Кукурузный сон

Завещание – единственное, что пристойно и уместно писать в палате смертников. Так уж сложилось, что мне нечего завещать своим потомкам, да и вообще кому бы то ни было, поэтому я и решил рассказать вам эту историю. Я начал писать ее еще в то время, когда хотел стать писателем, как раз девять лет назад. Позже это желание как-то поблекло и отошло на второй план, но рукопись я почему-то все же сохранил. Возможно, потому что у меня действительно больше ничего нет.

«Самореализация – одна из важнейших задач любого человека»… Не помню, кто сказал эту фразу, но она зацепилась в моей памяти, и я частенько задумывался над смыслом этих слов. Слова… Шаблоны и клише, раз и навсегда заклейменные бездушными вещами, но пытающиеся выразить что-то одухотворенное, и, если они все же затрагивают какие-то струнки вашей души, значит, вы еще не достигли той вершины абсолютного цинизма и прагматичности, к которой стремится большинство людей, ища на ней тишины, покоя и сытого существования.

Человек соткан из противоречий – он ищет смысл жизни, не ведая того, кто он сам… Вам встречался хотя бы один человек, который с уверенностью мог сказать: «Я познал смысл жизни»? Мне – нет. Уверен, если такой человек все же есть, то он будет спешить поделиться своими знаниями с кем-то еще. Подозреваю, ничего возвышенного в смысле нашей жизни нет.

Если я доживу до своего дня рождения, то через две недели мне исполнится двадцать семь лет. Казалось бы, рано еще подводить какие бы то ни было итоги, но палата смертников не то место, где что-то может быть рано. Так ее называют, потому что сюда переводят безнадежно больных. Нас еще лечат, а врачи даже пытаются сохранять хорошее лицо при плохой игре, чересчур жизнерадостно заверяя, что мы обязательно поправимся. Неделю назад нас было восемь, теперь пять. Все пятеро знают, насколько серьезно они больны, – шансов выиграть сюрприз в лотерею «6 из 48», наугад зачеркнув цифры, в миллион раз больше, чем нам выздороветь, но, несмотря на это, маленький огонек надежды теплится в каждом из нас, а единственным топливом для этого огонька служит полулегендарная история тридцатилетней давности, повествующая о том, что одному пациенту этой палаты все же удалось выжить. Согласен, не бог весть какое утешение, но его хватает, чтобы питать надежду. Я не люблю надежду. Не ненавижу, а просто не люблю. Ненавидеть – это глупо, это то же, что ненавидеть самого себя, она ведь составляет часть нас. Надежда – это наша слабость, но что поделать – человек и не подразумевался сильным существом.

Наша палата находится на четвертом этаже, а сама больница стоит на высоком берегу Оби. Из окна открывается чудесный вид на заливные луга противоположного берега. Яркие лучи солнца агрессивно оккупировали всю палату и переливаются слепящими вспышками на металлических дужках кроватей. На дворе разгар лета. Две тысячи двадцать первый год. История, которую я хочу вам рассказать, тоже началась летом. Не уверен, что она кого-то обогатит внутренне, но, может, заставит несколько по-другому взглянуть на окружающий мир и свое место в нем. А это уже много. Поверьте, уж я-то знаю. Итак, было лето две тысячи двенадцатого года…

«Выучи, вызубри, не забывай

И повторяй, как заклинанье:

«Не потеряй веру в тумане,

Да и себя не потеряй…»

