ущелья. Сердце будто сдавили ледяные тиски, но Аркадий все еще надеялся, что ошибается, и понимал, что занимается самообманом. Ерш остановил БТР в нескольких метрах от человека…

Это был Чума. Он был голый, в одних кроссовках, выглядевших издевательской насмешкой. Он был совсем голый. Голый настолько, насколько не должны быть голыми люди, да и никакое другое живое существо. Чума был без кожи, она сохранилась лишь на лице. Эту «милую шутку» моджахедов называли «красный тюльпан». Если кожу снимали мастерски, то человек жил после этого еще некоторое время, хотя выжить, конечно же, не было никаких шансов.

Аркадий слетел с практически еще движущегося БТРа.

– Кок, обезболивающее! – крикнул он.

Спасти Чуму было невозможно, но было возможно хоть как-то облегчить страдания последних минут жизни парня. Парня из его отделения.

Он успел подхватить падающего Чуму. Тот как-то виновато и жалко улыбнулся.

– Пастух, я не виноват… Я не хотел… – прошептал он и, вздрогнув, затих.

Кок опустил протянутый было шприц – он был уже бесполезен. Чума, Чуманов Николай из-под Тулы, уже не нуждался в обезболивающем – у него уже ничего не болело.

Много лет спустя, после 11 сентября, в Афганистан войдут американцы. У полевых командиров и простых афганцев из антиталибской коалиции будут брать много интервью. В этих интервью они не однажды выразят сожаление о том, что воевали с советскими войсками, а также о том, что СССР ушел из Афганистана.

Конечно, они сожалеют – сразу поверит им Аркадий. Как они не будут сожалеть? Вот только не об убитых и искалеченных советских солдатах они сожалели. А о потерянной кормушке. С уходом СССР из Афганистана закрылась огромная, казавшаяся бездонной кормушка. «Советские оккупанты» в большинстве случаев бесплатно, а иногда почти бесплатно да еще в кредит кормили, строили, поставляли технику – как военную, так и гражданскую, мирную технику, стройматериалы, лекарства и так далее, и так далее.

А дивидендами Союз получил тысячи цинковых гробов своих солдат. И ладно если в бою павших, а сколько их было замучено, порезано на куски. Как Стриж, например, останки которого подбросили на дорогу недалеко от части, в мешке. Его буквально разрезали на куски. Как Аркадий узнал уже потом, моджахеды прилагали максимум усилий, чтобы солдаты, когда их мучили, жили как можно дольше, все видели и осознавали, что с ними делают.

Во время нахождения в Афганистане советских войск из Америки, из Европы, из арабских стран через Пакистан шла помощь для борьбы с «советскими оккупантами». Шли деньги и оружие. Два потока «халявы»: один большой – с севера, из Союза, и второй поменьше – с юга, из Пакистана.

Конечно, моджахеды сожалели, как тут не сожалеть? Аркадий им верил. Советский Союз ушел, и оба потока иссякли. Халява кончилась. Как не сожалеть об этом? И слушая эти интервью, Аркадий думал, что это наверное единственный случай в богатой войнами истории, когда бойцы сопротивления сожалели о том, что «оккупанты» ушли.

Ну да это все потом, а сейчас Пастух, сидя на коленках, прижимал к себе «оккупанта» Чуму и раскачивался, словно качал ребенка. Он скрипел зубами и плакал, не замечая слез.

– Суки-и-и-и!!! – то ли зарычал, то ли завыл он, подняв голову вверх. Как волк на луну. – Суки-и-и!!

