Красный камень Каррау

Сейчас крик Давида я услышал – боевой клич, от которого холодели кости. Секунда – и тяжелая белизна исчезла. Лошадь билась на земле рядом, фонтанируя сияющей кровью и едва не задевая меня ногами. Всадник попытался достать тяжелым мечом Давида – два взмаха мимо, – пока не упал с лезвием в груди. Меч Давида пробил его доспехи насквозь – но остался в них.

Давид, разворачиваясь, выдернул копье-луч, застрявшее в его неподвижном теле. Метнул в четвертого мана.

Четыре.

Но было семь.

И все же – четыре. Все на земле, распадаются влажными белыми сгустками. Сгустки разделялись на тяжелое – оно уходило, впитывалось в камни. И легкое – серебристые нити, тянущиеся вверх, в небо.

Трое из семи манов бежали.

Давид остановился, тяжело дыша. Открыл ладонь, с удивлением на нее глядя. Провел пальцами по волосам. Он остался единственным светом, фонарь рядом с гаражом погас.

И этот свет тоже таял.

Серебряное сияние его глаз тускнело.

С нескрываемым, чувственным почти, удовольствием, Давид встал ногами на лужу, в которую превратился ближайший всадник. Разбросал ее босыми стопами, растоптал. Захохотал беззвучно. Расстегнул железный доспех, собираясь помочиться на останки враги. Замер. Вновь посмотрел на свои руки.

Он не делался прозрачным. Он разматывался. На этот раз на три составных, а не две: в землю, в небо, и одолженное – в меня. Азарт боя ушел, его убийца мертв, ничто больше Давида не держало.

– Эй! – Я прыгнул на него, замахиваясь кукри.

Давид отшвырнул мою руку, двинул кулаком в грудь – отбрасывая меня назад. Пытаясь отбросить.

Я успел вцепиться в его в пояс. Двинул ногой в живот – но попал по бедрам, он успел развернуться. Колено онемело от удара по железу.

Давид отодрал меня от себя, прежде чем я успел что-то сделать. Вырвал из моих пальцев кукри и, завалив на землю, придавив коленом, занес нож – перерезать горло.

В его глазах вновь серебристым светом сияла осмысленность существования. Драться и убивать – вот для чего он жил.

Он схватил меня за волосы, чтобы открыть шею. Я захлестнул кисть этой руки цепочкой, сорванной со своего запястья. Замок тонкой серебряной нити лопнул и отлетел в сторону, звенья голодной змеей обвились вокруг кисти Давида.

Давид дернулся. Попытался освободиться. Ударил не глядя и попал в землю. Я развернулся, сбивая его, подминая теперь под себя. Набрасывая еще пару витков цепочки поверх железных наручей.

Он сопротивлялся отбиваясь. Но расстояние было – всего два шага. Два шага от остывающего на земле тела.

Давид как будто забыл, что умеет сражаться. Что в его руке все еще нож. Он лягался беспорядочно. И лицо, светлое прежде от восторга боя, исказилось от ужаса.

– Связываю тебя. – Шепнул я, свалив его рядом с телом, и вложив конец цепочки в руку мертвеца.

Ничего не происходило.

Долгий миг. На лице Давида застыл ужас. Глаза сверкали. Я добавил еще: силы, тени, долгов. Что-то… щелкнуло. Как две части пазла, сходящиеся вместе.

Давид вдохнул – закричал.

Хриплый задыхающийся крик.

Тот Давид, который лежал на земле мертвым. Который был младше, и у которого не хватало части пальца. Дух пропал… точнее – скрылся. Как улитка, в раковину. Слишком маленькую для него теперь.

Парень зашелся вторым криком, чище и громче. Повернулся, вставая на четвереньки – пытаясь размотать и выбросить серебро. Я не позволил, схватив за руку и сжав пальцы в кулак.

Давид дышал хрипло и страшно. Крики сменились рыданиями.

Плач – это хорошо. Прочищает легкие.

Сколько времени прошло? Минута? Полторы? Плохо для тела, но не критично. Что касается головы – посмотрим. Я сел рядом и завязал цепочку узлом – вместо сломанного замка, и сплавил звенья, позволив им вновь стать единым целым.

– Не потеряй.

Не знаю, слышал ли он.

Белые останки манов почти испарились.

Историк и девушка стояли, держась друг за друга, и смотрели широко распахнутыми глазами.

Где-то рядом включилась, начав завывать, как раненый зверь, сигнализация. Затем еще одна. И еще. Целый концерт.

