Вальс до востребования

Длинными заездами по дому на навороченной суперколяске Яна они пренебрегли, добравшись лишь до ближайшего дивана, на который и повалились, целуясь и нетерпеливо срывая одежду друг с друга. И соединились сразу, с ходу, быстро, мощно, целеустремленно ведомые Яном к апофеозу, к той заветной вершине, на которую надо обязательно подняться вдвоем, поддерживая друг друга. Стонали, целовались и неслись, неслись, неслись вперед…

– Так что там про балет? – лежа сверху женщины распластанным, безвольным телом, прохрипел Ян, едва переведя дух.

– Ты уверен, что прямо сейчас хочешь о нем поговорить? – улыбнулась Марианна, не открывая глаз.

– Мы обмениваемся рассказами о жизни, лучше узнаем друг друга. Это важно, – лениво растягивая слова, обдавая горячим дыханием ее правую грудь, пояснил Стаховский.

– Балет – это круто, – произнесла, усмехнувшись, Марианна.

– Полностью согласен с данным утверждением. – Он поднял голову, погладил и поцеловал ее ножку, расслабленно лежавшую на его плече, приподнялся на руках, порассматривал ее довольным, удовлетворенным взором и поинтересовался: – Как насчет чаю?

– То есть про балет уже неактуально? – смотрела на него веселыми глазами Марьяна.

– Про балет для меня теперь актуально всегда, полная форева. Балет, можно сказать, теперь мое всё, – заверил ее Стаховский.

Распрямился, передвинулся на диване, одним ловким, мощным движением перенес свое тело в коляску и поделился задуманной им дальнейшей программой:

– Мы сейчас растопим камин, устроимся возле него за маленьким столиком, будем пить чай с брусничным пирогом твоей мамы и вести неспешные, проникновенные беседы. Уютно, по-дачному, как и положено долгими, холодными вечерами.

– Кто бы мог подумать, что блистательный Ян Стаховский, – приподнявшись на локте, посмеивалась с удовольствием Марианна, – окажется любителем тихих, уютных загородных вечеров и посиделок у камина.

– Никто, – уверил ее Ян. – Я совершенствуюсь во всех аспектах, в том числе в философском восприятии жизни.

И, поддаваясь переполнявшим его чувствам, какой-то искристой, радостной энергии, выскочил обратно из коляски, обнял Марианну, опрокинул навзничь на диван, поцеловал и продлил, продлил этот дивный поцелуй той особенной сладкой неги послевкусия великолепного оргазма – благодаря и обещая…

Стаховский не дал ничего делать Марианне, не разрешил помогать, а, усадив дорогую гостью в классическое английское кресло с высокой спинкой и «ушами», распорядился расслабляться и отдыхать, пока он займется воплощением придуманного им плана. Сноровисто разжег камин, заварил чай в большом керамическом чайнике, в две ходки: кухня – кресельный уголок у камина – и обратно. Привез и расставил на небольшом кофейном столике две чайные пары, тарелочки к ним с десертными ложечками и вилочками, вазочки с медом и джемом, последней водрузив в центр стола тарелку с пирогом, разогревать который вторично они решили излишним. Такую вот красоту навел. А для создания особой атмосферы и уюта выключил общий свет, оставив лишь торшер на тонкой высокой полукруглой ножке над кресельной зоной.

И перебрался из каталки во второе кресло. И все, угомонился. Посидели, немного помолчали, слушая тишину, наблюдая, как схватываются пламенем поленья в камине, не тревожа суетой обнявшую их спокойную уютность, Ян неторопливо разлил чай по чашкам, одну протянул Марьяне и только после этого повторил свой вопрос про ее балетную жизнь.

– Есть одно очень точное определение балета, – задумчиво произнесла Марианна, поглядывая на занявшиеся ровным, веселым пламенем дрова в камине, баюкая в ладошках чашку с чаем, в полном соответствии картинке про идеальный дачный зимний вечер с долгими, неспешными беседами у камина, что создавал и выстраивал Ян. – Одна очень знаменитая, блистательная балерина сказала как-то: «Балет – это каторга в цветах». На мой взгляд, самое емкое и самое точное определение. Балет – это пот, кровь, бесчисленные травмы и постоянная боль. Болят перегруженные мышцы, когда ты упорно, раз за разом повторяешь и повторяешь связку элементов, пока не добьешься идеального исполнения, болят поврежденные суставы, разбиваются в кровь пальцы и стопы ног, болят, кажется, все кости после многочасовых репетиций до изнеможения. Закулисье великолепного, возвышенного и прекрасного искусства балета – это каждодневный, каторжный, бесконечный, упорный труд, железная воля, преодоление боли и самого себя.