«Господи, он еще у меня прощения просит», – стучало в голове Пастуха. Он всегда очень болезненно переживал потери, особенно тех, кто был в его подчинении. Тогда к острому чувству утраты прибавлялось чувство вины: Аркадий считал, что в их смерти есть и его вина. Сколько он уже потерял ребят – сослуживцев, подчиненных? Пора бы уж вроде привыкнуть, а все никак, и сердце каждый раз болело как в первый, и ненависти, кажется, уже не хватало места внутри. Узнав в госпитале, что его группа не вернулась с очередного выхода на караван, он остро пожалел, что его не было с ними. Может, он бы заметил что-то, может, услышал бы что-то, может, сработал бы «сторож». А нет – так погиб с ними бы. Все легче…

Прозрачный, сотканный из света Николай грустно смотрел сверху на ребят, склоненных над его телом. Он никого не винил. Ни лейтенанта, ни, тем более, Пастуха. Все это было теперь таким незначительным. Да и сам виноват, конечно же, был – куда его потащило за той девчонкой в переулок?

– Пока, ребята, до встречи, – сказал он, хотя те его, конечно же, не слышали.

И душа солдата отправилась домой, в Россию – у нее было сорок дней до вознесения – чтобы проститься с Родиной.

Аккуратно положив тело Николая на кусок брезента внутри БТР, солдаты сели на «броню».

– Ерш, поехали, – сказал тихо Аркадий, повышать голос почему-то не хотелось. В ответ никакого движения.

– Ерш, поехали! – повторил он уже раздраженно.

Тишина. Пастух спрыгнул с брони, а вслед за ним и остальные. Подойдя к люку водителя, они увидели сидящего в оцепенении, с застывшими, словно стеклянными глазами Ерша.

– Ну конечно, они только дней десять назад как из учебки, из Союза вместе с Чумой пришли. И сразу такое… Офонареешь тут, – прокомментировал Кок.

– Что теперь с ним делать-то? Он так может и день просидеть, – подал голос Куница.

– Что делать, что делать. Снимать штаны и бегать! Не знаешь, что в таких случаях делают? Первый раз замужем, что ли? – заорал Пастух на Куницу и, обернувшись, схватил Ерша за грудки, встряхнул его и дал две увесистые пощечины. Ерш вздрогнул, и его затрясло. Пастух протянул фляжку с водой.

– На, хлебни! – но у Ерша не получилось – руки, да и челюсть, ходили ходуном. Аркадий сам взял фляжку в руки и, придерживая Ерша за челюсть, стал вливать ему в рот воду. Остатки воды он брызнул ему в лицо. Ерш вытерся, ему стало лучше, трясло заметно меньше.

– Вести сможешь?

В ответ Ерш что-то процокал зубами.

– Понятно. Кок, помоги. Перец, поведешь! – скомандовал Пастух.

Вытащив Ерша из БТРа, они помогли ему взобраться на броню. Он был как ватный. Неудобно сев на броне, он обнял колени и заплакал.

– Уже хорошо. Ты плачь, не стесняйся, полегчает, только с брони не слети. Перец, айда! – И БТР со скорбным грузом медленно пополз к высоте.

– Запомни, Ерш: если не хочешь однажды вернуться в часть в таком же виде – не хлопай ушами и последнюю гранату для себя оставляй. Получится прихватить кого из «духов» – хорошо, нет – и черт с ними, последняя не для них, последняя для себя. Главное, живым к ним не попасть. Понял?

Ерш смог только кивнуть в ответ.

– Это хорошо, если понял, а то Чума тоже сказал, что все понятно. А сам то ли ворон считал, то ли о бабе мечтал… Черта с два они бы его взяли тихо, если б он настороже был.

В голове у Пастуха, казалось, кипел котел, и над этим котлом мысли прыгали как караси на сковородке.

«Чума, Чума, как же они тебя взяли? Там же народу два с половиной человека-то было. Матери-то как теперь? Конюх урод, я ж говорил – не посылай «зеленого» в кишлак, не посылай! А этот долбаный кишлак с «мирными декханами» и членами НДПА надо сравнять с землей к чертовой матери! Или завтра все «красными тюльпанами» станем, и «Черный тюльпан» нас домой букетом понесет, как и положено тюльпанам – в обертке: из цинка, правда, а не из фольги. Только надо этого говнюка – «самого старшего лейтенанта» – убедить, «вертушку» ему в одно место! А для этого надо попытаться взяться за него сразу, как только Чуму увидит, тоже небось не железный, в штаны наложит».