И только я подумал, что нужно уходить отсюда, пока не появилась полиция:

– Стоять на месте! …Стоять на месте, я сказал! …Какого черта здесь происходит?!

Их было много. Их привел город. Лейкоциты, пожирающее всё внешнее, и всё мешающее. В бронежилетах, в смешных очках ночного видения, они окружили и направили на нас оружие, вряд ли зная, зачем вообще сюда примчались, и что их собрало.

Давид встал на колени и поднял руки. Его лицо блестело от слез. Парень огляделся медленно, пересчитывая полицейских, и выдохнул ругательство. На языке, которого я не знал.

Глава 3

В полицейском участке я подобен крошке стекла, которую занесло в лимфатический узел. Окружающие чувствуют колючее раздражение, грозящее инфекцией, но, связанные наложенными на себя правилами, не могут избавиться от меня.

Приемная в участке – проходное помещение с единственным окном на всю стену и тремя дверными проемами без дверей. За стеклом – решетки, на подоконнике – пепельницы. У стены ряд старых, затянутых винилом кресел.

Я прислонился к подоконнику боком, чтобы видеть оба мира: снаружи и в коридорах. Рассвет приближался – насыщенная лиловая полоска в разрыве серо-синих облаков. Люди в помещении, несмотря на ранний час, энергично расхаживали и озадаченно хмурились. В дальнем конце коридора, у кофе-машины три офицера в одинаковых немарких формах о чем-то спорили.

Минутная стрелка настенных часов сдвинулась еще на одно деление, облака разошлись второй прорехой – оранжевой, как огонь. Я лишний в этом городе. Он пытается меня выплюнуть – желательно по частям.

Мои документы, в том числе приглашение, забрали – пока университет не подтвердит, что действительно ждут меня. Оставалось дождаться, когда откроется ректорат и секретарь поднимет трубку – заверить, что да, я – это я, и университет меня нанял. Странное чувство, когда ни один человек в целом городе не знает кто ты. Не то растерянность, не то свобода.

Мне и студентам, грозило максимум – «общественные беспорядки» из-за сработавших каскадно сигнализаций. У Давида были приводы, а на каждом горшке с марихуаной и кактусами его отпечатки. Полиция – это его проблемы и его выбор. В чужой выбор не вмешиваются.

Но, уходя от Принца, он убил двоих вампиров. В человеческом полицейском участке правительница немертвых найдет его – и выпотрошит.

Хуже, чем выпотрошил я.

Давид спас мне жизнь, пусть и не намеренно закрыв от того копья. Я вернул его, осознавая, что делаю и зачем. Долг должен был закрыться. Должен был. Но Тень не стала тоньше или светлее.

Зря я ее получил, я не удержу. И обрушу все ужасы, таящиеся в ее недрах, на Каррау.

Нет, нельзя так думать, это уже – сдаваться, уже подвести.

В дневнике Блая чистыми остались лишь три листа. Под последней записью я написал о Давиде, о своем долге ему – и о том, что не знаю, как этот долг вернуть, прежде, чем Тень переполнится.

Сплющенный край солнечного диска выкатился из-за горизонта. Малиново-оранжевый, спелый, как отравленное яблоко – жесткий, как мяч, запущенный в голову.

Я задохнулся, цепляясь пальцами за край подоконника. Колени подогнулись. В глазах – десяток мечущихся оранжевых солнц. Моя Тень – перебитая артерия, сквозь которую хлещет сила. Мерцание на границе зрения серебристое и неровное, как сплошные помехи – зерна дхармы, дрожащие в пространстве и образующие его. Контуры Тени прорезались на полу участка и подались вверх. Чернота в ее внутренностях клубилась и заворачивалась сама в себя.

Солнце суммировало мои долги за прошедший день. И их оказалось больше, чем я ожидал. Сил моих – меньше. С волной тошноты и головокружение упало артериальное давление. Я сам сейчас упаду.

Упаду в тень, которая, предчувствуя добычу, подалась ближе к моим ступням. Расползлась стеклянным черным озером, жадно облизывающим обувь. Ждущая. Голодная. Упаду, и это будет конец. Ей нужно лишь дождаться мига, когда я потрачу больше силы, чем приобрету, когда мой резерв иссякнет. Нет уже никакого резерва.

Пальцы скользнули по краю подоконника, я начал заваливаться на бок, подхваченный вращением мира и десятью огненными солнцами, приветствующими мой конец.