Замолчала. Ян не задавал наводящих вопросов, не торопил, даже дышать старался потише, чтобы не потревожить, не разрушить тонкий момент ее откровения. Марианна смотрела на огонь, задумавшись, погрузившись в свои мысли, в прошлое. Сделала пару глотков душистого чая, перевела взгляд на Стаховского и продолжила:

– Но, знаешь, сцена стоит всего: и жизни, и смерти, и этой каторги. В тот момент, когда ты выходишь на сцену, все приобретает великий смысл. Ты стоишь за кулисой, тебя бьет мандраж, ты с ужасом осознаешь, что забыла напрочь весь рисунок танца, все, что репетировала месяцами, оттачивая до бесконечности, все связки, движения, ты вообще забыла, как танцевать, ничего не помнишь и не можешь. Но в тот миг, когда ты, полуживая от ужаса, выбегаешь из-за кулис, ты словно проходишь через невидимый портал и попадаешь в другое измерение, в иное состояние своего сознания и восприятия действительности. Какие-то невероятные силы и энергии наполняют тебя, и ты будто паришь, сливаясь всем своим существом в единое целое с музыкой, с ритмом и танцем, растворяясь в них. Это такое непередаваемое состояние полета, гармонии и истинной правильности всего, что ты делаешь.

Она снова посмотрела задумчиво на прогорающие дрова, пытаясь объяснить не только Яну то самое состояние, которое переживала в балете, но и себе, наверное.

– И весь тот бесконечный, каторжный труд, преодоление себя, потери, травмы, отчаяние, боль и надежды – все стоит этого момента, этой эйфории, того особого состояния единения, парящих души и тела, и именно из этого единства и получается великая красота танца и само искусство. И чем больше твоя партия в спектакле, чем дольше ты находишься на сцене, тем глубже и ярче переживаешь эти непередаваемые ощущения. Еще и поэтому, помимо желания стать известной, хорошо оплачиваемой примой, идет бескомпромиссная борьба за лучшие роли в постановках среди балерин.

Марьяна замолчала задумчиво, все глядя на огонь в камине, перевела дыхание и продолжила:

– Но сцена безжалостна. Она отнимает жизни и калечит судьбы, и если таланту, гению она прощает небольшие ошибки, то за лень, несерьезное отношение к делу и пренебрежение, неуважение к ней жестоко наказывает. Но при этом нет и более щедрого дарителя – тот внутренний восторг и полет, который переживает настоящий артист, выходя на сцену, не описать, не передать словами, это состояние некоего духовного оргазма, я бы так это назвала. И хоть я наделена даром такого вот духовного состояния сознания, единения души и тела в танце, я не чувствовала в себе истинной гениальности великой балерины. Талант да, всегда был, с рождения, как и способности неординарные, а вот… Или это слишком высокие требования к себе и своему творчеству, не знаю. Когда я приняла то непростое, вынужденное решение уйти из балета в танец, я была совершеннейшее, бескомпромиссное дитя, и мне казалось, если и становиться балериной, то только такой, как Уланова, Плисецкая, и никак иначе. Да и ушла я на другую сцену, на которой испытывала и переживала те же сильнейшие чувства и эмоции и то потрясающее состояние душевного парения.

Она посмотрела на Яна, улыбнувшись немного печально.

– Я ответила на твой вопрос?

– Нет, только прояснила некоторые моменты. У меня еще очень много вопросов и…

Намеревавшегося задать свои вопросы Яна остановила мелодия вызова на телефоне Марианны.

– Мама, – посмотрев на экран, объяснила она Стаховскому. – Извини, – повинилась и ответила: – Да?

– Марьяш, – бодреньким тоном поинтересовалась Елена Александровна, – ты что там засиделась?

– Да мы увлеклись разговором с Яном Валерьевичем. – Марианна, чуть приподняв бровку и весело сверкнув темно-синими глазами, посмотрела на Стаховского с игривым намеком.