I

Утро выдалось хмурым и пасмурным. Июнь в этом году вообще не удался. По крайней мере, начало. Да и вообще весь год какой-то странный – все торопятся жить, спешат, нервничают. Мне кажется, что я догадываюсь о причине того, почему люди себя так ведут. Во всем виноват тот умник, что оповестил народонаселение нашей планеты о конце света. Апокалипсис! Конец света он связал с тем, что календарь майя заканчивается на дате двенадцатое декабря две тысячи двенадцатого года. Все! Сидим и ждем. Нервничаем. Вы ведь знаете: нашим людям дай только повод попереживать, можно даже хлебом не кормить, – все, сядут, головушку повесят и будут себя поедом съедать. И ведь никому не придет в голову – а с чего вообще связывать календарь майя с наступлением конца света? И даже если все-таки есть какая-то завуалированная причинно-следственная связь, то ведь может быть и множество других причин, помимо апокалипсиса, почему прервался этот календарь. Может ведь такое быть, что тот человек, который вел его, просто умер, а? Или ему надоело, и он решил попробовать себя на поприще охотника на крокодилов? А может, его вообще съели соплеменники, потому что он был последним, кто умел считать, – остальных раньше съели. Думаю, что, когда они его на вертеле поджаривали, он им кричал, что является единственным и неповторимым, но они его не слушали – кушать очень хотелось. Реально? Вполне! Майя, они ведь еще те троглодиты были, недаром считаются одной из самых кровожадных цивилизаций. Не ацтеки, конечно, но тем не менее… Но нет, никому эти вопросы не придут в голову. Мы просто сядем и будем ждать. А модные режиссеры Голливуда по-быстренькому снимут хитовый фильм со своим видением планетарной катастрофы и будут потирать руки, подсчитывая выручку от его проката. При этом они будут наблюдать за тем, как их фантазия добавляет истерии в людские массы, и хихикать. Подленько так, пакостно, прикрывая рот ладошкой. Тьфу! Знаете, кто по-настоящему рад всему этому сумасшествию? Продавцы подземных бункеров! Вот кому сплошная выгода и навар – их товар сейчас разлетается, как горячие пирожки! Может, это они подготовили того умника? Почему нет, а? И все ведь так красиво у них сложилось – двенадцать-двенадцать-двенадцать. Символично. Прямо «Матрица» какая-то. Ну да ладно, пусть сами разбираются, символисты несчастные, не до них мне сейчас. Если честно, то мне вообще глубоко фиолетово – будет конец света или нет. Я в это просто не верю – ни в конец света, ни в голливудские фильмы.

У меня сегодня свой траур. По какому поводу? Сегодняшний день будет считаться началом моей взрослой жизни, и ознаменован он будет двумя знаковыми событиями. Во-первых, теперь у меня есть свое собственное жилье, а во-вторых – сегодня я устраиваюсь на работу. По крайней мере, честно постараюсь это сделать. Но об этом чуть позже, а пока вас наверняка заинтересовало, почему это я столь знаменательный день называю трауром?

В детстве все мы мечтаем поскорее стать взрослым и освободиться от опеки родителей. Всем нам подавай личное пространство и прочую муру, которой мы бредим, – ну, знаете, все эти капризы неокрепшей психики: вставать поутру, когда мы выспимся, кушать, когда мы хотим и лишь то, что считаем съедобным, ну и множество других вещей, которые нам кажутся чересчур важными. Я тоже мечтал. Мечтал страстно и отчаянно, особенно в дни родительских собраний, когда маме приходилось выслушивать мнение школьных училок по поводу моего поведения, а потом уж мне приходилось… Ладно, не суть важно, в общем, я тоже мечтал. И вот этот день наступил. Все, никакого контроля и опеки. Свобода! Мечта идиота сбылась – ты добился чего хотел! Ликуй! Но что-то мне не ликовалось. Скажу больше – мной начали овладевать сомнения. В голове вдруг промелькнули первые признаки осознания того, с каким количеством проблем и забот мне теперь придется столкнуться один на один. Бытовых, финансовых, всяких…

Конечно же, у меня всегда есть возможность поднять руки вверх и сдаться – приползти под крылышко родителей, в зону уюта и комфорта и зализывать раны от схватки с суровой реальностью, расписавшись в полной своей несостоятельности. Заманчиво, но это не для меня. Я ведь самостоятельный и полностью уверенный в своих силах, знающий в свои неполные восемнадцать о жизни больше, чем знают мои родители в пятьдесят. Я… я… Да вселенная крутится вокруг меня! Вот кто я!

Ну, а если серьезно? Действительно, кто я? Молодой человек, который считает, что ему все по зубам? Или как там говорится? Неважно, главное, что у меня большое сердце! Почему большое? У меня очень много друзей. Ну, я их так называю. И они меня так называют. Правда, в основном это случается тогда, когда им нужна помощь. Финансовая. Тогда они так и говорят: «Друг! Мне нужны деньги…», или «Займи, друг! Край надо…», или… В общем, вариантов много, но почему-то всегда все сводится к деньгам. Нет, я не являюсь бастардом Рокфеллера и, к сожалению, не имею абсолютно никакого отношения к J. P. Morgan, но деньги у меня водятся, так как неплохо разбираюсь в европейском футболе и моих знаний хватает для того, чтобы помаленьку щипать букмекерские конторы. Играю я не по-крупному и не на основных коэффициентах, так что на карманные расходы хватает, ну и на помощь друзьям тоже. Знаю, что нужно уметь отказывать хотя бы иногда, но не могу этому научиться. Наверное, потому и говорю, что у меня большое сердце. Можно выразиться и проще – лошара. Скорее всего, это так и выглядит, потому что никто из моих друзей не возвращал мне денег, взятых в долг. Никто и никогда. Но я-то даю им деньги по своей воле, искренне считая, что выручаю их. В общем, у меня большое сердце, и точка! Блин, теперь, когда они узнают, что я устроился на работу, их обращения о материальной помощи удвоятся. Или утроятся?