– Эй-эй-эй! – Жесткие руки подхватили меня, не давая упасть. Женщина, которую я видел лишь как темное пятно, пахла плохим стиральным порошком и булочками, и удерживала меня, оставляя синяки, но спасая мне жизнь. – Ты что?

– Я в порядке… сейчас буду. – Невнятно произнес я. Язык слушался так же плохо, как и ноги.

Тень тянулась вверх, выбрасывая протуберанцы-руки и пытаясь выцарапать себя в реальность. Крошечными пальцами c тонкими загнутыми словно кошачьи, когтями, Тень царапала воздух. Руки ее не дотягивались до меня – и опадали вниз.

Женщина опасности не видела. Она помогла пройти мне два медленных долгих шага – к креслу, в которое я смог уже сесть, а не упасть. Количество солнц, празднующих мою скорую смерть, сократилось вдвое.

Женщина опустилась передо мной на корточки. Спросила что-то. Но я не расслышал ни слова. В ушах шумело, на границе зрения мерцало. Я дошел до последнего предела истощения – прана вытекала уже не из резервуаров, а из каналов. Первые стадии смерти.

Тень потянулась к женщине, предлагая всё сделать быстро и легко: вот у нее артерия с тонким просветом, мы можем… Женщина носила черную форму дежурного полицейского, и была немолода. Лет шестьдесят – шестьдесят пять. Возраст, до которого я никогда не доживу. Расплывчатая материнская фигура, темное морщинистое обеспокоенное лицо. Она отвернулась, окликая кого-то по имени – но человек не отреагировал.

Люди чувствую опасность лучше, чем думают. Приемная сейчас, когда моя тень тянула силы из меня как водопроводный сток, опустела. Подошла только эта полицейская. Может быть, у нее глухая интуиция. Или особенно развито чувство долга.

– Я в порядке. – Повторил я еще раз. – Это давление упало. Не нужно… не беспокойтесь.

– Точно не звать врача?

– Да, точно. Спасибо. – Я представил, как она уходит – вкладывая в образ немного утекающей силы. Чем она дальше – тем меньше искушения отдать её Тени. Меня это все равно не спасет.

– Может, кофе?

– Да. То, что нужно. Сейчас… – Я нырнул в карман за мелочью, но запутался. Рукава мешали, пальцы мешали.

– Здесь бесплатный. – Она поднялась, сжав на миг крепкие ладони на моих коленях. – Сиди. Сейчас принесу. С сахаром?

Я откинулся на спинку кресла. Головокружение отступало – зато появился озноб. Женщина широкими шагами прошла через приемную. Крикнула вновь кого-то – и опять её не услышали. Направилась через коридор к кофе-машине.

Конечно, та заела. Город не станет бесплатно снабжать меня кофе с сахаром. Полицейская постояла у автомата. Дернула его несколько раз. Виновато оглянулась в мою сторону – и ушла.

Я закрыл глаза.

Собирая мысли – нить за нитью. Собирая остатки силы – капля за каплей.

Вот и ответ: я ждал знак – помочь Давиду или оставить всё как есть. Мне помогли, когда я не просил. Хотя кофе я вряд ли дождусь. Нужно закрыть долг перед Давидом – сейчас это единственный исток, который я могу блокировать.

Я растер ладони, ускоряя бег крови. Ладонями растер лицо – от крыльев носа к глазам. Концентрируясь на координации, достал из сумки, все еще мешающей под пальто, набор карт.

Моя колода ручной работы. Старшие арканы – как у Райдера-Уайта, а эскизы малых – результаты личных исследований. Понадобилось больше года, чтобы их увидеть – и еще столько же, чтобы понять. Нарисованы не на бумаге, а на тонких срезах дерева. Размер – под мою немаленькую ладонь.

Их приятно держать в руках. Я поднес к лицу и вдохнул запах – землисто-деревянный, старый.

Глядя в одну точку перед собой – на стену, а не в тень, я перетасовывал карты. Мелкая моторика, привычные движения. Успокаивающее прикосновение гладкого – родного – дерева. Быстрее. Ровный темп. Синхронизируя дыхание и то, как смешиваю карты – пока это не стало единым процессом. Входя в легкий транс.

Первая карта – представив Давида таким, каким я видел его в последний раз: уходящим по коридору. Руки за спиной, плечи ссутулены, взгляд блуждающий и странный. Словно он не понимает, где находится, но готов вцепиться в глотку любому, кто даст повод.

Семь мечей. Хитрый человек войны и ума. Он – все еще он, а не занявший его тело демон. Хорошо.