– А-а-а, – понимающе протянула мама: – Понимаю, Ян Валерьевич человек неординарный и собеседник замечательный. А мы тебя тут уж заждались, вроде же договаривались грибы фаршированные запекать. Так тебя ждать или погостишь еще?

И с этим вопросом мамы, произнесенным обыденным тоном, вернулась реальность жизни Марианны, наполненная непростыми обстоятельствами, делами-обязательствами, спрятавшаяся было, отодвинутая на какое-то время в темноту комнатных углов, куда не доставали отблески огня из камина и неяркий торшер, освещавший кресла и столик возле него.

– Сейчас приду, – выдохнула печально Марианна, отпуская ту невидимую тонкую ткань откровенности и доверительности, что окутала их двоих, создавая иллюзию отстраненной защищенности от внешнего мира со всеми его сложностями и проблемами.

– Что-то срочное? – спросил Стаховский.

– Просто жизнь, планы и обещания, – развела руки Марьяна, показывая бессилие перед обстоятельствами, – они всегда срочные. Обещала родным на ужин приготовить свое фирменное блюдо, так сказать, завершение этих выходных ужином, они ждут. Завтра утром мы возвращаемся в Москву на рабочую неделю. Надеюсь, приедем в следующие выходные.

– Я тоже завтра в Москву, – поделился своими планами Ян.

– Я думала, ты в поселке живешь постоянно, – удивилась Марьяна.

– Стараюсь большую часть времени находиться здесь, но есть дела и встречи, которые я могу проводить только в Москве, – пояснил Стаховский.

– Слушай, – только сейчас сообразила Марианна, – я ведь даже не успела расспросить о твоей жизни, о твоей работе и задать множество вопросов.

– Я о твоей жизни и работе пока тоже толком не успел тебя расспросить, – напомнил Ян и высказал пожелание: – Но я надеюсь и рассчитываю, что мы встретимся в Москве. Скажем, во вторник. Я приглашаю тебя к себе в гости. Сможешь?

– Не знаю про вторник, надо посмотреть расписание, – не дала окончательного согласия Марианна.

Но и не отказала.

«Не отказала», – проводив даму и возвращаясь домой, напомнил себе Стаховский с большой долей оптимизма, изрядно возросшего после их страстного, обещающего продолжение, прощального поцелуя у калитки ее участка.

Ох, растеребил ей душу Ян Стаховский этим их доверительным разговором у камина и настойчивыми расспросами! Так думала, досадуя на себя и на него заодно, Марьяна в понедельник. Мало того, что полночи прокрутилась в постели, бесполезно борясь с повылазившими из всех закоулков памяти, растревоженными воспоминаниями, так они еще и весь сегодняшний день ее донимают.

Удивительное дело, вы никогда не замечали, что стоит вспомнить какую-нибудь ситуацию из прошлой жизни, давно позабытую, пресловутым быльем выше головы поросшую, казалось бы, стертую напрочь из памяти, или человека, ни имени, ни облика которого ты не помнишь абсолютно, а тут вдруг раз и вспомнился, – как в жизни начинают навязчиво выскакивать отовсюду разные знаки-«напоминалки». То попадется в руки какая-нибудь вещица из тех времен, давно забытая, пылившаяся на антресоли или задвинутая в самый дальний угол шкафа, на которую неожиданно наталкиваешься, обыскавшись нужной вещи. То встретишь человека, которого сто лет не видел и толком-то и не упомнишь, кто таков и как зовут, а он вдруг бросается к тебе обниматься радостно, расспрашивать о жизни, о семье-делах и повествовать о себе и своих обстоятельствах. То какая-нибудь ерундовина, ассоциирующаяся с тем далеким событием, вдруг попадется на глаза и начнет назойливо притягивать взгляд, как ты от нее ни отворачивайся, пока в сердцах не сунешь куда-нибудь с тех намозоленных глаз долой.

И так до бесконечности: раз поперли эти самые «напоминалки», пока не прокрутишь в голове те далекие события, не проговоришь с кем-нибудь, хоть с самим собой в одиночестве, – не отвяжется это клятущее воспоминание, хоть ты что с ним делай.

Вот и Марьяну прямо-таки затопило прошлое, рванув из всех уголков сознания и подсознания, или откуда там такая вот фигня прорывается из заточения, заполоняя собой все в голове.