БТР вполз на высоту, их встречали, кажется, все. Впереди с лицом, исполненным праведного гнева, стоял Конюх. Чуть сзади, ближе к остальным – встревоженный Леший. За спинами солдат Пастух увидел испуганные глаза Наташи.

– Достаньте его, – бросил Пастух через плечо, когда БТР остановился. Выглядел он абсолютно спокойно, точнее, даже отстраненно.

Те, кто знал его долго, безошибочно определили бы: это показное спокойствие – не более чем затишье перед бурей. С десяток секунд Аркадий и Малахов смотрели в глаза друг другу. И хотя Пастух не скрывал своей ненависти, Конюх прочитал в его глазах только вызов, наглый вызов. Конюх потом поймет, что значил этот взгляд Пастуха. А пока он даже не подозревал, что его можно так сильно ненавидеть. За что, собственно? Старший лейтенант завелся. Все, этот сержант перешел уже все границы, и если его сейчас не поставить на место, то он окончательно потеряет взвод. Аркадий не спеша спрыгнул с брони и подошел к лейтенанту.

– Ты что, совсем оборзел, сержант? Покинул расположение без приказа, с людьми, да еще БТР прихватил! Под трибунал захотел?! – пролаял Конюх.

– А ты лучше бы его, – кивнул Пастух спокойно в сторону ребят, достающих Чуму, – отправил бы под трибунал три дня назад. Он бы, наверное, век на тебя потом молился.

В это время брезент откинули и высота вздрогнула. Смерть в бою, ранение от пули, мины, снаряда и бог знает еще от чего там – страшно, но понятно. Понять то, что сделали с их другом, и главное, зачем – было трудно. За что простого солдата так? Эта действительно уж средневековая, бессмысленная жестокость не укладывалась в голове. Во взводе как обычно были солдаты разных призывов. В основном были прослужившие от года до полутора лет. Из молодых солдат остались теперь Ерш да Заяц. Да еще лейтенант с женой, прибывшие в Афганистан чуть больше двух месяцев назад. Почти все слышали о зверствах, которые любили творить моджахеды. Кто-то что-то слышал, кто-то что-то видел. Но своими глазами «красный тюльпан» все видели впервые. Малахов ошарашенно смотрел на покойного, когда к нему подошел Пастух.

– Это местные, однозначно, хоть и валят на неизвестно кого. Надо долбануть пару залпов за парня по кишлаку…

– Что? – заторможенно переспросил Конюх, прилагая максимум усилий, чтобы прийти в себя.

– А еще лучше – раскатать весь кишлак к чертовой матери, или завтра все рискуем такими же как Чума стать.

Пастух пристально, словно гипнотизируя, смотрел в глаза Малахова.

– Ты представляешь, что ты несешь? Чтобы я расстрелял мирный кишлак только на основании твоих подозрений и поставил крест на своей карьере такими фашистскими методами?

При этих словах Пастух чуть не разразился хохотом. Сильно все-таки Конюха пробрало, если он такое ляпнул. Карьера, значит, главное – а на парня наплевать, да и на нас всех, впрочем.

– Карьера дело хорошее, конечно, и начал ты ее хорошо! Там, на брезенте, благодарность за службу лежит, «духи» прислали. Только ты, лейтенант, не учел, что мне и всем этим ребятам жить охота. А для этого надо ударить по кишлаку. Такие вещи нельзя оставлять безнаказанно, лейтенант, иначе нам всем хана! – Аркадий уже понял, что ничего не получится.

Этот чертов карьерист и шагу не сделает без одобрения начальства. Остатки терпения висели на очень тонком волоске, натянутом как струна.

– Я не буду делать ничего, что могло бы запятнать честь советского офицера! Ясно?!