Протягивая через образ Давида и центр карты зеленую яркую нить – вперед. Туда, куда держит путь будущее. Двигаясь по ней – пока руки не споткнулись.

Вторая карта – всадник с черепом вместо головы, на коне, в чьих ребрах живут черви.

Так было: ман – всадник, несущий смерть. Смерть, пришедшая за ним. Однако, я смотрю будущее, а не прошлое… Давид умрет. И очень скоро. Оставив мой долг открытым.

Я положил Смерть отдельно и достал еще одну карту. Может быть, случайно. Может быть, случайностей не бывает.

Подвешенный за ногу человек свисал на Т-образном кресте. Лицо его выражало блаженство, член эрегирован, а из рассеченной шеи в подставленную деревянную чашу стекает кровь.

Повешенный был жертвой. Но – жертвой добровольной. Нет, нехорошо включать такое, когда рядом вампиры… и все же лучшей карты для Давида не было.

Я сложил карту на карту: хитреца семерки мечей и человека, отдавшего себя неизвестному. Представил, как линия жизни Давида проходит через плоскости рисунков, теряясь в обоих направлениях: прошлом и будущем.

Слабое будет колдовство. Сил у меня мало. Привязок нет. Нет, одна есть. Я достал сигареты, одолженные Давидом, и положил сверху на карты.

Тень смеялась на полу, зная, что не сработает. Пустое воображение.

Аркан Правосудия один из моих любимых. Второй после Звезды. На ней – женщина, одетая в алое платье, закрытое доспехом, и белый плащ, невесомо лежащий на плечах. В одной её руке меч острием вверх, в другой – меч острием вниз. Символы атаки и защиты. Ей не нужны весы – она сама весы. Перо скользит в воздухе – вот-вот коснется лезвия поднятого меча. Её лицо выражает беспристрастную любовь, а за спиной – тонкие перистые облака, формирующие древние знаки. Это Правосудие высшее, а не смешное земное. И все же – самый подходящий аркан.

Карту было жаль.

Весь набор было жаль. Это его испортит.

Пришлось опираться на подлокотник, чтобы встать. Головокружение вновь нахлынуло – но меньше. Я выждал, пока оно прекратится – прежде, чем шагнуть в центр комнаты.

Эффект от реакции Тени на рассвет уже прошел – люди в приемную заглядывали, пересекали ее, правда, очень быстро, и не обращая на меня внимание.

Я выдохнул. Попросил прощения у колоды. И, стоя в центре дома Правосудия, разломал карту. Трещина разделила прекрасноликую женщину на две части – прокладывая черную преграду между разумом и движением, а затем дерево издало болезненно «крак», и у меня в руках остались две половинки. Я отпустил приказ.

Ничего не происходило.

Город выдерживал. Он огромный и инерционный, одно-единственное соответствие – слишком мало, чтобы изменять. Но мне нужен не весь город, а лишь этот конкретный полицейский участок. Мое желание было выпущено на волю, и теперь я усиливал его, становясь первым деятелем хаоса.

Двигаясь медленно, как если бы воздух стал жидким и тек навстречу, я добрался до угла, где сидела плакавшая женщина – она ушла давно. Уронил половину карты за спинку кресла. Сел в кресло передыхая. Пока сидел, достал ручку, и написал на подлокотнике ругательство.

Поднялся и так же медленно прошел в противоположный угол. Разломал карту еще на две части – на этот раз получилось быстрее и без магии – просто акт разрушения, внезапно озаривший меня злой дикой радостью. Одну половинку я спрятал под ближайшую пепельницу на подоконнике, другую – под дальнюю. Раскрошил сигареты Давида и швырнул на пол.

Бубнивший в коридоре разговор перешел на крик: кто-то спрашивал, кто-то на повышенных тонах отвечал.

Содержимое двух оставшихся пепельниц я высыпал на белый подоконник и пальцем начертил в мусоре знак хаоса.

Город пытался поглотить мое влияние, выровнять ситуацию. В спор вмешался громкий, но успокаивающий голос. В коридоре образовалась толпа из спешно входящих и выходящих. Но я уже посеял хаос – хаос это зверь, которого можно отпустить, но нельзя посадить на цепь. Пока он не наестся и не уснет.

Не отрывая взгляд от коридора, где возникла потасовка, я стянул пальто, и, вывернув, надел его изнаночной стороной вверх.

Двое мужчин вцепились друг в друга, пытаясь повалить на пол. Толкая один другого на стены коридора. На кофе-машину, которая звякнула и вдруг перевернулась.