Ян был не совсем прав, говоря, что в пять лет Марианна постигла свое призвание, ощутив себя балериной. Версия, без сомнения, красивая, где-то даже киношная – про юное дарование, практически с колыбели чувствовавшее свой талант, направивший на жизненную стезю. На самом деле определение Марианны в балет происходило вполне себе традиционным образом, с помощью родителей и, в гораздо большей степени, бабушки Марины Антоновны, маминой мамы.

Бабушка Марина первой обратила внимание родителей на удивительную гибкость и растяжку их дочери. В три года ребенок, не испытывая никакого неудобства и напряжения, свободно садился на полный шпагат и гнулся, складывался, словно вместо суставов у дитя там шарниры какие гуттаперчевые были. Нет, до уникальных людей-змей, обладающих абсолютной гибкостью, выворачивающихся как угодно, пристраивая голову на ягодицы, Марианна недотягивала, и слава богу. Но совершенно определенно имела выдающиеся природные данные.

Обсудив по телефону эти самые данные внучки с дочерью своей приятельницы, в прошлом профессиональной балерины, Марина Антоновна сводила к ней Марьяшу на просмотр. И, последовав совету знающего человека, бабушка и привела ребенка в специализированную школу, когда Марьяне было пять лет.

Чтобы понимали несведущие в этой области люди: балетная школа – это не кружок рукоделия и не студия танца, это очень серьезное учреждение, где работают профессионалы самого высокого уровня, в числе которых обязательно присутствуют медики. И отбор детишек в эту школу идет жесточайший, начинающийся с серьезной проверки здоровья и природных данных кандидатов.

О, эти природные данные! Сколько судеб разбилось об их непреодолимые рифы, сколько было трагедий и рухнувших надежд.

Потому что есть несколько типов телосложения и физических параметров, с которыми человек может и способен серьезно заниматься танцем. Идеальным для балета считается долихоморфный тип сложения.

Слыхали о таком?

Ага, вот и родные Марьяши тоже не слыхивали про эти физические выкрутасы, пока не столкнулись с такой засадой, завязавшись с поступлением ребенка в ту самую балетную школу.

Для начала прошли кучу врачей и сдали всевозможные анализы, проверив состояние здоровья ребенка, и только после этого были допущены до осмотра школьной комиссии, как и все поступающие детки. Вот тут они и узнали о различиях телосложений и их классификации.

Долихоморфная фигура – это узкокостная, с нормальным корпусом, узкими, нормальными плечами, удлиненными, ровными ногами и руками, тонкими кистями и пальцами. С ярко выраженным сводом стопы, когда первый и второй пальцы одинаковой длины, а голова и шея пропорциональны телу.

Думаете, на этом все? Да сейчас.

В хорошей балетной школе очень высокие требования отбора. Ладно, телосложение Марьяна прошла по высшему разряду, без напрягов, но к телу обязательно должны прилагаться правильные и выразительные черты лица. Вот будь у тебя идеальная фигура, та самая долихоморфного телосложения, а не какого-нибудь там брахиморфного, но лицо так себе, ни о чем, да еще с явно выраженным искривлением и отличием правой и левой половины – все, адью. Раз нет выразительной сценической внешности – свободен, балет обойдется без тебя.

И это еще не все. Надо, чтобы был высокий индекс длинноногости, который выводится по правилам-расчетам Дембо и Коловарского.

Вот такая канитель.

Марианне в этом плане повезло необычайно: она от рождения имела природную гибкость, идеальные для балета пропорции, в том числе и по индексам, великолепную выворотность стопы и врожденную мышечную растяжку.

Вы даже не представляете, какой это бонус, какой выигрышный лотерейный билет для того, кто таки поступил в недосягаемую балетную школу. Когда преподаватели специальными упражнениями и фиксациями ставят деткам растяжку, это зрелище лучше не видеть и даже не догадываться о таких занятиях родителям. Не выдержат. Чтобы вы знали – это больно. Порой очень больно, но без этой основы балета не бывает. Вот отсюда, с первых болезненных растяжек, с первых обидных детских слез, начинается и закладывается невероятное терпение, умение переносить стоически боль и стальной характер любого балетного профессионала.

Без этих качеств тоже не бывает балета. Никогда.

Не можешь терпеть, болит у тебя больше, чем у всех остальных, – на выход, никого не держим. В самодеятельность – «три прихлопа два притопа» – или в стриптиз, если без танца ты себя прямо не мыслишь. Потому что все, что есть настоящий танец, – это каждодневная пахота на пределе, боль, ну, и все остальное в том же ключе.