– А то, что солдат погиб, выполняя твое задание, не имеющее ничего общего с задачей взвода – это не пятнает твою честь, а, товарищ старший лейтенант?! Я же просил тебя – не посылай Чуму, молодой он еще, неопытен!!! – сорвался на крик Пастух.

– Он солдат, более того – десантник, черт побери! И прежде чем попасть в зону боевых действий, он прошел в Союзе соответствующую подготовку. Родина вручила ему оружие, чтобы он мог защитить не только себя, но и ее интересы.

– То, что он солдат, совсем не означает, что он должен вернуться домой в цинковом ящике! И вам, отец вы наш командир, право распоряжаться солдатскими жизнями дали совсем не для того, чтобы ими рисковали в угоду своей бабе, которой вдруг захотелось косметики! – прокричал Пастух, кивнув в сторону жены лейтенанта.

При этих словах Наташа вздрогнула, как будто получила пощечину, закрыла лицо руками и убежала в палатку. Малахов заметил это краем глаза, так же как и Аркадий.

– А ты, сержант, как я вижу, только с бабами и можешь воевать! – сказал Конюх, паскудно улыбнувшись.

Дзынь!! Для Аркадия эти слова стали последней каплей… Дзынь!! И лопнула ниточка терпения. И только в последний момент, когда до скулы лейтенанта оставалось совсем чуть-чуть, Аркадий все-таки разжал кулак. Идти под трибунал за причинение тяжких травм офицеру совсем не хотелось. Там ведь не докажешь, что он выродок. Посадят как за порядочного, по полной. А папашка обиженный постарается – так и сверх полной навалят. А он еще не все долги здесь закрыл, сегодня они только вот увеличились.

Удара толком никто не видел. Вот стоят, орут, и вдруг Конюх отлетает метра на два от Пастуха. Ладонь-то ладонью, а удар получился дай Бог. Развернувшись, Пастух помедлил, будто не зная что теперь делать, огляделся и быстрым шагом направился к танку. Танк он знал, мог управлять, мог стрелять. Он еще не решил, что он сделает с кишлаком. Ладно, потом разберемся.

Леший понял, что в голове у Аркадия, и сказал стоявшим рядом солдатам:

– Его нужно остановить, а то он сейчас наделает, век не расхлебает. Давайте бегом.

Они настигли его уже у танка. Еще несколько дней назад Пастух раскидал десяток солдат. Но сейчас он был слишком зол, чтобы драться вполсилы. Он не хотел никого ломать. Поэтому его довольно легко скрутили. Пара бросков, пара синяков да пара ссадин. Действительно, легко – сами не ожидали. Пастух не столько дрался, сколько рычал. Когда Аркадию его же ремнем стянули руки, а еще чьим-то ноги, Леший сказал:

– В каптерку его, пусть посидит, остынет.

Пастуха подняли и понесли.

– Идиоты! Если дать им безнаказанно убивать, завтра еще кого-нибудь убьют. Потом еще, пока всех не перережут. Отпустите меня, я их долбаный кишлак с землей сравняю! – прорычал Пастух.

Его поднесли к вагончику. Точнее, к двери той половины, в которой хранилось в мешках сменное белье, за что она и называлась громко каптеркой.

– Пообещай не сопротивляться – снимем ремни, – сказал Леший.

– Да пошел ты!

– Как хочешь. И не обижайся, это в твоих же интересах. Потом остынешь, поймешь, а пока отдыхай.

Пастуха положили аккуратно на мешки и дверь закрыли. Почти сразу послышались удары, сотрясающие хилый вагончик.

– Сейчас дверь вышибет, – мрачно сказал Перец.

– Не вышибет, – спокойно возразил Леший.

– Да что там вышибать? Пара ударов и все!

– Ну, вышибет, а дальше что?

– Не знаю, – растерянно пожал плечами Перец.