Вопли – оба отскочили от автомата, из которого во все стороны брызнуло кипятком. Секундная остановка. Тот из двоих, что был ниже, вскочил на ребро поверженного автомата и, используя возвышение, прыгнул на второго. Молотя кулаком по голове одной рукой, а другой вцепившись в его одежду. Щуплый полицейский бросился их разнимать – и его отшвырнули в сторону, даже не обратив внимания.

Входная дверь отворилась – в коридор с улицы шагнула девушка. Тут же отшатнулась – но сзади кто-то шел. Он толкнул ее вперед, на дерущихся.

Девушка увернулась – избегая потасовки, и прижалась спиной к стене. Застыла, прижимая к груди пластиковую сумку-папку. Круглые глаза за круглыми стеклами очки. Колени, которые начали подгибаться.

Пройти мимо сцепившихся мужчин было несложно – но она оцепенела.

Что ж, вот способ отдать еще один крохотный долг.

Я, стараясь не становиться в пространство, занятое, Тенью и касаясь на всякий случай рукой стены – голова кружилась, вышел в коридор, и, обогнув двоих, борющихся на развалинах автомата для кофе, подхватил девушку под локоть. Три шага она упиралась. Три шага бежала, спотыкаясь на высоких каблуках. Раз дернулась всем телом, когда один из мужчин впечатал другому кулак в нос, выкрикивая оскорбления.

Из коридора, в приемную, где я провел столько времени, в еще один коридор. Девушка оглядывалась назад, словно боялась преследования. Через одежду прощупывался её пульс – быстрый и мелкий.

Я отпустил – и она отшатнулась, прижимая сумку к себе – собираясь на этот раз обороняться, кажется, от меня.

– Они… они там… – Выдохнула она. – Какое варварство!

Она была высокой и сутулилась, как делают те, кто стесняется своего роста. Но носила каблуки, добавлявшие ей десяток сантиметров. Ноги от этого выигрывали… красивые ноги. Много длинных красивых ног, затянутых в тонкие блестящие колготки, и скрытых юбкой чуть выше аккуратных коленей. Блузка, короткий алый пиджак, скрадывающий грудь, и подчеркивающий печальный изгиб плеч. Белые волосы, свернутые узлом на затылке, минимум косметики, огромные зеленые глаза за круглыми толстыми диоптриями.

Девушка меня тоже рассматривала – и хмурила маленький нос. Легкое брезгливое выражение – как если бы от меня воняло.

Я снял пальто, вывернул и надел правильно.

– Вы – Конрад Анатолиса? Я Рина. – Секундное колебание, прежде чем протянуть мне руку. – Ассистент профессора Иррагина.

– Кого? – Руку я пожал. Осторожно.

Она вновь нахмурилась. На этот раз бровями:

– Профессора ректора Иррагина. Нам позвонили насчет вас, и это… – Она вздохнула.

– Достаточно было подтвердить по телефону. – А не заставлять меня ждать так долго. – Пойдемте?

Я повел её к столу дежурного – подтвердить что да, университет меня нанял и ждет, чтобы я смог забрать документы и наконец-то уйти отсюда.

Дежурный сидел в очередном холле со сквозными коридорами. Я даже решил, что смотрю на ту же потасовку – но это были другие люди, и двое из них – в форме. Они пытались удержать вырывающегося изо всех сил третьего.

Дежурный – молодой мужчина с тяжелыми мешками под глазами, сунул Рине бумаги на подпись, а мне – пакет с паспортом и дипломами, он смотрел он на дерущихся, а не на нас.

– На фото вы моложе… – Зависла девушка над полем подписи. Взгляд на меня. Взгляд на бумаги. Неуверенно: – Вы же моложе?

– Это всё знания. Много знаний. Вы подписываете? Я хочу уйти.

Завитки изысканной длинной подписи она вырисовывала едва ли не полчаса.

– Вы ведь в курсе, что у вас сегодня нулевой урок? – Произнесла девушка. – У нас старое уважаемое учреждение, и расписание не нарушалось уже…

Дежурный вызвал по рации помощь – и сам пошел помогать удержать того, кого двое никак не могли свалить на пол.

Соседняя дверь распахнулась, и из нее хлынул человеческий поток. Бегущий, кричащий, проскальзывающий на полу, пытающийся вырваться и ударить приливной волной. Он заблокировал выход – в узком коридоре началась давка.