Да, работа… Работа мне привалила еще та, скажу я вам! Но все по порядку. Родители почему-то мечтали о том, чтобы их дети стали врачами. Само по себе желание неплохое, но несколько странноватое, так как вообще мои родители далеки от медицины, мама – учитель русского языка и литературы, папа – завершенный технарь, поэтому подозреваю, что все это из-за бабушки. В свое время она была очень известным хирургом у нас в городе, и мне кажется, что это она натолкнула родителей на эту мысль. Моей сестре удалось благополучно избежать посвящения в эскулапы – десять лет назад она поступила в политех и, с отличием окончив его, работает теперь программистом в крупной компании. Мои же математические способности ограничиваются быстрым перемножением коэффициентов на сумму сделанной ставки, поэтому сопротивляться воле родителей мне было труднее, и пришлось отдуваться за двоих. В общем, какое-то время идея, подкинутая бабулей, культивировалась в мозгах моих предков, а потом отец сказал:

– Сын! Ты будешь врачом!

Представьте, так и сказал! И ему вообще фиолетово, кем бы я сам хотел стать. А кем бы я хотел стать? Писателем! Знаю, словесный запас у меня пока еще маловат, да и предложения толком не умею составлять, но ведь это дело наживное, приходит с опытом, так сказать. А вообще у меня очень хорошо развита фантазия, и истории я люблю придумывать, а стихи пишу с десяти лет. Душа тянется к прекрасному, но кого это интересует, кроме меня? А я вам скажу – ни-ко-го! Эх, жизнь… Нет, я ничего против врачей не имею, поймите правильно, врач – очень благородная профессия, помогать страждущим, спасать больных и так далее. Глядишь, и на том свете зачтется. Но я-то хочу быть писателем! Ау! Слышите, писателем! Нет, никто не слышит. Впрочем, как всегда. Ладно, на чем я остановился?

В общем, родители обмозговали идею бабули и пришли к выводу – а почему бы и нет? Только в их случае это звучало не с вопросительным знаком в конце. Ну, вы понимаете, о чем я говорю: решение не подлежало обжалованию, да и обжаловать его было негде – инстанция хотя и была первая, но она же была и последняя.

Предки с энтузиазмом принялись воплощать идею в жизнь. Зашли издалека – после окончания мною девяти классов меня перевели в специализированную школу с углубленным изучением медицины. После ее окончания предполагалось мое поступление в мединститут. Прошу обратить внимание, слово «предполагалось» – ключевое в предыдущем предложении. Запомнили? Дело в том, что сам я поначалу как-то не очень серьезно отнесся к планам родителей по устройству своего будущего, а если честно сказать, даже слишком легкомысленно отнесся. А зря. Потому как у них уже все было распланировано тщательнейшим образом. Окончил школу я лишь неделю назад, а теперь мне нужно было в срочном порядке устроиться на работу в больницу. Что за спешка, спросите вы? Полностью с вами согласен! Но дело в том, что почему-то считается, что работа в больнице перед поступлением в мединститут служит хорошей рекомендацией. Не спорю, рекомендация мне бы не помешала, потому что ЕГЭ, скажем прямо, я сдал более чем посредственно. Меня другое интересует – как работа, заключающаяся в мытье коридоров и выносе уток из-под тяжелобольных, может послужить подобной рекомендацией? Каким образом подобные занятия могут дать мне дополнительный балл при зачислении? Скажите мне, пожалуйста, очень я хочу это знать. Ну, бабуля!.. Чувствую, без нее и здесь не обошлось, родители бы просто до этого не додумались. Прощайте теперь, летнее солнышко и речной песочек, здравствуйте, швабры и какашки. Но меня это не пугает. Знаете почему? Со вчерашнего вечера у меня есть собственное жилье! Отдельное! Я нашел эту конуру сам, по объявлению. Мама была шокирована, когда впервые увидела эту дыру, она даже пыталась отговорить меня заселяться. Представляете? Убедить меня отказаться от восхитительного, пьянящего ощущения свободы? Ну уж нет! Вот отец – молоток! Увидев мой упертый взгляд, он сказал:

– Ну, Антон, езжай. Ты уже взрослый, пора отпустить мамину юбку и учиться жить самостоятельно.