Но вернемся к Марианне. Ей приходилось полегче, чем остальным деткам, ее и растягивать-то особо не требовалось, а если и тянули, то таких уж прямо сильных болезненных ощущений она не испытывала.

Училась Марьяша очень хорошо, с таким упорством и рвением, которые трудно заподозрить у ребенка в столь юном возрасте. Просто ей очень нравилось танцевать, и занятия нравились, и упражнения у станка, и даже строгость преподавателя нравилась.

Так и дозанималась до десяти лет, поступив в первый класс хореографического училища, пройдя очередной жесткий отбор, отсеявший большую половину ее подружек по балетной школе. Как было принято, некоторые ученицы училища, в том числе и Марианна, привлекались к постановкам в Большом театре. Так что на великую сцену Марьяша вышла уже в двенадцать лет.

В шестнадцать она заканчивает училище, и – о чудо! – ее принимают в труппу Большого театра. Пока не примой (ха-ха!), но и не пятой снежинкой в третьем ряду, а назначают хоть и в кордебалет, но на ведущие партии. Между прочим, очень приличный старт для девочки, только выпорхнувшей из училища.

На следующий год Марьяна поступает в МГАХ, Московскую государственную академию хореографии, на очно-заочное отделение. Зачем ей понадобилась эта учеба, да еще считай что сразу после училища? Ведь, как правило, балетные задумываются о высшем образовании, прилично отпахав на сцене, когда начинает маячить уход на пенсию, а она вот сразу. Марьяне тогда, кстати, в театре довольно часто задавали этот вопрос, а она не знала, что ответить. Ну нравилось ей учиться, хотя совмещать службу и учебу было безумно трудно, практически невозможно, но она умудрялась как-то.

Сейчас, с высоты прожитых лет, вспоминая себя тогдашнюю, Марианна диву давалась, поражаясь и не понимая, как вообще смогла потянуть такую нагрузку и не заболеть от перенапряжения и усталости. А тогда что, тогда молодая девонька – энергии и энтузиазма через край и, главное, плохо осведомленная о том, на что «подписывается», – влезла зачем-то в эту учебу. Но характер никуда не денешь – взялась за что-то, доводи до конца, хоть помирай, но доводи.

За полтора года службы в театре, при всей целеустремленности и желании Марианны, ее балетная карьера как-то не сильно продвигалась и ладилась, хотя она и танцевала в первом составе и вовсю гастролировала с театром. Но то ли от безумного переутомления от совмещения работы и учебы, то ли от слишком завышенной планки и выставленного требования к себе самой начала Марьяша подозревать, что, возможно, великой балерины – второй Улановой и Плисецкой – из нее не выйдет. И кто бы знал, что эта завышенная планка сыграет с ней жестокую шутку.

Мысль материальна, это доказано даже учеными, что уж говорить об обыденной жизни, когда получаешь именно то, чего боишься больше всего на свете, и случается с тобой то, о чем бесконечно думаешь, гоняя в голове так и сяк навязчивые, тревожные мысли.

Как размышляла девочка Марианна? Примитивно в те времена, скажем прямо. Мол, если у меня что-то не получается, значит, надо над этим неустанно работать, и оно обязательно получится. Вот чего-чего, а упорства барышне было не занимать, еще и поделиться могла с кем-нибудь. Это она с виду трепетная лань с большими бархатными темно-синими глазищами, вся такая тоненькая, нежная, неземная, ага, – но со стальным штырем-арматурой воли внутри.

Марьяна оставалась на дополнительные репетиции, практически поселилась в репетиционных залах и занималась, занималась, занималась… И нашлись среди ее ровесниц-коллег те, кому это сильно не понравилось: выскочка, мол, мало того, что и так в первом составе, и уже задействована, пусть не в больших, но все же отдельных партиях в спектаклях, так она и в академию поступила, да еще и выслуживается перед худруком, репетируя сутками как подорванная.

Балет – это еще и жесткая конкуренция, кто не понял. Очень жесткая, порой за гранью, на выживание. К слову сказать, многие балерины не выпускают из поля зрения, а порой даже из рук свои пуанты, чтобы не обнаружить в них ненароком острые предметы, причем непосредственно во время танца.

Случается и такая жесть в конкурентных разборках.