– Что вы здесь делаете, вы же должны…? – Появилась откуда-то сбоку женщина-полицейская, которая не дала мне упасть в Тень и накормить Тень. Она держала одной рукой рацию, а другой кофейник.

Она действительно ходила за кофе. Для меня.

Выстрел прозвучал глухо, словно кто-то неудачно хлопнул в ладони.

Кофейник в руке старой полицейской лопнул, брызнув жидкостью мне и Рине на обувь. За ее спиной темные брызги выплеснулись на окрашенную белым стену.

Прошел долгий миг, прежде чем я понял, что на стене – это не кофе. Еще миг – и меня обдало знакомой волной боли-электричества, прошедшей рядом смерти.

Женщина медленно подогнула колени и легла на пол.

Я схватил Рину за руку и потянул в противоположную от человеческой толпы сторону. Прочь от криков, воплей «Стоять!» и «Прекратить!», и беспорядочных, как осенние листья, выстрелов.

В кабинете ректора витал дух секса.

В буквальном смысле.

Вытянутое серо-синее существо, очертаниями как распухшее женское тело, только без головы и с красно-розовой бахромой языков в районе гениталий. Ларва дрейфовала в потоках несбалансированной энергии, от окна к двери, от двери к столу, вращалась в медленном тошнотворном вальсе, и отплывала на "хозяйское" место у начальственного кресла. Раскормленная и все равно голодная.

Ректор, когда я вошел, из-за заваленного бумагами и безделушками стола не встал, и руки не подал. Смотрел на меня прозрачным ровным взглядом – в котором одновременно усталость, брезгливость и абсолютное чувство превосходства. Как будто я ничтожество, посмевшее в его присутствии дышать. А он как раз решает, раздавить меня сразу, или после пары минут наблюдений.

Гадкий взгляд. Сам же мужчина не представлял ничего особенного: среднего роста, лет шестидесяти, одно плечо выше другого, тонкие до прозрачности волосы зачесаны на бок, прикрывая лысину. Его кабинет был самым большим кабинетом из всех, что я видел в своей жизни, но и самым тесным: шкафы с книгами – не рабочими растрепанными, а с ровными новыми корешками – декорации, а не друзья. Сувениры, плакаты, картины, наоборот, такие, будто их постоянно терли, пытаясь извлечь из них как джинна из лампы, воспоминания. Они занимали всё то место, что осталось свободным от книг и от духа.

Ларва выпустила протуберанец в мою сторону – я отшагнул. Невесомая нить зависла в воздухе. Затем медленно опустилась на пол, тая и скатываясь в залежи пыли по углам.

– Нужна ваша подпись. – Повторил я, потому что ректор ни на приветствие, ни на первое упоминание документов – после почти минуты молчания, не ответил. Я положил приглашение Иррагину на стол – прямо под руку. На приглашении, которое в полной мере официальным документом не было, ровный столбик подписей всех двенадцати попечителей университета. Для того чтобы получить эту должность не хватало официального утверждения Иррагина.

– Вы понимаете, – медленный голос, как будто ректору каждую секунду оплачивают отдельно, – что вас не увольняют только потому, что официально еще не зачислили в штат.

Я отступил на шаг – от хозяина кабинета и от очередной попытки ларвы меня коснуться. Скрестил на груди руки – тварь скользнула мне за спину, по позвоночнику словно наждаком погладили.

Если ректор сейчас скажет, что ночное происшествие стоило мне работы – выхода не останется, только покинуть город. Вообще выхода не останется, потому что наличных у меня – всего на три дня. Неважно, где я буду ночевать: на улице или в отеле. Без подтвержденного приглашения, я – легкая и вкусная добыча.

Ректор таращился на меня прозрачным взглядом и выдерживал паузу. Тот, кто обладает властью, пугает. Особенно если смотрит так, будто сейчас сожрет.

Ларва поднялась к потолку и зависла над ректором. Содрогнулась студенистым телом, предчувствуя обед: волну моего страха, или может быть агрессии. Любые эмоции. Такая здоровая тварь способна питаться почти чем угодно, необязательно похотью.

Я проговорил мысленно все возражения, которые хотелось швырнуть Иррагину в лицо, и кивнул:

– Да, конечно. Вы меня выставите. Если я дам повод.

Иррагин провел пальцами по папке с моим делом и взял первый лист. Щурясь, но, кажется не читая.

– Ваша задача, – проскрипел он, – прочесть курс по книге. Всё. Никаких хождений за студентами по ночным барам. Никаких личных контактов. Это вредит репутации университета. Вы понимаете?