Наверное, я все же ожидал чего-то большего в напутственной речи родителя, но он больше ничего не сказал. Нет, не подумайте, у меня не было обиды или еще чего-то подобного. Ну, может, небольшое послевкусие горечи неоправданных ожиданий… Ну и фиг с ним. Я собрал вещи в спортивную сумку, взял клетку с Сарой и переехал.

Так, отматываем немного назад. Сара! О ней стоит сказать отдельно. Это крыса-альбинос, моя любимица. Знаете, такие белые юркие твари с красными глазами и розовым хвостом? Так вот, это не про Сару – у нее глаза глубокого черного цвета, точно бусинки. А в остальном, да, – белая и хвост розовый. Не знаю, может, у кого-то они и вызывают отвращение, но я ее люблю. Да, да, вы не ослышались – люб-лю! Возможно, сейчас какой-нибудь ушлый психотерапевт с безупречным знанием фрейдовского психоанализа попытается найти неподдающуюся объяснению связь между нежными чувствами, испытываемыми мною к этой животинке, и тем фактом, что, дожив почти до восемнадцати лет, я все еще являюсь девственником… Упс! Я что, это вслух сказал? В принципе, от вас мне скрывать нечего, это я в глазах сверстников иногда хотел бы казаться Казановой. Заметьте – иногда! Вообще я не комплексую по этому поводу. Ну, может, самую малость. Во всяком случае, ничего зазорного я в этом не вижу, даже наоборот. Стоп, давайте-ка сразу все обговорим, а то чувствую, что кое у кого мыслишки пошленькие промелькивать начали. Я не закрываюсь в туалете и не мастурбирую, как сингапурская макака… Откуда мне известно поведение сингапурских макак? Не помню, слышал где-то об этом. Не спорю, секс в моем возрасте имеет очень большое значение, по крайней мере все мысли только о нем, поэтому частенько по утрам приходится менять обделанные ночью труселя, но… Как бы это объяснить? Секс стал слишком доступен, в нем не осталось тайны и напрочь отсутствует эмоциональная составляющая, понимаете? Я не позиционирую себя высокоморальным поборником нравственности (это очень ошибочное мнение обо мне, если вдруг кто-то так подумает), нет, просто у меня в плане выбора подруги сложилась своя теория, можно даже сказать, целая система жизненных ценностей. Хочется, чтобы раз и навсегда, понимаете? Да к тому же я и стеснительный. Правда, стараюсь этого не показывать. Так вот, что касается моей девственности. Бывает же так, что мы сами себе что-то напридумываем, а потом гордимся этим? Не врите – бывает! Вот и я горжусь тем, что я девственник. Горжусь перед самим собой. В общем, вы поняли, что я нормальный парень и со мной все в порядке в плане сексуальной ориентации? Вот и хорошо! Так что связи между моей любовью к Саре и отсутствием на данный момент в моей жизни любви к девушке не ищите – нет этой связи, ошибся психотерапевт. Уверяю вас. Точняк! Уф-ф, трудно-то как писать, оказывается. Ну да ладно, катим дальше. На чем я остановился?

Ага, значит, собрал я вещи, взял Сару и переехал на новое место жительства. Сару переезд шокировал, ее можно понять – жилье состояло из девяти квадратных метров, и меблировка этих метров оставляла желать лучшего. Чтобы у вас сложилось ясное представление о том месте, где мне предстояло жить, вообразите: вы входите в комнату, восемьдесят процентов пространства которой занимает разложенный диван, слева в углу раковина, рядом с которой приютился малюсенький столик, исполняющий обязанности тумбочки, с электрочайником на нем. Все. Все? Да, все. Представили? А Сара это увидела! Бедненькая, она весь вечер носилась по клетке как сумасшедшая, периодически кидаясь на металлические прутья стенок и издавая неприятный писк при этом. Мне кажется, что, умей она говорить, она бы сказала: «Какого черта! Куда ты меня притащил?! Неси обратно! А-а-а», или еще что похлеще. Но она не умела говорить, ну, или очень тщательно скрывала это. В общем, набегавшись по клетке, ближе к ночи Сара забилась в угол и затихла, видимо, смирившись с неизбежностью проживания в этой дыре. Затих и я. Первая ночь вдали от родительской опеки ничем примечательным не ознаменовалась. Наверное, я слишком устал или перенервничал, а может все вместе взятое, но уснул я как убитый.