Однажды на гастролях, после репетиции-прогона на сцене, Марианна выходила за кулисы одной из последних, когда на нее внезапно рухнула железная рама декораций. У Марианны была великолепная, к тому же годами тренированная реакция, благодаря которой она успела отскочить, отшатнуться всем телом назад, каким-то чутьем внутренним почувствовав опасность до того, как начала падать декорация. Это и спасло ей жизнь, ну, может, и не жизнь, но от серьезнейших повреждений точно уберегло – железяка-то была тяжелой. Да только совсем уберечься от травмы все-таки не получилось. От самой предательской, какая только может быть для балерины: тяжеленная рамка рухнула прямиком Марианне на ногу, поломав пальцы и практически раздробив большой палец левой ноги.

Расследование происшествия ничего не дало – было непонятно, какого хрена эта рама вообще упала, проверка показала, что не могла она упасть, а вот поди ж ты… Версию о том, что кто-то намеренно толкнул железяку на балерину, решили не рассматривать, списали все на случайное несчастное происшествие. Никому не нужны скандалы – ни руководству принимающей стороны, ни руководителям труппы. Только начни копать – и можешь такое разрыть, что не расхлебаешь, а неприятностей огребешь конкретно со всех сторон.

И только спустя много лет Марианна узнала имя того человека, который подстроил падение той злополучной декорации. Но эта история из другой ее жизни.

Судьба иногда очень зло шутит с человеком. Не оградив Марианну от серьезной, невероятно болезненной травмы, которая ставила под вопрос дальнейшее существование ее в профессии как таковой, она же, судьба эта, зараза изменчивая, подкинула Марьяше необычайного везения – тем фактом, что несчастье с ней произошло в Израиле, где гастролировала в тот момент труппа Большого театра.

А потому что на дворе девяносто седьмой год, и что творилось с медициной в то время в России… как в страшном сне. А тут Израиль и лучшие врачи мирового уровня, собиравшие косточки на пальцах Марианны по мельчайшим частичкам, как сложный трехмерный пазл.

Театр, практически «не заметив потери бойца», отправился триумфально гастролировать далее, а Марианна осталась в клинике. Хорошо хоть, все ее лечение и реабилитацию оплачивала принимавшая сторона, взявшая на себя всю полноту ответственности за несчастный случай с русской балериной.

Она провела в Израиле три месяца, перенеся несколько операций и бесконечные, изматывающие, болезненные реабилитационные процедуры.

Правда, имелся и бонус, не дававший отчаянию полностью поглотить сознание Марианны: израильское слепящее солнце, море, невероятно вкусные фрукты-овощи, свежайшие продукты и усиленная учеба по институтской программе, задания по которой она получала по электронной почте, работавшей здесь, на Земле обетованной, на порядки быстрей и надежней, чем дома в России.

Марианна, которую несчастье заставило, наконец, отдохнуть и заняться здоровьем – как выяснилось, изрядно подорванным бесконечным перенапряжением и непомерными физическими нагрузками, – загорела, похорошела, окрепла и набралась сил и энергии.

И получила вердикт медиков.

– Поверьте, лучше, чем мы, – сказал Марианне лечащий врач, – восстановить и вылечить вашу травму не смог бы никто. Так что вам, девушка, очень повезло.

– Я так понимаю, что будет «но», – замерла в предчувствии плохих новостей Марьяша.

– «Но» будет обязательно, это вы правильно заметили, – не успокоил доктор. – Если вы продолжите балетную деятельность, то готовьтесь к тому, что пальцы ваши будут болеть постоянно и достаточно сильно.

– Я умею терпеть боль, доктор, – улыбнулась ему совсем не девичьей, печальной улыбкой Марьяна.

– Это я знаю, – покивал израильский светило медицины с большим уважением и сочувствием умудренного жизнью человека, бессильного перед юношеским максимализмом. – Вы проявили себя как настоящий боец, деточка. О вашем терпении и мужестве по нашей клинике ходят легенды. Но я должен вас предупредить, что та боль, которую вы будете испытывать, это еще не все неприятности. Видите ли, специфика вашей профессии такова, что стопы балерины, и в частности пальцы, испытывают постоянную колоссальную нагрузку. И если вы все-таки рискнете остаться в балете, то очень скоро потеряете пальцы на ноге, восстановить которые вторично будет невозможно.