– Не знаешь… Вот и он не знает. Поэтому по двери и не бьет. Сейчас пар выпустит, успокоится. А ремни-то он быстро снял. Кто вязал?

Поднявшись с земли, Малахов наблюдал за возникшей суетой. Когда она завершилась, он подозвал радиста Цветочника и зашел с ним в палатку, где стояла рация. Перед входом в палатку он обвел глазами взвод и понял, что это уже не его взвод, да и не был в общем-то его никогда. Да, карьера начиналась «лучше некуда». Все из-за этого чертового сержанта.

«Я тебе устрою, паскуда. Наплачешься!» – решил Конюх и нырнул в палатку.

В вагончике, легко сняв ремни, Пастух минут пять ломал ударами кулака внутреннюю обшивку, давая выход злости.

«Это он мне так сказал, что я могу воевать только с бабами», – на тот момент у Красного уже было два ордена и три медали. – «Да этот сопляк лейтеха, не нюхавший пороха генеральский сынок, их в жизни честно не заработает. Получить может и получит, а заработать – нет!» – негодовал Аркадий, продолжая крушить внутреннюю обшивку вагончика. Попав, наконец, в металлическую стойку, так что боль резанула по мозгам, и разбив оба кулака, немного успокоился. Лизнув кровоточащий кулак, он уселся на мешки.

Когда принесли остывший ужин, он, как и большинство на высоте, не стал ужинать. Никому кусок не лез в горло. Взял только стакан чая через окно.

Было слышно, как в палатке навзрыд плакала Наташа. Она же не хотела!! Она не знала!!! И теперь все считают, что это она виновата в смерти парня. А она только косметику хотела, никто не говорил, что это опасно. Здесь на высоте почти сорок солдат, танк и три этих, как их там… БТРы. В нескольких километрах база, там стоят вертолеты, пушки, их охраняют солдаты, много солдат. И там же штаб их десантного батальона. Каждый день по бетонке туда-сюда снуют машины. Правда, поодиночке, кажется, только Кок за водой ездит да Суржик с почтой, другие не ездят. Зато почти каждый день колонны наших войск проходят. Два месяца они здесь; спокойно, говорили, тут, все горы вокруг постоянно под наблюдением вертолетов и разведчиков. Ну откуда, скажите пожалуйста, она могла знать, что вот так среди бела дня могут украсть десантника и вернуть его в таком ужасном виде? Откуда?!

Мамочка, как страшно, как стыдно! Как ей теперь из палатки выходить? Как готовить? У ребят, небось, и еда из ее рук поперек глотки станет. И Аркадий… Как он мог так сказать? Господи, мамочка, почему я тебя не послушала. Сидела бы дома. И Чума, может, был бы жив, и ребенок. Получается, что только начав самостоятельную жизнь, она уже виновата в смерти двух людей – сделала неутешительный вывод Наташа и содрогнулась от новой волны рыданий.

Господи, зачем она потащилась за Малаховым на эту войну? Романтики захотела? Жены декабристов в Сибирь за любимыми, а ты, значит, на войну? Вот и получай войну грязную, пыльную и страшную.

Наташа была не права, если ее и обвинял кто-то – то только косвенно. Что с глупой девчонки взять. Малахов должен был, обязан был предвидеть опасность. Малахов отдавал приказ. Малахов из гордости не послушал совета Пастуха. Это его считали виноватым в смерти Чумы. Все считали.

А Пастух вообще не считал Наташу виновной. И про «бабу» он сказал совсем не для того, чтобы ее обидеть. Просто так получилось, вырвалось… Он слышал, как она плакала, и ему было жаль ее. И зачем Конюх ее сюда притащил?

Уложив мешки поудобней, он лег. Уставившись в низкий потолок вагончика, он вспоминал события, произошедшие с момента его прибытия на высоту. Знакомство с ребятами, с Конюхом, как первый раз увидел Наташу. Было это всего лишь чуть больше трех недель назад…