В девять утра я уже был на ногах. Сегодня мне предстояло устроиться на работу в новую краевую больницу. Согласен, работа так себе. Мыть коридоры и выносить утки, но даже это по рекомендации бабули. У-у-у, ррр… Уверенности в том, что меня примут, не было, и все-таки интуиция подсказывала, что рекомендация известного в прошлом хирурга закроет двери краевой больницы за, а не передо мной. Ну да ничего страшного, выбора у меня большого не было, то есть его вообще не было. Почему? Да! Я ведь не сказал: первый месяц моего проживания в моей (!) комнате оплатили родители, а вот дальше мне предстояло платить самому. Из зарплаты. В букмекерских делишках у меня наступил «мертвый» сезон – все европейские футбольные лиги ушли на летний перерыв. Последнее, на чем я успел немного подзаработать, – финал Лиги чемпионов, в котором неожиданно для многих «Челси» переиграл «Баварию», пусть и по пенальти. Но с того времени пошла третья неделя, и денежки, по крайней мере их большая часть, успели благополучно перекочевать в карманы моих друзей. Правда, вот-вот должен был начаться чемпионат Европы по футболу, но это такое событие, которым нужно наслаждаться, не вспоминая о возможности заработать на этом деньги. В принципе, много на нем не заработаешь, во всяком случае, по той системе, которой придерживаюсь я, – слишком быстротечно, слишком мало статистики, слишком много эмоций. А на тех чемпионатах, которые продолжались сейчас, – первенство Австралии и Океании, Японский чемпионат – я как-то не рисковал играть. Согласитесь, потерять деньги, пусть и небольшие, на команде «Накати-ко-Шибану-ка» удовольствие сомнительное. В общем, в ближайшие пару-тройку месяцев рассчитывать на этот источник дохода мне не приходилось. Улавливаете? Во-от! А еще говорят, что предки тупые. Сами вы тупые, а у них – трезвый расчет и жизненный опыт. Ну, ничего, и я не пальцем деланный. Да, отец?

Вывалив на диван вещи из сумки – трусы, носки, пару футболок, джинсы, спортивный костюм и банные принадлежности, я оставил в ней лишь документы, блокнот и ручку. Ну вот, я готов! Нет, подождите. Мне кажется, что я должен сказать несколько слов о своей сумке. Не морщите лоб и не хмурьте брови, сначала послушайте. Сумка у меня – супер! Конечно, она уже старенькая – два года я с ней везде таскаюсь, но мне она нравится. Темно-зеленая, с довольно сильными потертостями, но фишка – это рисунок: на фоне черной будки сидит собака с красными глазами, под ней надпись: «Волк – это собака, ушедшая в партизаны». Класс, правда? Вот и я так думаю. Все, катим дальше.

Наскоро умывшись и почистив зубы, я хотел было уже покинуть свою комнату, готовый попытаться занять свое место под солнцем, пусть пока и в роли санитара краевой больницы, но тут запиликал мой телефон. Дайте-ка я угадаю – мама? Попытка невинного контроля? Я взглянул на экран – БИНГО! Плюс две тысячи очков, и я выигрываю фарфоровую статуэтку енота-полоскуна!

– Да, мам?

– Ты еще спишь? – неуверенно спрашивает она.

– Нет. Иду устраиваться на работу. Документы со мной, – на опережение выстреливаю я.

– Ты сегодня к нам заедешь?

Соскучились? Не может быть, слишком мало времени прошло. Я не жестокий человек, а в чем-то даже человек чувствительный, но… Я снова это вслух сказал? Забудьте, я просто монстр!

– Нет, ма, не смогу. Дел много. На выходных.

– Завтра?

Тоже ведь ляпнул, завтра уже суббота.

– Нет, в воскресенье.

– Хорошо, но ты обязательно позвони нам, как устроишься на работу.

– Позвоню. Ладно, ма, мне пора. Пока.

Заметили, как быстро произошло разделение – «мы» и «ты»? А ведь шестнадцать часов назад была семья. Да, взрослая жизнь – потемки…

Сара вновь лапками залезла на прутья клетки и наблюдает за мной.

– Даже не думай! Сегодня я тебя с собой не возьму.

Дело в том, что я часто беру ее на прогулки. Только, пожалуйста, не думайте обо мне хуже, чем я есть. Просто Сара любит гулять, а делает она это, удобно устроившись у меня на руках. По земле она ни разу не бегала. Может, боится, а может, ленится. Но это ее право – она ведь девочка. Кажется, сейчас она собирается заплакать.

– Сара, перестань! – я перекидываю сумку через плечо. – Все. Я ушел. Пока. – развернувшись, я покидаю комнату.

В блоке, где находится моя «конура», еще четыре комнаты, общие кухня, ванная и туалет. Когда-то это было рабочее общежитие, но в лихие девяностые его «прихватизировали» ушлые предприниматели и переделали в коммунальные квартиры. С соседями я еще не познакомился, но, судя по пьяным песням, весь вчерашний вечер доносившимся с кухни, люди они простые, компанейские, но абсолютно лишенные слуха.

На улице прохладно и неуютно – говорю же, с летом не задалось. Солнца не видно, тучи по всему небу хмурятся. В такую погоду только стихи писать, а тут – на работу. Ничего, прорвемся! Закуриваю и топаю на трамвайную остановку. Долго ждать не приходится – что-что, а движение общественного транспорта по расписанию здорово наладилось за последние годы. А все говорят, что стабильности нет. Врут!

Устроившись у окна, достаю блокнот и ручку. У меня часто бывает так, что четверостишия сами складываются в голове, будто кто-то стоит рядом и нашептывает их мне на ухо. Мне же остается лишь успевать записывать. Это может продолжаться часами. Позже, перечитывая написанное, я удивляюсь. Думаю, что, если бы мои вирши прочитал кто-нибудь еще, его бы удивлению вообще предела не было. Ну да ладно. Сейчас вот тоже накатило, рука застрочила по листам:

Знаю, не Пушкин, но Пушкины рождаются раз в столетие, да и то не в каждое. А в то столетие, в конце которого родился я, родились Евтушенко и Старшинов, Высоцкий и Башлачев, на нас просто таланта уже не осталось, и так перебор. Поэтому я пишу для души. Наверное… может быть. Как вы сказали? Больное тщеславие? Шекспиры! Ничего, придет время, и я доработаю свои стихи, вот тогда и посмотрим!

– Остановка «Ломоносова», – прохрипел динамик.

Вот я и приехал, сто метров – и я в больнице. Правда, нужно еще пройти эти сто метров – улица очень оживленная, придется потолкаться. Люди, люди, люди… Блин, их больше, чем мух над рыбным прилавком в жаркий день. Слишком много. Не люблю толкучку. Свернув за угол пятиэтажки, я словно переживаю дежавю – на этих улицах прошло все мое детство. Я обязательно расскажу вам кое-что из него, но чуть позже, – сейчас я на работу иду устраиваться. Ноги не хотят, а надо. Пройдя еще пару десятков метров, я выхожу к лесу – здесь он вплотную подходит к жилому массиву. Вообще это часть большого ленточного бора, просто ландшафтные дизайнеры отрезали его от основной части бора кварталами новостроек с одной стороны и дорогой, ведущей к новой краевой больнице, с другой, и получился этакий городской лес. Должен признать, что дизайнеры были гениальными… ну, или безумными, хотя одно от другого мало чем отличается и по отдельности в природе встречается редко. Правда, есть и третий вариант – возможно, у них просто было своеобразное чувство юмора, недоступное для понимания среднестатистического городского обывателя, – такое в природе встречается намного чаще. Дело в том, что именно на территории городского леса оказался заброшенный скотомогильник. Да, да, вы не ослышались – ско-то-мо-гиль-ник! Как вам это нравится? Кайфуйте, больные и выздоравливающие, вам ведь так необходим свежий воздух! Скотомогильник старый, но желтые кости разного калибра до сих пор валяются в этой огромной яме. «Интересно, есть ли среди них человеческие?» – вдруг пришло мне на ум. Я думаю, что есть, только кому интересно то, что думаю я? Вот и я об этом же, ведь никому другому такие мысли в голову не приходят. Или все-таки приходят?